Юношество (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Ну… — как-то растерялся император. — Совсем не наградили?

— Они же не входят в штатное расписание полка. Их словно бы там и не было.

— Распорядитесь выдать им всем по Анне.

— Четвертой степени?

— Разумеется. Так… Я правильно понял, что граф хочет эскадрон вооружить своим оружием?

— Да. Причем за свой счет.

— Хватит! Дался вам этот «за свой счет»? Оружие за свой счет, военно-полевую дорогу за свой счет… Что за вздор⁈ Этот мальчишка считает, что казна в настолько бедственном положении?

— Государь, — подался вперед Дубельт. — Вы неверно поняли. Он бескорыстно старается на благо державы и считает постыдным спрашивать деньги казны на такие опыты. Если бы своих денег не было — спросил бы, а так — стыдится.

— Вот как? Никогда бы не подумал, что ЭТОТ человек чего-то стыдится. Кстати, почему эта дорога так странно называется?

— Исходя из чертежей, которые он прислал, это дорога самой узкой колеи — двадцать дюймов[1]. Собирается из секций, отлитых целиков, на вид словно куски лестницы. По его задумке их можно будет быстро собирать, прокладывая до пяти и более верст в сутки. А потом по этой дороге возя конными упряжками составы из трех-пяти фургонов пудов по сто каждый[2].

— И для чего такое вообще нужно?

— Государь, — произнес граф Орлов, — если бы мы имели возможность развернуть от линии до Анди подобную линию в Даргинском походе, то все бы сложилось совсем иначе.

— Вы думаете?

— Совершенно точно. Снабжение по ней многократно проще и быстрее осуществлять, чем вьюками. Лев Николаевич, кстати, эти измышления подкрепил своими расчетами. Кроме того, в добавок к таким дорогам, он предложил вести на Кавказе наступление с помощью башен Мартелло[3], столь популярных в Британской империи и их бывших североамериканских колониях. Все эскизы и расчеты в папке.

— Что за вздор⁈ Насколько я знаю, эти башни применяются для обороны побережья.

— Так и есть, Государь. — включился Дубельт. — Но расчеты этого молодого человека показывают их чрезвычайную полезность на Кавказе. Даже одна такая башня с крохотным гарнизоном при одном полупудовом «Единороге» способен сделать совершенно непроходимым для вражеских отрядов практически любое ущелье. Через что совершенно парализовать их перемещение отрядами.

— Но они дороги!

— Не очень и легко отбиваются через сильную экономию в содержании. Людей-то в них мало…

Николай Павлович потупился, думая.

— А где Чернышов? — вдруг спросил он.

— Государь, — несколько удивился Дубельт. — Вы ведь его сами в Финляндию отправили.

— Я⁈

— Да. — хором произнес и Орлов, и Дубельт. — Мы ведь хотели селить резервистов многих полков в городах Польши и Финляндии, а с этим возникли проблемы. Вы и отправился лично на все взглянуть.

— А… совсем из головы вылетело. А он что думает по этому поводу? Вы спрашивали?

— Ему все равно.

— Как все равно?

— Он сказал, что ему есть чем заняться, а это чтобы мы сами решали. По всей видимости, Александр Иванович в бешенстве из-за того, что граф Толстой нам написал, а не по военному ведомству…

Император лишь покачал головой. Ловко его старый друг отмахнулся от проблемы. Может, и ему так же?

— А вы чего об этом графе хлопочете⁈ — рявкнул Николай Павлович. — Вы кому служите? Мне или ему⁈

— Вам, Государь! — щелкнув каблуками, доложись оба.

— Вот и смотрите у меня! А теперь, кругом! Шагом марш! И чтобы я больше не слышал от вас про Толстого. Сегодня…

Они вышли.

Император же перекрестился на образа, попросив прощение за малодушие. Поцеловал крестик. И сел за стол.

Громко тикали часы.

Не хотелось ничего. Вообще. Вся та каша, которую завертели вокруг него, императора раздражала чрезвычайно. Он уже пожалел, что поддался на уговоры и позволил сжечь английское посольство.

