Сергей Артюхин - На прорыв времени! Российский спецназ против гитлеровцев
— Да-да, хорошо, более чем. Надеюсь и у вас?
— Тоже неплохо, Дмитрий Федорович. Я полагаю, мы с вами увидимся послезавтра, на большом совещании?
— Да, конечно, Лаврентий Павлович. До свидания.
— Всего хорошего.
Берия еще некоторое время постоял, глядя вслед Устинову. После чего развернулся и решительным шагом отправился в кабинет к Самому. У него с курируемым проектом все было далеко не так хорошо, как у наркома новой промышленности. А этому самому проекту — атомному — Сталин придавал весьма большое значение.
22 марта 1942 года. Где-то в Подмосковье.
Илья Петрович Кравченко нервно расхаживал по кабинету, яростно размахивая руками и отказываясь соглашаться со своим… скажем так, помощником — приставленным к нему человеком от НКВД.
— Олег Вячеславович! Проблема случившейся контрреволюции не только в том, что страну продала ее верхушка! Союз был предан большинством населения, понимаете? И не нашлось ни одной, достаточно большой группы людей, чтобы выйти на его защиту! Вот в чем основная проблема!
— Ну, судя по той информации, что у нас есть, недобитые троцкисты, бухаринцы и прочие враги народа за сорок лет после смерти товарища Сталина умудрились полностью испохабить идеалы коммунизма. И то, что у вас там было, — это даже социализмом можно назвать лишь с некоторой натяжкой. — Офицер покачал головой. — Даже я, совсем не эксперт в вопросах марксизма, вижу, что все, что можно было делать не так, у вас делалось не так. Вместо сокращения товарного производства — необходимость чего была прекрасно показана в прекрасном труде товарища Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» — его пытались расширять. Уничтожение приусадебных хозяйств колхозников, прочие уродские реформы. Если честно, то меня гложет мысль, что это Хрущев работал на англичан.
— А он разве не работал? — Кравченко, интересовавшийся политикой, но не имеющий достаточного количества свободного времени, слышал краем уха про расстрел «кукурузника» за шпионаж.
— Он на фашистов работал. И двадцатый съезд, — при произнесении этого словосочетания майор скривился, — это подтверждает. Такая ненависть к Иосифу Виссарионовичу, столько лжи и грязи, вылитой на лучшего руководителя в истории России, — это точно не просто так.
— Не поспорить — хотя учитывая, что тогда он на войне сына потерял, если память мне не изменяет, все-таки работа на фашистов мне кажется сомнительной. Ну да ладно.
Хотя грязью поливать Советский Союз в целом и Иосифа Виссарионовича в частности — у нас это дело любили. Ублюдки. — Илья буквально выплюнул слово, начав заводиться. — Была у нас там такая телепередачка, эдакий конкурс для масс. Называлась «Имя России». Я тогда еще в университете учился. Так вот, смысл проекта был в том, чтобы выбрать человека, сделавшего для России больше всех, ее символ. И знаете что? Едва начали конкурс, как, естественно, с огромным отрывом в голосовании, начал побеждать Иосиф Виссарионович Сталин. Эдакий неприятный сюрпризец. — Кравченко хохотнул. — Но как только рост голосов за товарища Сталина стал превосходить все мыслимые и «допустимые», — Илья продемонстрировал жест «кавычки», — пределы, то тут же по ящику было объявлено, что это голосование липовое и что «рейтинг» Сталина накручивается нанятыми коммунистами «хакерами» да полубезумными старушками, по которым Гаагский трибунал плачет. Уроды. — Майор, собиравшийся уже остановить разошедшегося ученого и уже привставший, сел обратно, увидев выражение лица своего подопечного.
— И вот, чтобы показать, что Сталин вовсе не пользуется никаким авторитетом и популярностью в России, а все это происки недобитых коммунистов, за дело взялись «честнейшие» демократы, — проходящий в этот момент мимо доски для дартса Илья с силой воткнул дротик в мишень, — и правдолюбы. Были у нас такие вот «граждане» с одного прозападного радио. Продавшиеся с потрохами либералы. — Кравченко выглядел так, словно его сейчас вырвет. — Так вот, они сдуру и устроили «альтернативное голосование», — снова воздушные кавычки, — с целью узнать правду о том, кто все же достоин быть «Именем России». Причем сделали так, чтобы проголосовать дважды было практически невозможно. Или, по крайней мере, очень и очень затруднительно.
— И? — энкавэдэшник заинтересовался.
— Абсолютное лидерство — у товарища Сталина. Потом там были Пушкин и Ленин. Ну а дальше уже Высоцкий — был у нас такой поэт и певец — и остальные. Победивший в «настоящем» проекте Невский не вошел даже в десятку.
