Дарья Кононенко - Ответ большевику Дыбенко
- Да, мы повстанцы.
Ствол из окошка сеновала исчез. Заскрипела лестница. Из хлева важно вышел тип в пехотной красноармейской шинели
- Заболотный! Убери ружье! То вроде как свои.
Заболотный оказался тощим недобитым студентом с длинными усами. За ним стоял еще один дезертир, в грязной косоворотке и казачьих штанах с лампасами. Идет отряд дальше, до восьмерых разросся, один конный - Заболотный, верхом на тощем мерине, а дружки его - пехота. И прогрессор им не доверял. Такие в спину стрельнут, голову отрубят и ближайшей контре за сто рублей продадут. А вокруг - уже знакомые места, и водокачка, и дерево кривое, на нем опять кто-то висит, и Вдовья Копанка, из нее коняка воду пьет, а хозяин на бережке сидит, курит да отдыхает.
Вот и Валки на горизонте видать. Крысюк ездового по плечу постучал, останавливайся, приехали, соскочил на землю.
- Не понял. Ты шо, один попрешься в гнездо контры на ночь глядя? - хоть и говорят, что дурак идет в пехоту, только Бондаренко дураком не был.
Крысюк кивнул.
- Одного не заметят. Иду себе с рыбалки, никого не трогаю.
К тачанке подъехал хозяин коняки, маленький мальчик верхом на тощей белой кобыле, буркнул что-то вроде 'добрый вечер'.
Крысюк кивнул в ответ, отошел в сторону, поманил рыбака за собой.
- Если начнется стрельба, то тикайте отсюда, - Крысюк говорил спокойно, будто хлеб за обедом передавал, и неспешно зашагал за рыбаком, который наловил с десяток верховодок, якраз на юшку. Журборез только присвистнул и немедленно сел за пулемет, на всякий случай.
Кони жевали траву, а Опанас - воблу, вместе с чешуей и костями. Прогрессор прибил жирного комара у себя на шее, почесался, потянулся за кисетом. Стемнело уже. Выстрелов пока не слышно. Заболотный напевал вполголоса жалостный романс.
Вот и своя хата - не заметили часовые, спасибо Гришке соседскому, заморочил им головы своими карасями и наживкой, надо будет ему блесну о шестнадцати крючочках купить, хороший хлопчик, - не заметили. Своя хата или не своя? Шось на огроде шарудит. Крысюк рванул наган из кобуры. Кот Мурчик вылез из зарослей помидоров и сорняков, глянул на человека желтым глазом, пошел к сараю. Махновец несколько минут постоял у двери, пока руки дрожать не перестанут, порылся в кармане штанов, выудил оттуда ключ, медленно открыл дверь.
Якась сволота храпит на сундуке. Махновец присмотрелся к чужой гимнастерке на табуретке, даже в руки взял. Ага, погон. Крысюк аккуратно вытащил ножик-захалявник, полоснул незнакомого солдата по тощей шее, вытер руки чужой гимнастеркой.
А дверь в спальню закрыта. Крючок ножом поддеть - плевое дело, только страшно. Дьяконов еще до первой войны с германцем на Устю глаз положил. По минному полю идти и то веселее было. Дверь открылась бесшумно. Крысюк привык к темноте, да и луна в окошко подсвечивает чуть-чуть.
- Хто?- заспанный голос с кровати.
Крысюк молча прошел вперед, плюхнулся на эту самую кровать и привычно ухватил жинкину косу.
- Где Дьяконов?
- У старосты на перинах дрыхнет. Корову увели, свиней порезали, батьку моего убили, а ты про Дьяконова спрашиваешь,- Устя хлюпнула носом.
- У старосты,- задумчиво повторил Крысюк.
- Он мне за корову деникински гроши заплатив, - жена выпуталась из одеяла, придвинулась поближе.
- Одевайся, и городами - до Вдовьей Копанки. Там хлопцы. Я догоню.
Крысюк вышел на улицу. Дико хотелось курить. Дом старосты было хорошо видно, эх, гранату б им в окошко кинуть.... Только ж там часовой торчит, и не один. Дьяконов всегда трепетно относился к своей персоне. А если он, скажем, вышел до ветру? И граната пропадет, и сам зря убьюсь. Так что отсыпайся, контрик, я скоро не один приду. Махновец в четвертый раз обшарил все карманы, кисета так и не нашлось, закрыл за собой дверь и через огород старой Матвеихи пошел обратно.
Заря подсвечивала небо, только просыпались разные мелкие птахи, а тачанка уже удалилась от села на приличное расстояние в десять километров или как-то так, прогрессор не был уверен, что правильно перевел версты в более привычные ему системы измерения. Вот, еще одно препятствие, про которое не писала ни одна заразонька. Аршины, золотники, фунты - голову можно сломать с этими мерами расстояния и веса. А Бондаренко на это начихать, он вообще спит, слюни пускает, счастливый человек. И дружок его, у которого штаны с лампасами, тоже молчит, со вчерашнего дня ни слова не сказал. Может, он глухонемой? Вот вернется Заболотный - у него и спрошу. Хотя он тоже скользкий тип, говорит много, а информации от него мало, одна радость, что большевиков не любит, комиссара прибил, в навозную кучу вверх ногами засунул, а тот взял и задохнулся. Горе-то какое. Испортил краснопузик все веселье.
