Кир Булычев - Штурм Дюльбера (Река Хронос. 1917)
– Сегодня же с копией письма делегировать представителей Совета и ЦВИКа в Петроград к Керенскому! Включить в комиссию самых серьезных дураков Севастополя. Остальные должны создать грандиозную комиссию. Грандиозную. Но совершенно секретную. Эта комиссия совершенно тайно должна будет обследовать резиденции всех Романовых и близких к ним лиц. Секретно, Верховский. Так, чтобы весь Крым знал и смеялся. Теперь вы все поняли?
– Теперь я все понял, – улыбнулся Верховский улыбкой гимназиста, догадавшегося, что корень из четырех – два.
– Идите. А вы, мичман Берестов, задержитесь на минутку. У меня будет к вам другое задание.
– Ну и как у вас дела? – спросил Колчак, усаживаясь в кресло и показывая Беккеру на соседнее. Садясь, адмирал нажал какую-то невидную для Беккера кнопку, потому что тотчас же отворилась дверь и вошел матрос в белой блузе с подносом, на котором стояли две рюмки, хрустальный графин с коньяком и черная пузатая бутыль.
– Рюмку коньяка, лейтенант? – спросил Колчак, показывая движением руки поставить поднос на столик.
– Благодарю вас, – сказал Коля.
«Что ему нужно от меня? Конечно, не исключено, что адмирал нуждается в преданных людях – достаточно заглянуть в исторические труды, чтобы понять – ни один великий полководец не входил в историю, не окружив себя заранее верными маршалами. Именно умение отыскать этих будущих соратников и есть главная черта таланта покорителя вселенной».
– А я побалуюсь виски, – сказал адмирал, сам наливая себе из черной бутылки, и в Коле возникла жгучая зависть и обида – обида была от той легкости, с которой Колчак, видно, берегший виски, а коньяк имевший в избытке, не удосужился предложить рюмку – одну маленькую рюмочку Коле. «Жалко, – неожиданно подумал Коля, – жалко, что у меня нет собаки, я бы приходил домой и ее бил», – и он улыбнулся этой детской и очень правильной мысли.
– Вы хотели что-то сказать? – спросил Колчак.
– Нет, ваше превосходительство.
– Давайте договоримся, Коля, – сказал Колчак, – когда мы на людях – я принимаю только формальное обращение мичмана к вице-адмиралу. Но здесь, вдвоем, без свидетелей… Ваше здоровье.
Коля поднял рюмку и заметил, как дрогнула его рука.
Адмирал назвал его Колей. Это не было галлюцинацией.
– Допивайте, допивайте, – сказал Колчак добродушно. – В такое трудное время доверие – основная связь между людьми. Все остальное слишком опасно
– ни страх, ни деньги не могут обеспечить длительную преданность – преданность в страшные дни всеобщего предательства. Доверие! А доверие должно быть взаимным!
– Вы не спрашивали меня…
– Зачем? Чтобы заставить тебя лгать? А так твоя маска оказалась прозрачной, и контрразведка полковника Баренца за полдня узнала о тебе столько, сколько ты знаешь о себе сам.
Коля хотел подняться, но Колчак уловил движение, сказал жестко:
– Сиди. Умел врать, умей и слушать. Почему взял документы Берестова?
– Он мне сам их дал, ваше превосходительство!
– Меня зовут Александром Васильевичем, и наш уговор я не отменял. Когда же он успел их тебе дать?
– Я видел его перед бегством. Перед бегством в Румынию. Он хотел, чтобы я передал их его тете. Но тетя умерла, а документы остались у меня.
– Он жив?
– Нет, он погиб. Я бы не посмел взять бумаги живого человека.
– Бунтовщиков испугался?
– Как я могу доказать каждому пьяному матросу, – сказал Коля, – что я такой же русский, как он?
– Разумно. Но чтобы больше мне не лгать. Никогда. Ты хочешь еще что-то сказать?
– Нет, Александр Васильевич.
– Почему ты оказался в Севастополе? Почему дезертировал?
– Здесь тоже делаются дела, Александр Васильевич. Вы смогли бы провести такие дни в феодосийской глуши?
– Я действую иначе. Виски хочешь?
– Нет, спасибо.
– Ты неглуп. Ты догадался, что это моя последняя бутылка. Не посылать же авизо в Одессу? Ладно, Беккер… или фон Беккер?
– Просто Беккер.
– Разумеется, просто – вариант с «фон» годился только до войны. Мне надо, чтобы ты немедленно выехал в Ай-Тодор. Знаешь, где это?
– Разумеется.
– Поедешь туда инкогнито. Отвезешь мое письмо вдовствующей императрице. Оно никому не должно попасть в руки. Только императрице. От этого зависит судьба России, которая тебе, Коля, не должна быть безразлична.
– Когда выезжать? – Коля поднялся.
– Немедленно.
