Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий

— Дай-ка я его получше свяжу, уж больно ловок. И нам спокойнее, — ротмистр дополнительно привязал Степана к столу, и господа выбежали из комнаты.

Никита, покряхтев, сел, понюхал недопитую бутылку вина и повернулся с Степану.

— Что, аспид, попался?

Глава 16

Первый пожар. Первая часть.

— Папа, почему ты так любишь солёные огурчики?

— Потому что они очень вкусные, милая.

— Неправда, они не вкусные. Вкусное — это мороженое.

— Да, это тоже очень вкусно. Но я пообещал больше не есть его.

— Почему?

— Чтобы вам досталось больше, дети мои.

— Ольга! — императрица одёрнула дочь. Девочка поджала губы, принимая вид обиженной невинности. Николай бесшумно рассмеялся.

Здесь, за обеденным уютом, в Малой столовой Императрицы, он расслаблялся от служения. Бесконечный тяжёлый труд — вот как этот человек понимал своё звание государя, искренне печалясь и недоумевая тому, что чем больше он трудится, стараясь вникнуть в каждую мелочь — вплоть до рассмотрения формы пуговиц на мундирах, — тем больше дел требует внимания. «Всё они норовят возложить принятие решений на мои плечи» — вздыхал Николай, разгребая очередную стопку докладов и предложений. Служащие империи разных званий и рангов, происхождения и образования, казалось, не могли решить и пустяковых вопросов без монаршего одобрения. Николай много путешествовал по России и везде встречал в глазах одно и то же: преданность до самоотречения, готовность жизнь положить за Царя и Отечество, и чем ближе находился государь, тем более явственно это стремление проступало на лицах, усердие, за которое хотелось сразу наградить орденом. Но вот беда — почти каждый из этих прекрасных людей не знал, что же конкретно ему делать, без твёрдого указания с самого верха, отчего никто без оного указания и не делал почти ничего.

Император трудился как ломовая лошадь, порою засыпая на рабочем столе от усталости, но количество проблем, ожидающих решения, только росло. Проект новой крепости, изменение мундира уланского полка, новый декор гостиной Аничкова дворца, дипломатическая переписка с Францией, вид шляп у студентов, развитие флота, цензура очередной пьесы, изменение податей, пенсия заслуженного генерала, дополнения к строевой подготовке гвардии, перестановка порядка танцев на ближайшем балу, выбор художника для портрета императрицы, отчёт генерал-губернатора и многое, многое другое занимало львиную долю суток.

— Ника, ты слишком их балуешь, — заметила императрица, когда лакей, повинуясь незаметному приказу государя, внёс блюдо с мороженым на салфетках.

— Воспитание дочерей — ваша забота, дорогая, — парировал император, — а сыновей — моя. Но что я буду за отец, не имея возможности иногда немного побаловать своих красавиц?

Сам он был крайне умерен в пище, легко удовольствуясь простыми блюдами и водой, требуя подавать не более трёх перемен, если обед не официальный. Мороженое, впрочем, любил, но давно от него отказался — из чувства солидарности с младшим братом, которому запретили врачи.

— Алекс сказал, что станет генералом. Это правда, папа? — не слишком церемонясь, спросила Мария, старшая из дочерей и самая смелая.

— Нет. Он получит генеральский мундир, но генералом не станет.

— Странно.

— Так принято, Мари. Ему стукнет шестнадцать. Получит мундир и начнёт посещать заседания Сената, не более того.

— Но как же он будет носить мундир генерала, если не будет генералом?

— Наследник есть наследник, Мари. Так принято, — государь пожал плечами, но сам задумался о странном несоответствии.

— Дай отцу отдохнуть, Мари, — императрица проявила недовольство и старшей дочерью, — ему и так приходится тянуть на себе огромную ношу. Зачем говорить о делах здесь и сейчас?

«Она права, — подумал император, — ноша действительно велика. И отказаться нет возможности. Я как солдат в карауле, у которого есть приказ, но нет надежды на его отмену».

