Генерал-адъютант его величества (СИ) - Леккор Михаил
Да после такого обеда говорить о скудном пропитании армии никак нельзя. Кстати, а ведь в самой Ставке питались как бы и похуже. Во всяком случае, даже цесаревичу суп подавали мясной, но жиденький, а бедную курицу делили одну на троих. Что Петр Христианович страдает желудком и на стол особливо не подавали жирное и острое, чтобы не нервировать старика? Или, что еще хуже, высокопоставленным гостям пытаются убедить о плохом положении в армии и еще под этим соусом пытаются выпнуть обратно в Санкт-Петербург? Ведь это уже даже не наглость, это чуть ли не революция, черт побери!
Андрей Георгиевич вкусно погрыз грудинку курочки, негромко отпил вкусное шампанское и с нехорошим интересом открыто посмотрел на Главнокомандующего:
Что же вы теперь нам скажите, фельдмаршал, какую еще нарисуете трогательную сказку об остром недостатке продовольствия в армии?
Цесаревич Александр, чувствовалось, тоже имел недовольные вопросы к фельдмаршалу. Но вот что было интересно, и Главнокомандующий имел какие-то вопросы хотя бы к местному хозяину, и это было не только недовольство к неподдержке фельдмаршала. Слишком уж была разница между двумя военными в чине и должности, чтобы оспорить какой-либо вопрос. Да, конечно, они оба дворяне и оба имеют определенную свободу слова. Но одновременно, один фельдмаршал и Главнокомандующий, а второй полковник и командир провинциального полка! А ведь это военные, господа, а не какие-нибудь штатские!
— Извольте объясниться, полковник, о вашем обеде! Вы питаетесь куда лучше, чем я в Ставке!
Недовольство фельдмаршала было видно невооруженным глазом, и Самойлов даже встал по стойке смирно, что, в общем-то, не требовалось, по крайней мере, в столице. За столом же! Хотя Макурин его понимал, даже не являясь военным и жителем XIX века. Недовольное высокое начальство всегда во все времена приводило к ухудшению положения подчиненных при чем прямо противоположено — чем больше недовольства, тем хуже положения.
— Ваше высокопревосходительство! — доложил он так, словно на плацу докладывал — громко и торжественно, — еще сегодня к завтраку мне бы нечего вам предложить, кроме постной каши на воде и в лучшем случае, по одному ржаному сухарю, а на аперитив — холодную кипяченую воду. Но буквально за несколько часов до вашего появления, когда мы имеем счастие вас лицезреть, из столицы прибыл большой обоз с продовольствием. Старший оного обоза представил мне предписание военного министра о долговременной службе именно с этой кампании. И что часть кормовых денег будет даваться на пропитание уже в столице!
— Да? — несколько удивился Главнокомандующий, с удовольствием глядящий на стройного полковника, — это что же, ваш полк такой особый, что единственный снабжается из столицы самим министерством?
— Не могу знать, ваше высокопревосходительство! — строго по форме доложил полковник. Действительно, командир полка — это не та шишка, чтобы ему сообщили о положении в Действующей Армии из столичного министерства.
Кстати, — подумал Макурин, — а ведь военный министр мог бы и написать какую-нибудь цидулку в Армию. А то уже как-то неудобно становится перед Главнокомандующим. Зиц-председатель Фунт становится, а не боевой фельдмаршал!
Впрочем, вскоре все оказалось нормализовано. Бюрократизм Николаевской эпохи хоть и был медлителен, но прочен. И любой приказ выполнял строго до последней Яти.
Еще в конце этого же обеда прибыл императорский фельдъегерь с самоличным императорским рескриптом. Витгенштейн сам распорол столовым ножом пакет, прочитал и удивленно хмыкнул. Потом отдал бумаги, но не цесаревичу Александру, а Макурину. Хотя он посмотрел мельком и сразу отдал цесаревичу. Это было то послание, о котором они обговаривали еще до отъезда из Санкт-Петербурга.
