Владимир Контровский - Томагавки кардинала
Погоня закончилась в начале шестого, когда колонна германских вермонтов, походя пустив на дно пару старых английских крейсеров завесы, угодила прямо в центр британского флота, развернувшегося в боевой порядок. «Байерн», шедший во главе эскадры «кёнигов», попал под сосредоточенный огонь десятков орудий — вся полудуга горизонта превратилась в огненное море от вспышек выстрелов. Оценив обстановку, Шеер немедленно начал поворот «все вдруг», чтобы реализовать своё численное превосходство. И ему бы наверняка удалось это сделать, но в этот момент из туманной дымки показались корабли французов.
Адмирал Шаторено появился как нельзя кстати и очень удачно: колонна германских линкоров оказалась зажатой между двумя флотами — немцам пришлось идти сквозь строй под перекрёстным огнём. Яростно огрызаясь с обоих бортов и теряя корабли, Шеер прошёл сквозь этот огненный строй, однако бой был проигран, и только наступившая темнота спасла истерзанный Хохзеефлотте от полного уничтожения. Темнота и разногласия командующих, не сумевших придти к единому мнению по вопросу, как и где ловить германский флот ночью и на следующий день, позволила немцам добраться до своих баз, но с мыслью о господстве на море германцам пришлось распрощаться — они понесли слишком тяжёлые потери.[53]
* * *1917 год
Взрыв торпеды вспорол днище грузового парохода с лёгкостью ножа, вскрывающего консервную банку. Судно повалилось на борт, окутываясь клубами дыма и пара от залитых водой котлов, и в считанные минуты скрылось под волнами Ирландского моря. С трудом забравшись на чудом спущенную шлюпку, капитан, дрожа от холода в насквозь промокшей одежде, в который раз задавал себе вопрос, на который не мог найти ответа: «Как же так? Обычно немцы всплывали, приказывали остановиться, посылали досмотровую партию и уже потом топили судно, позволив команде сесть в шлюпки. А тут — без предупреждения, из-под воды, по-разбойничьи! Господи, мир сошёл с ума…».
…Потерпев поражение при Ютланде и не сумев овладеть морем, Германия развязала неограниченную подводную войну, надеясь поставить на колени Англию. «Опасной зоной» были объявлены Средиземное море и воды Атлантики, омывающие побережья Британии и Франции. На германских верфях лихорадочно стучали пневматические молотки и шипело пламя электросварки — строился подводный флот; ремонт и постройка крупных надводных кораблей были приостановлены. Пресса проклинала «тевтонских варваров, презревших гуманные нормы ведения войны», упорно не замечая, что все эти «гуманные нормы» давно уже выкинуты в мусорную корзину, и что разница между солдатами и некомбатантами стала не более чем условностью: бомбы с аэропланов и дирижаблей падали на военные объекты и на головы мирных жителей, тяжёлые снаряды дальнобойных орудий разносили в пыль и укрепления, и дома крестьян, а в клубах иприта одинаково задыхались мужчины, женщины и дети.
Первая Мировая война стала войной нового типа — той самой, о которой говорил Экарлет Рене Мажордом на тёмной дороге ночью 1864 года. Для устроителей мировой бойни важен был результат, и все так называемые «нормы» были отринуты за ненадобностью — они попросту мешали.
Устроители внимательно следили за ходом мировой бойни. Всё шло по плану, и чем выше росли горы трупов на полях сражений, тем весомее округлялись банковские счета тех, кто организовал этот чудовищный кровавый спектакль. Решение о вступлении ОША в войну было уже принято — оставалось только выбрать день и час. Это время пока ещё не пришло, и режиссёры ждали, подогревая общественное мнение регулярными истериками по поводу потопления германскими субмаринами пассажирских лайнеров с гражданами Объединённых Штатов на борту.
Устроители не торопились — их обогащала каждая минута всемирной бойни. Они знали, что победитель в этой войне должен быть только один, чьей бы формальной победой она не окончилась. А пока они превращали в золото человеческую кровь, как будто владели жуткой магией, которая и не снилась злобным колдунам Чёрного Круга, созданным мрачным воображением одного из основателей жанра фэнтези Робера Говардье.
Вскоре после выхода в свет повести «Люди Чёрного Круга» писатель Робер Говардье покончил с собой. Хотя скорее всего, это было всего лишь простое совпадение.