Отдыхать, однако, более не пришлось, и вовсе не по причине близкого завершения трапезы. Внезапно вошёл Волконский, министр Двора и глава Кабинета его величества. Коротко поклонившись императрице, он молча остановился, не доходя до стола и глядя на государя. Николай вопросительно поднял брови. Должно было произойти нечто совершенно чрезвычайное, форс-мажор, чтобы объяснить подобную требовательность — потому царь встал, успокаивающе коснулся руки супруги и вышел в соседнюю комнату. Там стоял бледный как снег Мартынов, комендант дворца и всего города.

— Ну?

— Пожар, государь. Фельдмаршальский зал горит.

Николай молча повернулся и широким шагом направился в сторону указанного бедствия. Там уже более часа разворачивались события, о масштабе и последствиях которых ещё никто не догадывался.

Сперва появился дым. Такое иногда случалось при засорении дымоходов, но в этот раз его было слишком много. Выскочил испуганный флигель-адъютант — оказалось, что в его комнате, примыкающей к залу, также дымно. Немедленно вызвали дежурную пожарную команду. На вызов явился лично капитан второй роты (чей рядовой состав квартировался на чердаке дворца), Алексей Свечин, немолодой уже человек, но опытный пожарный. Оценив ситуацию как тревожную, он немедля отправил часть команды «вдоль отдушины» — обследовать её, затем чердак над нею и трубу на крыше, приказав заливать водой всё. Что и было исполнено. Сам же, с другой частью команды, отправился обследовать стояк, для чего они спустились в подвал.

— Вот она! — торжественно заявил один из унтер-офицеров, — вы посмотрите только, Алексей Варфоломеевич, что ироды творят.

Оказалось, что главным из сообщавшихся со стояком был дымоход от лаборатории дворцовой аптеки, заткнутый рогожей, чтобы не уходило тепло. Рогожа тлела — и была немедля извлечена и залита солёной водой.

Вернувшись в Фельдмаршальский зал, капитан убедился, что дым почти исчез. Но опыт говорил обождать, и он решил остаться в зале ещё какое-то время.

Увы, чутьё не подвело пожарного. Вскоре дым повалил пуще прежнего.

— Вскрывать паркет, — отдал приказ капитан.

— Как, ваше благородие?

— Ломом, Иванов, ломом. И быстрее, счёт идёт на минуты.

Иванов — дюжий и кряжистый парень, недавно переведённый из гвардии по причине безнадёжности для правильного ружейного артикула, но могучий как медведь — поднял лом и ударил со всей силы по полу возле отдушины. Внезапно рухнула фальшивая зеркальная дверь у Министерского коридора, являя взорам столб огня.

— Петровский горит! — раздались крики.

Капитан выругался и бегом бросился в Петровский зал. Горели хоры.

— Трубы сюда! — заорал Свечин. С собой, то есть здесь и сейчас у пожарных было шесть малых труб, по два человека на каждую. Они ударили водой, но огонь был сильнее, и диспозиция, если можно так выразиться, была на его стороне. Вскоре загорелись люстры и огонь пошёл вверх.

— Балки горят, здесь мы его не остановим, — капитан сохранял полнейшее хладнокровие, глядя на падающие куски балюстрады, — уходит через балки на чердак, а там всё деревянное.

Пожарные отступили, вернувшись в Фельдмаршальский зал.

— Здесь становится жарко, корнет, — обратился капитан к начальнику караула, молодому совсем парню, всё это время стоявшему истуканом рядом с гвардейцами, которые охраняли зал.

— Жарко, капитан. Но что делать?

— Уходите.

— У меня нет приказа.

— Вы доложились по команде?

— Да. Комендант уже знает.

— Вам нужно уйти немедля. Здесь становится нечем дышать.

— Значит, судьба.

Капитан понял, что корнет не покинет пост ни при каких обстоятельствах, отдал честь храброму юноше и вывел своих людей, раздавая команды и направляясь на чердак, где по его пониманию сейчас было самое важное место.

Скоро в Фельдмаршальском зале действительно начали задыхаться.