Владимир Перемолотов - Звездолет «Иосиф Сталин»
Пальцы его птицами взлетели к лицу, коснулись высокого лба.
– Каким образом эта возня с оружием и ракетами может способствовать этому?
– Он отвлекает внимание.
– Возможно. Но от чего?
Они смотрели друг на друга не решаясь признаться, что ничего не понимают.
И не только они.
Год 1928. Июль
СССР. Москва
– …так вот, товарищи… Пол часа назад все мы стали свидетелями того, как был заложен первый кирпич нового здания.
Казалось бы, что тут удивительного? Мало сейчас в СССР строится домов? Немало! Но это не просто дом! Может быть это завод или фабрика?
Первый секретарь Московского горкома партии покачал головой.
– Может быть новый театр или научная лаборатория? Нет, товарищи и не театр и не лаборатория, хотя имеет он прямое отношение и к науке и к культуре.
Сегодня мы стали свидетелями нового шага нашего народа по пути культуры.
Сегодня мы заложили первый камень в фундамент первого советского планетария!
Зал вскипел аплодисментами. Рабочая молодежь била в ладоши от души. Человек на трибуне несколько секунд хлопал вместе со всеми, но потом поднял руку, останавливая аплодисменты.
– Товарищ Ленин учил нас «Учиться, учиться и еще раз учиться» Большевик, да и любой советский человек не должен стоять на месте. Пусть учение Маркса-Ленина-Сталина и может объяснить все на свете, но и астрономия в нашей жизни вещь не последняя. Конечно на земле дел у нас, коммунистов и комсомольцев много, но так уж устроен человек, что он не только в землю сморит, но и на небо поглядывает.
Наше поколение дерзнуло поднять руку на вековую несправедливость в отношениях классов, когда один класс беспощадно эксплуатировал другой. И где она, эта несправедливость? Где помещики и фабриканты, где городовые, что защищали их власть? Нет их, растаяли в прошлом…
Мы штурмовали Зимний дворец, смели с престола царизм, а вам выпадет доля штурмовать…
– Небесный престол! – выкрикнул из зала молодой, полный нерастраченного задора голос. Зал грохнул молодым смехом. Улыбнувшись, оратор продолжил:
– Что ж, верно говорит товарищ! Надо нам привыкать, что интерес у пролетариата к небесам самый практический. К небесам, к Луне и Марсу, где, возможно, ждут избавления от удавки своих правящих классов наши угнетенные товарищи.
С трибуны секретарь видел молодые лица, веселые от сознания простоты, полноты и понятности жизни. У них было все, что нужно – цель, ощущение справедливости мира и собственной силы, которую нужно было куда-то применить.
– Нам надо привыкать, что нет границ у пролетарского государства. Его территория – весь мир!
Год 1928. Сентябрь
СССР. Сталинград
… Полигон радиотехнического института лежал в тридцати километрах западнее Сталинграда. На поле, когда-то кормившем арбузами весь Царицын, теперь стояли бараки из досок и рифленого железа. Чуть в стороне, словно и не были с простецкими сараями заодно, из широких бетонных постаментов в небо росли несколько вышек. Ажурно изогнутое железо, поднявшись из земли, наклонялось над ней, словно каждая фигуристая железяка старалась рассмотреть что-то под слоем жирного волжского чернозема.
Их ставили, когда профессор Никольский ездил в Саратов, и, когда он в первый раз увидел их, сразу подумал о пруде и склонившимися над тихой водой ивами.
Пруда, правда, тут не было. Вместо него прямо под башнями на разбросанных то тут, то там бетонных столбиках стояли ящики с оборудованием. Соединяя их в одно целое, меж ними прямо по земле тянулись толстые бронированные кабели, дававшие профессорскому изобретению силу сдвигать с места горы.
А ведь год назад ничего этого не было…
Но год прошел… За это время много чего произошло. Константин Георгиевич прищурился, отдвинулся в сторону.
Сквозь полузановешенное ситцем окошко в комнату лился ослепительный поток солнечного света. Отклоняясь от него сидевшие вокруг стола откинулись к стенам, и весь свет обрушивался на сидевшего во главе стола начальника особого отдела института, человека в гимнастерке с двумя орденами Боевого Красного Знамени на груди. Хмуря брови, он говорил:
– Сегодня, товарищи, у нас не простой день.
Костяшки пальцев ударили по столу, на котором лежала географическая карта с кругами обоих полушарий. Еще две недели назад вместо неё на этом же самом месте лежала карта азиатской части России – на ней отмечались точки проведения экспериментов, но теперь экспериментальной площадкой становился весь мир.