От раздумий прогрессора отвлек смачный хруст костей - Шульга потягивался. То ли тоже проснулся, то ли в одной позе сидеть надоело. Да и тачанка еле плетется. Понятно, что кони не железные, их беречь надо, только все равно страшновато. Ага - Журборез правит, а ездовой в клунке свои сапоги ищет, скорее всего - Маруся рядом, не хочет перед ее мамой показаться голодранцем, так Опанас босиком ходит. Ты смотри - хромовые, скрипучие, по последнему писку моды сапоги. До Маруси ходу - ну час, меньше даже, да и ноги разомнет. Может, и не занят беляками хутор... Только Журборез коней влево поворачивает, вслед за женихом сопливым.
В бога-душу-мать! Так и есть - шестеро солдат на хуторе, все с погонами, а ездового не видать. У тына гнедая стоит, сытая, гладкая. Один из солдат посмотрел на небо. Максим застрочил, срезав и солдата, и еще двух белогвардейцев. Макитра с петухами разлетелась в осколки. Беляк постарше и потолще кинулся к гнедой. Не добежал. Шульга удивленно матюкнулся, опустил карабин - нечасто увидишь, чтоб один контрик другому в спину стрелял. Стрелок кинул браунинг на землю, поднял руки. Шульга вылез из тачанки, посмотреть, что да как, да и лошадь в хозяйстве пригодится, выученная, не сбежала никуда. Странный контрик стоял и улыбался, как дурак.
- И як это называется?
- Военная хитрость,- Опанас уже отодрал левый погон и принялся за правый,- хату не спалили, Марусю не тронули, а я по вам не стрелял.
- Так то ж контра, - Шульга для убедительности пнул того белогвардейца, который бежал к лошади.
- Так я по ним и стрелял. Я шо, дурной - за панов воевать?
Из хаты выглянула скромно выглядящая дивчина в застиранном синем платье.
Не уйти - некуда уходить. Позади - контра, и впереди - контра. Четыре раза атаку отбивали, а сейчас - только ленты пустые под ногами валяются, да пулеметчик в землю уткнулся. И речка уже красная от крови. С ночи бой шел, да уже полдень. Врукопашную люди идут. И сквозь выстрелы и вопли слышен грохот копыт. Конница подоспела! Только на черном знамени - волчья голова.
В реальность прогрессора вернула оплеуха от Шульги. Не день, а ночь, и пулемет не в чьем-то вытоптанном огороде, на остатках огурцов, а в тачанке. И не начало осени, а конец весны. И Журборез в очередной раз в кусты побежал, не поладил с Марусиным борщом.
Всего лишь сон, кошмар. Но прогрессор задавил очередную вошку и задумался, уставившись на луну. Растет или нет? А кого это интересует? А девочка в зеленой кофточке, дико вопящая девочка в зеленой кофточке? Этот сон преследовал бывшего студента лет с пяти и был всегда одинаковым - верещащий ребенок на синем диване в смутно знакомой комнате. Когда родители таки сделали ремонт, переклеили обои и купили ядовито-синий диван, Лось не удивился. Хороший диван. Но, когда родилась сестра, вот тут он и испугался - та же самая девочка. И кофточка, которую купила бабушка, перепутав на радостях все размеры - на трехлетнего ребенка, зеленая кофточка, с листиками-вышивкой. И спасибо современной медицине, а то померла бы сестра от аппендицита в трехлетнем возрасте.
Вот и сейчас - слишком реальный был сон - солнце спину греет, на уцелевшей огуречной плети висит огромный желтый огурец, на убитом пулеметчике сидит муха, на шее, и моет лапки.
Утро выдалось умиротворенно серым, отряд двигался к основным силам махновцев, Журборез уже перестал бегать, но смотрел на ездового с тихой, лютой ненавистью. Так разве Маруся виноватая, что вот этот вот товарищ в галифе ест как в последний раз, еще и чавкает? Меньше жрать надо, вот и не будет с твоим брюхом ничего плохого. Лось сидел возле пулемета и зевал. И куда делся Заболотный? Ответ 'волки съели' отпадал по той причине, что волков тут уже постреляли. Еще за царя. Тогда что? Нарвался на засаду? Если убили - это еще не страшно, а если он раскололся? Это Крысюк - фанатик, а насчет нового знакомого прогрессор был не уверен.
Ну наконец-то! Слона быстрей помыть можно! Едет себе Заболотный, почти шагом, у седла винтовка висит, фуражка на затылок сбита. И где ж тебя, товарищ дорогой, носило чуть ли не сутки? Молчаливый тип, шагавший рядом с тачанкой, показал всаднику увесистый кулак. Бондаренко улыбнулся, как голодная собака.