— Интересно. И какой была реакция?
— Да никакой. По-тихому прикрыли голосование, чтобы не раздражать западных хозяев.
— А основной проект?
— Там Сталин стал третьим. При этом как они только ни пытались втаптывать его имя в грязь — ничего не вышло. Не забыл тогда еще русский народ, кому обязан своим выживанием в горниле Великой Отечественной и кто не дал уничтожить его атомными бомбами. Да и на глазах происходило совсем не то, что по зомбоящику утверждали. Десятки лет разваливали то, что Сталин построил, а до конца развалить так и не смогли. Вот жаль только, что народ понял это только тогда, когда было уже поздно. — Илья неожиданно сгорбился и, усевшись в кресло, грустно произнес: — Я, когда прочитал эти самые упомянутые вами «Замечания» Сталина, наконец, понял, как все это должно было работать, почти увидел, как все это могло быть. И настоящий социализм, и коммунизм. Похерить такую идею ради шмотья и жвачки. — Молодой ученый покачал головой. — Я потом все труды Иосифа Виссарионовича прочитал и окончательно понял, что он — это лучшее, что случалось с Россией.
Знаете, что ответил журналюга, ведущий этот самый проект «Имя России» — когда его спросили, почему же при «злобном тиране Сталине», — последние слова Илья произнес явно саркастически, — несмотря на голод тридцатых и самую страшную в истории войну, население увеличилось, а при «демократии» и «свободе» сокращалось невероятными темпами?
Майор отрицательно помотал головой.
— «Люди же приезжают и уезжают». Представляете? «Приезжают и уезжают»! А то, что народ спивался, умирал в ДТП и от инфарктов, от болезней без лекарств и медицинской помощи, — это так, фигня. Не имеет значения.
— Однако, — офицер сохранял внешнее спокойствие, хотя в глазах то и дело мелькала ярость, — и как это прокомментировали?
— Да никак. Любимый метод — проехать мимо быстренько. Как помню, был в шоке, когда узнал, что во время Великой депрессии в США от голода погибло, по разным оценкам, от пяти до восьми миллионов человек. Спросил как-то у своего американского коллеги — был в Нью-Йорке в командировке. И знаете что? Он понятия об этом не имел!! Точнее, как он заявил, цитирую: «У нас в Америке были демократия и права человека, поэтому все это совершенно невозможно». Прям как в анекдоте: «Я имею право. — Имеете. — Я могу! — Не можете», — Кравченко зло усмехнулся. — Зато про голод на Украине правительство США уж очень любило повспоминать. Забывая про Поволжье и Казахстан. Козлы. Ладно, что-то мы отвлеклись. О чем мы там говорили?
— О причинах успеха контрреволюции. Я все же с вами не соглашусь, Илья Петрович. Главным фактором здесь стало предательство пробравшихся в партию подонков. И то, что это просачивание началось уже вскоре после смерти товарища Сталина. И лично я горжусь тем, что системе удавалось оставаться устойчивой в течение сорока лет, несмотря на активнейшие попытки ее уничтожения. Это о чем-то говорит. И то, что такие люди, как вы, еще оставались уже даже после развала великого государства, — это лишь только плюс созданной конструкции. Надо только ее несколько доработать. Чтобы не допускать людей, подобных Хрущеву, к власти.
— Звучит, конечно, хорошо. Вот только как доработать?
— А это, товарищ Кравченко, одно из многих важных дел, которыми мы будем с вами заниматься…
22 марта 1942 года. Расположение советских войск рядом с городом Сигет, Румыния.
Капитан Васильев смотрел на прибывшее в его роту пополнение и недовольно хмурился. Молодые лица, обстрелянных практически нет. Всего три человека бывали в бою. Остальные — молодежь, прошедшая курс молодого бойца.
Совсем неравнозначная замена его погибшим орлам. Вот только выбора все равно нет. Что дают, то и бери.
Перетасовав взводы, чтобы в каждом отделении было хотя бы по одному-два опытных бойца, Васильев отправился к штабу. Неторопливо шагая, он вдруг заметил в руках одного из солдат гитару. На душе сразу стало еще поганей. Сразу вспомнилось, как на его глазах погиб молодой кудрявый парнишка, так хорошо певший песни Антонова. Раненый Прохор Соловьев бросился под танк со связкой гранат. Даже хоронить было нечего.
Бои становились все ожесточенней, но Леониду пока везло оставаться в живых. Сильно везло. В последний раз от его роты осталось хорошо если полтора взвода. Правда, последняя пара дней выдалась удивительно тихой, что не могло не радовать.
