Роберт Сойер - Гибриды
— Тогда почему я не слышу ваших мыслей, даже когда стою рядом с вами?
— Ну, во-первых, вспомните, что мозг фактически заключён в клетку Фарадея, которая его экранирует. Во-вторых, Покетт считает, что основные колебания, ассоциируемые с сознанием, находятся в диапазоне от одного до ста герц, причём большинство из них — в районе сорока герц. Из этого следует, что их длина волны — где-то 8000 км, а размер идеальной антенны для приёма электромагнитного сигнала равен длине волны. Без гигантского приёмника либо по-настоящему чувствительного детектора вы не в состоянии уловить никакую часть моего сознания, просто подойдя ко мне поближе. Однако тот факт, что поле ограничено объёмом одного-единственного мозга, имеет большое значение. Одна из наибольших проблем в науке о сознании — это так называемая проблема связывания. Взгляните вот на эту книгу. — Она указала на лежащий у Джока на столе том — старое RANDовское исследование в области военной стратегии. — Одна часть вашего мозга опознаёт зелёный цвет. Другая выделяет очертания предмета на фоне окружения. Третья отыскивает слово «книга» для их описания. Мы знаем, что мозг работает именно так. Но как эти кусочки связываются воедино, производя мысль о том, что мы смотрим на зелёный предмет, называемый книгой? CEMI утверждает, что связывание производит электромагнитное поле.
— Это всё очень умозрительно, — сказал Джок.
— Это, конечно, передний край и всё такое, но это хорошая, прочная научная теория, делающая фальсифицируемые предсказания. До тех пор, как началась вся эта история с параллельными мирами, я мало задумывалась о вещах вроде природы сознания, но это по-настоящему захватывающая область науки.
— И вы опасаетесь, что наше сознание может быть разрушено в результате коллапса магнитного поля Земли?
— Я не утверждаю, что что-то такое обязательно случится — в конце концов, неандертальцы ведь и правда недавно пережили такое явление на их собственной планете, и ничего им не сделалось. Но да — я правда беспокоюсь. И, я думаю, вам стоит побеспокоиться тоже.
Глава 23
Но неандертальцы не перебрались через Гибралтар. Там, на Гибралтаре, проявилась разница между ними и нами. Потому что когда мы видим в пределах досягаемости новый мир, мы берём его себе…
— Вот это, — сказала Вессан, водружая на стол прибор бледно-зелёного цвета, — и есть мой прототип кодонатора.
Мэри оглядела машину. Она имела примерные размер и форму трёх буханок хлеба, приставленных вплотную друг к другу — хотя неандертальцам вряд ли пришла бы в голову такая аналогия.
— Он может синтезировать любую цепочку дезоксерибонуклеиновой кислоты, или, если пожелаете, рибонуклеиновой кислоты, а также дополнительные белки, необходимые для производства хромосом и других структур.
Мэри поражённо покачала головой.
— Это настоящая фабрика жизни. — Она посмотрела на Вессан. — В моём мире вам бы дали за него Нобелевскую премию — это наша высшая награда за научные достижения.
— Но здесь, — ответила Вессан, — его запретили. — В её голосе зазвучала горечь. — А ведь у меня были самые добрые намерения.
Мэри насторожилась.
— А какие, собственно, у вас были намерения?
Вессан несколько секунд молчала.
— У меня есть младший брат, который живёт в специальном учреждении. — Она взглянула на Мэри. — Мы устранили большинство генетических наследственных расстройств, но кое-какие до сих пор встречаются — генетические, но не наследственные. У моего брата… я не знаю, как вы это называете. У него дополнительная двадцать вторая хромосома.
— В смысле, двадцать первая, — поправила Мэри. — О, нет, конечно, нет. У вас это должна быть двадцать вторая. Мы называем это синдромом Дауна.
— У глексенов такие же симптомы? — спросила Вессан. — Ментальная и физическая немощь?
Мэри кивнула. У глексенов синдром Дауна также проявляется в лицевых аномалиях: выдвинутый язык, падающая челюсть, складка эпикантуса даже у людей западного происхождения. Мэри задумалась, как мог бы выглядеть бараст с синдромом Дауна.
— Моя мать была из поколения 140. Она должна была родить первого ребёнка в двадцать, но не смогла тогда зачать. И в тридцать тоже не смогла. Она родила меня в сорок, и Ланамара в пятьдесят.
— У моего народа поздняя беременность также повышает вероятность синдрома Дауна.
— Потому что падает способность тела производить чистые наборы хромосом. Я хотела решить эту проблему — и я её решила. Мой кодонатор может устранить все ошибки копирования, все…
— Что? — спросила Мэри.