Наверное.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. БЕССМЫСЛЕННЫЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ…
1917 год
«Весна… Весной пахнет…» — думал Игнат Лыков, шагая по Лиговскому проспекту. Лицо ласкали лучи мягкого весеннего солнца, а вокруг гомонил и суетился огромный город, выплеснувший на улицы всех своих обитателей. Это была не просто весна, какая приходит каждый год, — это была надежда на долгожданное новое, наконец-то взломавшее вековой лёд и забурлившее, унося мусорные обломки прежней жизни. Петербург кипел; на улицах кишела разношёрстная толпа, всё ещё пьяная от сказанного месяц назад — во весь голос! — сладкого слова «свобода».
Прапорщик был рад, что оказался здесь и сейчас, и даже благодарил германскую пулю, тюкнувшую его в бедро во время осеннего наступления: помаялся, пострадал, однако выжил (и даже не остался инвалидом) и прямо с койки тылового госпиталя попал в самый центр событий, вздыбивших Российскую Империю. Царь-государь отрёкся, власть перешла к Временному правительству. Многое оставалось неясным — давно всем осточертевшая война продолжалась и даже обретала второе дыхание, опаляя турецкие берега, а крестьяне в серых шинелях думали не о славной виктории и не о черноморских проливах, а о помещичьей землице. И многое, очень многое говорило о том, что всероссийская размашистая замятня ещё только начинается…
— Вы позволите? — мелодичный женский голос оторвал Игната от размышлений.
Перед ним стояла девушка — молоденькая, чистенькая, пахнущая весной и юностью. В руках она держала букетик красных гвоздик и протягивала одну из них Лыкову.
— Возьмите…
— Благодарю вас, сударыня, — вежливо ответил прапорщик, взял цветок и воткнул его в верхнюю пуговичную петлю расстёгнутой шинели. «Вчерашняя гимназистка, — подумалось ему, — из числа ликующих…».
Девушка улыбнулась и лёгкой походкой пошла дальше, высматривая фронтовиков-офицеров — их в столице было предостаточно.
— Ух, какая краля, — раздался над ухом Игната сиплый голос, — вот бы ей задрать подол, да как…
Прапорщик обернулся. Обладателем сиплого голоса оказался мозглявый солдатик в обмотках и замызганной шинели. От солдатика густо несло сивушным перегаром, однако на ногах он держался и, хуже того, был не один, а в компании троих таких же мятых субъектов. В мутных глазах всех четверых было нехорошее, и Лыков почувствовал, как сердце у него вдруг гулко стукнуло и зачастило. «Не фронтовики, — определил он намётанным глазом, — резервисты: из тех, которых в окопы ни калачом не заманишь, ни оглоблей не загонишь. Но винтовками где-то разжились…».
Сиплый не удостоил Игната вниманием — он вцепился взглядом в девушку, которая тем временем остановила молодого флотского офицера и что-то говорила ему, улыбаясь и протягивая гвоздику. Солдаты целеустремлённо направились к ним, и прапорщик, отчётливо понимая, что добром это не кончится, пошёл следом.
Всё дальнейшее случилось очень быстро.
Сиплый, похабно хехекнув, ухватил девушку за ягодицы. Она жалобно пискнула, а флотский, мгновенно побледнев, левой рукой отбросил её к себе за спину, а правой сшиб наглеца с ног. Папаха слетела с головы солдата и упала бесшумно, а вот винтовка лязгнула о камни мостовой, и лязг этот был зловещим.
— Ат-т, с-сука… — взвыл мозглявый. — Мать твою в бога душу!
Моряк непослушными пальцами рвал кобуру револьвера, но не успевал — один из товарищей сиплого без размышлений вскинул винтовку.
Бахнул выстрел. Закричали люди.
По щеке флотского офицера как будто провели невидимым когтём — брызнула кровь. А стрелявший ткнулся лицом в булыжники — Лыков сзади подставил ему подножку и резко толкнул его в спину. В следующую секунду только опыт штыковых боёв спас прапорщика — он едва успел уклониться от падавшего ему на голову винтовочного приклада. «Порвут на куски» — вспыхнуло в сознании Игната.
Солдаты не стали стрелять — им хотелось штыками выпустить кишки проклятому офицерью, а уж потом, на их трупах, потешиться с чистенькой барышней — свобода потому что. Будь нападавшие трезвы, они вряд ли позволили бы себе такое средь бела дня, в центре города, но водка и ощущение вседозволенности — заплатим таперича барам-господам за все вековые обиды! — сделала трусоватых резервистов отчаянными и смертельно опасными.
Трёхгранная игла штыка летела в живот Лыкова, но не долетела: флотский наконец-то вытащил револьвер и выстрелил в упор. Краем глаза Игнат видел, как к месту драки со всех сторон бегут другие солдаты. «Не от германцев, а от своих смерть принять, — подумал он, — какая глупость…».