Еще год назад ему такое даже в голову не пришло бы.

А теперь — вот.

Понятное дело, что он не приказывал, а просто закрыл глаза. Но все равно. Нечистоплотно это все. Грязно. Слишком грязно. И оттого, на его душе было противно, мерзко, нечисто. А исповедаться опасался. После тех документов, которые компрометировали Меншикова и массу других людей, в том числе часть высокопоставленных священников, он боялся доверять хоть кому-то.

Такая измена!

Такое предательство!

И не наказать никого по существу. Максимум — в отставку отправить. Слишком уж они были крепко завязаны на банк HoopCo. а также торговлю с Великобританией. Как же тяжко…

Николай Павлович вздохнул и, взяв колокольчик, позвонил в него.

Тут же заглянул услужливый секретарь.

— Леонтий Васильевич и Алексей Федорович ушли?

— Так точно, Ваше императорское величество.

— И как выглядели?

— Встревоженными и подавленными.

— Пошли за ними.

— Слушаюсь!

— И Клеймихеля.

— Ваше императорское величество? — растерянно произнес секретарь.

— Ах да… — буркнул Николай I, словно укусив лимон.

Этого услужливого и исполнительного человека он сам же и велел снять с должности в числе самых первых. Сразу после того, как было принято решение по Меншикову.

И Петр Андреевич бы последовал за Александром Сергеевичем на Соловки для богомолья. Очень уж он отличился. Включая прямой саботаж. Но дети[4]… Дубельт предлагал самого Петра «отправить на богомолье», а супруге его пожаловать что-то из имущества покойного Меншикова. На прокорм.

Однако император не решился.

Просто отправил его в отставку с распоряжением жить в их имении под Белгородом. Сообразил, мерзавец, за что получил. По лицу было видно. Сразу такая гамма чувств. Однако взял себя в руки и с удивительной решительностью выполнил порученное. Видимо, рассчитывая на то, что Николая Павловича спустя некоторое время отпустит…

— Ваше императорское величество? — снова растерянно произнес секретарь. — Так кого мне позвать?

— Знаешь… а не спешите. Пошлите поглядеть, уехал ли Леонтий Васильевич. И если он еще во дворце или подле него — верните. Но так, чтобы граф Орлов сего не видел.

— А если уехал уже?

— Тогда просто принесите мне чашечку кофе. Вы ее в любом случае принесите.

— Слушаю.

— Ступайте.

Секретарь выскользнул из кабинета, а император пододвинул к себе папку с материалами, подготовленными Дубельтом. И начал их просматривать. Впервые столкнувшись с почерком Толстого.

Он очень бросался в глаза.

Простой. Твердый. Практически совершенно лишенный украшений. И оттого удивительно легко читаемый. И сами надписи с пояснениями лаконичные, порой даже излишне. Много сокращений. Формулы.

В расчеты Николай не вникал.

Попытался и сразу отбросил это дело, понимая, что плывет и путается. Едва ли ученик Лобачевского смог бы напортачить в таких делах. Поэтому Николай Павлович читал только словесные описания и выводы. Смотрел чертежи и эскизы со схемами. Довольно дельные…

Секретарь тихо внес кофе.

Свежий.

Ароматный.

И удалился, не говоря ни слова…

Прошло четверть часа.

Император поднял последний лист в папке и посмотрел на обратной стороне. Ничего. И с некоторым сожалением положил его обратно. Поймав себя на чувстве, что ему нравится манера изложения материалов графом.

Просто.

Понятно.

Доходчиво.

Никаких заумных формулировок и красивых словес. И главное, в самом повествовании все только по делу…

Раздался стук в дверь.

— Ваше императорское величество, — тихо произнес секретарь. — Леонтий Васильевич вас ожидает, как вы и просили.

— Посылал все ж таки за ним? — улыбнулся Николай.

— Виноват.

— Ну тогда зови. И принеси еще кофия…

[1] 20 дюймов это 508 мм.