Коля добрался до Ай-Тодора с ветерком; на штабном моторе. Шоффер, немолодой матрос Ефимыч, был неразговорчив. Когда за Байдарскими воротами дорогу впереди перегородило овечье стадо и пришлось простоять минут пять на людной дороге, шоффер откинул полу бушлата, расстегнул деревянную кобуру маузера и так сидел – рука на рукояти. Видно, имел приказ охранять пассажира.
За Байдарскими воротами поехали вниз, из тумана и холода, спускавшегося с гор, в весеннюю теплынь моря. Проехали Симеиз, и Коля вспомнил далекое лето, Лидочку – милую, смышленую ялтинскую девочку, ставшую спутницей несчастного Андрюши. Коле было искренне жалко Андрея – ничего против него он, разумеется, не имел и, сложись обстоятельства иначе, рад бы отдать руку за своего товарища. Впрочем, он ничего плохого Андрею и не сделал – тому не стоило суетиться и слушаться Ахмета. Ахмет… вот еще одна потеря. Где он? В Стамбуле?
Дворец императрицы в Ай-Тодоре, который она делила со своим племянником Александром Михайловичем, был скромен, и густая растительность тем более скрадывала его размеры. Коля хлопнул себя по груди, проверяя, на месте ли письмо. Он делал это уже сотый раз за дорогу, и грудь немного побаливала. Потом поправил синие очки – как у слепого. Это он сам придумал, чтобы его случайно не узнали по дороге. Автомобиль проехал открытые ворота, остановился у подъезда. Шофер поднялся по ступенькам и позвонил в звонок. Дверь долго не открывали.
Сидя в автомобиле, Коля достал из коробки на сиденье фуражку, надел ее вместо кепи, что было на нем для конспирации, снял синие очки, положил их во внутренний карман.
Дверь во дворец открылась – пожилой лакей в красной, обшитой желтым басоном ливрее высунулся из нее, испуганно спросил:
– Вам чего?
– Господин офицер от командующего флотом к императрице! – отрапортовал шоффер неожиданно громко и четко. Коля и не подозревал, что у него такой голос.
– Ну и слава Богу, – сказал лакей. – Пускай господин офицер внизу подождут.
Он приоткрыл дверь шире, чтобы разглядеть автомобиль и Колю в нем. Вид его удовлетворил, дверь раскрылась еще шире, и лакей стал виден весь. На нем были черные штиблеты и белые чулки.
Коля, думая, что на него смотрят из окон, легко и изящно выскочил из авто и прошел к двери, на ходу расстегивая львиные головы – застежку черного плаща.
Он передал плащ лакею – бакенбарды висели у того по щекам, как брыли дога. Лакей аккуратно подхватил плащ, но так и остался с ним в руках, словно забыл, что надо делать дальше.
В прихожей было холодно, словно не топили, и сыро. По лестнице спустилась горничная в белом передничке и наколке.
– Я слышала, слышала, Жан, – отмахнулась она, видя, что лакей хочет объяснить. – Пойдемте за мной, господин офицер.
Горничная была миниатюрная, точеная и очень чистенькая. Коля подумал, как она изящна и изысканна в постели.
– Вы надолго? – спросила горничная. Такие вопросы горничные не задают, но если ты так хороша, к тому же служишь императрице…
– Я сегодня же уеду, – сказал Коля. – Но думаю, скоро вернусь.
– Возвращайтесь, – сказала горничная. – У нас совсем мужчин не осталось. Вы не представляете, как все разбегаются. Даже смешно.
Продолжая говорить, горничная, не стучась, вошла в библиотеку, где в кресле, колени накрыты пледом, сидела императрица. Оттого, что шкафы с книгами были столь высоки, а императрица столь ушла в мякоть кресла, чтобы сохранить тепло, она казалась маленькой и беспомощной. И сознание того, что перед ним сама российская императрица, жена и мать императоров, наполнило Колю сознанием важности собственной жизненной миссии, и он почувствовал, что глубоко, до слез, растроган этим моментом.
– Наташа, – сказала Мария Федоровна с акцентом, – не так хорошо разговаривать с молодыми офицерами.
– Других нету, Мария Федоровна, – сказала Наташа, в ответе не было нарочитой наглости – была фамильярность, которую позволяют себе верные слуги. – Господину офицеру от моего разговора веселее. Ему здесь не оставаться, ему на фронт, под пули.
– Я с посланием от командующего флотом, ваше величество, – сказал Коля.
– Оставь нас, Наташа, – сказала императрица горничной.
Наташа тут же вышла из комнаты, не выказывая обиды или спеси. Игра есть игра. Так же выходит из комнаты изгнанная хозяином собака, зная, как опасно испытывать хозяйское терпение.
– Я вас слушаю, поручик, – сказала Мария Федоровна, не зная разницы между чинами морскими и сухопутными.