— Прошу прощения, — сказала Кристина. — Я не знаю, как перевести слово, которое употребила Вессан. Оно относится к случаю, когда имеется три хромосомы там, где должна быть пара.
— Трисомия, — подсказала Мэри.
— Если бы мои родители имели доступ к этой технологии, — продолжала Вессан, — которая позволила бы им получить безупречный диплоидный набор хромосом, несмотря на их возраст, Ланамар был бы нормальным. И, конечно же, имеется множество схожих расстройств, которых также можно бы было избежать.
Конечно же, подумала Мэри. Один глексенский ребёнок из 500 рождается с повреждениями половой хромосомы, такими как синдром Клайнфельтера (две и более X-хромосомы и одна Y, часто с мозаичностью), синдром трисомии по X-хромосоме, синдром Тёрнера (только одна X-хромосома, вторая половая хромосома отсутствует либо усечена), XYY синдром, несущий предрасположенность мужчин к насилию — она подозревала, что у Корнелиуса Раскина лишняя Y-хромосома, его сложение и характер соответствовали симптомам. Встречались и другие комбинации, но они по большей части приводили к выкидышу.
— Но это ещё не всё, — сказала Вессан. — Предотвращение трисомии и похожих расстройств дало лишь первый толчок моей работе. Когда я взялась за неё всерьёз, мне стали приходить в голову идругие возможные применения.
— Правда? — заинтересовался Понтер.
— Ага. Я захотела избавиться от элемента случайности в комбинировании генов, предоставив родителям выбор желаемых черт.
— Как вы это себе представляете? — спросил Понтер.
Вессан посмотрела на него.
— Вы унаследовали множество черт от вашего отца, и другое множество от вашей матери; от каждого из них вы получили половину вашей дезоксирибонуклеиновой кислоты; в целом эти две половины составляют ваши сорок восемь хромосом. Однако каждый произведённый вами сперматозоид содержит произвольную выборку этих черт. Ваша, Понтера Боддета, ДНК содержит гены, регулирующие цвет глаз, полученные от отца и от матери; гены, регулирующие форму надбровного валика, полученные от отца и от матери и так далее. Но в вашем сперматозоиде всего сорок восемь хромосом, в которых лишь половина вашей дезоксирибонуклеиновой кислоты. Каждый произведённый вами сперматозоид будет содержать либо ген вашего отца, либо ген вашей матери, но никогда — оба. В одном сперматозоиде будет закодирован цвет глаз вашей матери, цвет волос вашего отца, и форма надбровья вашей матери. В другом может быть всё наоборот. Третий может содержать материнские гены для всех трёх признаков. В четвёртом — только отцовские гены. И так далее для всех десятков тысяч различных генов в вашем генетическом коде. Никакие два произведённых вами сперматозоида не будут содержать в точности такой же набор генов. То же самое происходит и с яйцеклетками: также практически невозможно, чтобы две яйцеклетки содержали одну и ту же комбинацию материнских и отцовских генов.
— Допустим, — сказал Понтер.
— В сущности… Мега ведь ваша дочь, правильно?
— А чья же ещё! — воскликнула Мега.
Вессан присела перед ней на корточки.
— У неё карие глаза, хотя у вас — золотистые, — сказала она. — У вас есть другие дети?
— Старшая дочь, Жасмель.
— И какого цвета глаза у неё?
— Такого же, как у меня.
— Повезло ей! — недовольно заметила Мега.
— И правда повезло, — сказала Вессан, встав и погладив девочку по голове. Потом она снова повернулась к Понтеру. — Карий цвет — доминантный признак; золотистый — рецессивный. Вероятность того, что ребёнок естественным образом унаследует ваш цвет глаз — один к четырём. Но если вы поручите производство своего репродуктивного материала кодонатору, а не собственному организму, то сможете дать обоим своим детям золотистые глаза — или любой другой признак, который имеется в генетической коде у вас или у вашей партнёрши.
— Ах-х, — сказала Мега. — Вот у меня были золотистые глаза!
— Понимаете? — спросила Вессан. — При природном зачатии набор признаков, наследуемых ребёнком, совершенно случаен.
Понтер кивнул.
— Но разве не ясно, — продолжала Вессан, — что это совершенно дурацкий способ? Вы никогда не знаете, что именно получите в результате. И ведь это касается не только незначительных мелочей вроде цвета глаз. У вас есть гены, регулирующие гибкость глазного хрусталика: один от отца, другой от матери. Предположим, что от матери вам достался хороший ген, благодаря которому вы сможете обходиться без коррекции зрения даже в старости, тогда как с геном вашего отца вам пришлось бы носить корректирующие линзы. Вы можете передать один и только один из них своему ребёнку. Какой бы вы выбрали?