– Хочу сообщить вам, что на самом высоком уровне принято решение о проведении ключевого эксперимента. Нам поручено провести первое полномасштабное испытание установки профессора Никольского.
Он выделил голосом слово «полномасштабное» и постучал ладонью по полушариям, чтоб даже те, кто еще ничего не понял, сообразили, наконец, что означает смена карты на столе.
– Товарищ профессор, вы готовы?
Никольский кивнул.
– Разумеется. График подготовки не нарушается. К вечеру у технических служб все будет готово. По большому счету осталось только обозначить координаты площадки.
– Место уже выбрано.
Особист машинально коснулся нагрудного кармана гимнастерки.
– Поскольку эксперимент предполагает использование полной мощность установки профессора Никольского….
Сотрудники, что сидели напортив, начали переглядываться. Кто-то в задних рядах в едва сдерживаемом восторге начал лупить товарищей по спинам. Полная мощность! Это же уму не постижимо!
– Тихо товарищи! Тихо! Радоваться после будем! Довожу до вашего сведения, что объект точечного воздействия находится на территории Северо-Американских Соединенных Штатов… Для того, чтоб избежать жертв среди рабочих и крестьян эксперимент решено проводить в безлюдной местности в районе озера Окичоби…
Он кивнул в сторону карты.
– Кто хочет, потом подойдет. Покажу в порядке ликвидации географической неграмотности… А теперь главный вопрос к вам, профессор…
Начальник особого отдела института оперся на стол и спросил:
– В 20–00 я буду докладывать Москве о положении дел. Мне хотелось бы более-менее точно знать, когда мы можем ждать…
Он замялся, подбирая обтекаемое выражение для того, что он ждал от профессорской установки. Искусственное землетрясение, которое она вызывала, нужно было как-то обозвать. Не из секретности – все тут были свои и точно знали, чем занимаются, а приличия ради.
– Когда мы можем ждать проявления эффекта от действия установки. Как вы считаете, профессор?
Глядя в окно, словно там могло появиться что-то новое, профессор ответил.
– К сожалению, наше воздействие, как вы все знаете, не мгновенно. Мгновенное воздействие, увы, сейчас пока еще невозможно… Придется ждать эффекта несколько дней.
– Нам это известно, профессор. Хотелось бы узнать сколько? Сколько дней?
– Это как раз и покажет испытание, – не смутившись, ответил профессор. – Это ведь не соседняя губерния. Это другое полушарие… Думаю, что воздействие может проявиться не ране чем через.
Он прищурил один глаз, что-то подсчитывая в уме.
– …через десять – двенадцать дней… Может быть и позже. А может быть и раньше…
– Мне так и доложить? – сдерживая раздражение, переспросил особист. – Дней десять – двенадцать, может быть немножко больше или меньше?
– Да вы не сердитесь, Константин Георгиевич, – добродушно усмехнулся ученый. – Дело– то небывалое… Господь Бог, может быть, и сказал бы вам все, что вы хотите, а я…
Он развел руками.
– Как и вы, я пока ничего не знаю… Земляная толща вещь малоисследованная…
Профессор встал.
– До вечера, товарищи. Вечером Природа-матушка покажет нам, чего мы стоим.
Летний день, тянувшийся бесконечно, наконец-то пошел на убыль. Запад еще играл зарницами ушедшего на покой солнца, а на востоке одна за другой замерцали звезды.
Хотя пуск установки не предполагал неприятностей на площадке, на всякий случай большую часть людей эвакуировали. Рядом с установкой остались только те, без которых процесс запустить было невозможно. Ну и, само собой, профессор. Должен же кто-то отдать команду, отделяющую эпоху беспомощности человечества перед подземной стихией от эпохи человеческого всевластия над ней.
Рубильник щелкнул, замыкая контакты реле и открывая путь потоку электрической силы. Константину Георгиевичу показалось, что кабели, накачивающие установку невиданной электрической мощью, стали еще толще. Мачты засветились от избытка энергии и через мгновение их оплели сиреневые молнии электрических разрядов. Как змеи они переползали по ажуру железных кружев, иногда срываясь в воздух и превращаясь в терпкий запах озона.
Железо словно раскалилось. Молнии вспыхивали и гасли, но вспышки с каждой секундой становились всё сильнее, все ослепительней. Гром превратился в непрерывный рев, от которого уже не спасали ни наушники, ни открытые рты.