Предполагалось было, что официальные бумаги об уровне их полномочий привезет курьер. Ибо как-то неприлично наследнику престола и святому от Неба, министра и действительного тайного советника на Земле самим везти документы. Правда, договаривались было, что письмо будет от военного министра и как бы неофициально, а получилось от императора и очень даже официально. Но что делать, они же не знают обстановку в Зимнем дворце после их отъезда. Может быть, так было надо. Тем более само письмо было в формальной форме, но с неофициальном стиле. Николай, как бы вначале просто сообщал о том, что в армию приезжает его старший сын и небесный покровитель России святой Андрей:
— Милостивый государь Петр Христианович! — писал он, — для административного напора посылаю вам своего сына, цесаревича и наследника Александра, а также святого Андрея и действительного тайного советника Макурина.
«Эхма, — мысленно посетовал Макурин, — надо хоть прозвище какое придумать. А то ведь и сам не знаешь, о ком идет речь — об апостоле Андрее или о тебе грешном».
Во второй части письма, однако, император Николай довольно плавно перешел к официозу и уже просто приказывал:
— Исходя из существующего положения, святой покровитель Андрей среди них является старшим. Предлагаю вашему высокопревосходительству непременно помнить, что святой Андрей наш покровитель не только в этом свете, но и в том. Все предложения и приказы его преподобия обязательны, как мои личные.
«М-да, а про цесаревича Александра такое не написал. Странно, или имеется в виду, что титулы цесаревича и наследника уже само по себе говорят?
О, а вот о моей кампании:
— С сего года для улучшения снабжения и одновременно для сокращения расходов будет проведен эксперимент. Армия более не будет снабжаться сама путем покупки продовольствия на казенные средства. Специальная частно-государственная кампания будет доводить продуктов до полков, а платить будет министерство.
И уже в конце письма прямо приказывалось:
— Как только позволят погодные условия и состояние армии, ваше высокопревосходительство должны отдать приказ на наступление.
— Вот это славное письмо! — с удовлетворением отметил фельдмаршал Витгенштейн, — четко и понятно. С удовольствием буду выполнять приказы его императорского величества!
Можно подумать, что у тебя есть другие возможности, — саркастически хмыкнул Макурин. Потом передумал, посчитав, что Главнокомандующий имеет много прав и способностей для торможения движенияармии.
Между тем, Витгенштейн действительно ВЫПОЛНЯЛ, а не искал причины для дальнейшей остановки на зимних квартирах. Войска еще стояли на места, ведь молдавская грязь была страшна. Но, между прочим, интенданты получали продовольствие и снаряжения, командиры проводили первые пробные походы, небольшие пока. Солдаты стряхивали зимнюю вялость и, на сытном довольствии прямо-таки на глазах оживали. А кавалерия уже и начала воевать, обороняя основные силы армии и пробуя уколоть врага сама. Турки понесли заметные потери, и сильно утихли. Правда, и наши потери были и в убитых, и в раненых.
Погибших тожественно похоронили (их было трое), а раненых уложили в боевой госпиталь. Александр, честно говоря, больше для траты собственного времени, чем для лечения раненых, ибо цесаревич был не врач, а сановник, решил приехать к ним. Андрей Георгиевич, конечно же, поехал следом.
Точнее даже, он ехал в ближайшие дни обязательно, поскольку понимал, что его благословения, хотя и не лекарства, но обязательно помогут пострадавшем. Ведь больным его усилия очень даже помогали, так почему бы раненые не станут выздоравливать? Александру он говорить об этом не стал, и для всех окружающих это был приезд цесаревича и наследника Александра со свитой.
Сам цесаревич, тем не менее, так не думал, или, по крайней мере, подозревал, что реальность окажется другой. Но молчал, и Макурин ему в этом был благодарен.
Это была все же вторая четверть XIX века. Воевали люди давно и часто, а вот военная медицина развивалось еще слабо. В госпиталях размешались офицеры — дворяне, а простонародные солдаты были в полковых лазаретах. Разница заключалась в питание и быта, а лечение в обоих случаях было примитивно — остановка кровотечения, грубое хирургическое вмешательство, борьба с инфекциями.
