Сергей Гужвин - Иванов, Петров, Сидоров
Петров приехал насупленный и, пряча глаза, начал извиняться за несдержанность. Иванов поддержал игру, сам стал извиняться, только Татьяна ходила и насмешливо улыбалась.
Три дня ушло на переезд. В среду собрался монархический совет.
Глава 10 Трактир
В задумчивости подъехали наши друзья к околице села Гордино, где их уже встречал староста Акакий Анисимович. И когда уже Иванов хотел с ним заговорить, на сельской улице показалась шумная толпа народа, впереди которой вели связанного человека.
Это был пойманный беглый арестант: молодой человек, невысокий, изможденный и испуганный. На нем серого цвета, просторная, грубая куртка и такие же шаровары, порванные, как и куртка, во многих местах. Бледное, узкое лицо блестит крупными каплями пота, впалые глаза беспокойно бегают, связанные сзади в локтях руки бессильно сжимаются в кулаки. Он идет, понуждаемый толчками, и кричит:
— Вы не смеете меня бить… Не смеете вы, тёмные люди! И без вас есть, кому меня бить! Отпустите меня!
Но провожатые, озлобленные, что у них пропала, благодаря беглецу, лучшая часть дня для работы по хозяйству, не убеждаются его воплями и продолжают награждать его тумаками.
— Добро, добро! — раздается в толпе, — ужо, барин тебя на все четыре стороны отпустит, а теперь пошевеливайся-ко, поспевай!
Процессия остановилась, не дойдя пяти метров. Воцарилось молчание. Пойманный затравлено озирался, наши друзья с интересом его рассматривали.
— Что-то не похож он на варнака, — с сомнением проговорил Иванов, и спросил у стоящих за арестантом конвоиров: — Не натворил ли чего?
Вперед выступил крепкий мужик, и, комкая картуз в руках, ответил: — Нет, барин, не успел. Он тут недалечко, на бережку сидел. Дашутка, Степанова дочка, по грибы в лес шла, так он ее ограбил, хлеб, слышь, отнял. Она и навела на него. А так не безобразил.
— По какой статье сидеть изволите, милейший? — обратился к пойманному Иванов.
Тот молчал, только шумно дышал, и стрелял глазами в разные стороны, пытаясь найти способ освободиться.
— Уголовный или политический? — тогда в лоб спросил Иванов.
Арестант плеснул в него таким презрительным взглядом, что Николай даже чуть откинулся в седле, как от удара. Ничего себе. Точно, политический. Варнак-уголовник не играл бы в лорда Байрона.
Иванов начал рассуждать вслух: — "Земля и воля" вроде уже скисла, "Чёрный передел" тоже, а… "Народная воля"! Никак, господин народоволец, собственной персоной?
При этих словах беглец выпрямился, гордо вскинув голову, и хрипло произнес: — Не вам меня судить, царские холопы!
Крестьянская толпа, услышав такое, глухо ухнула и надвинулась на арестанта.
Иванов поднял руку: — Спокойно, мужики! Ведите его на Красный двор, я потолковать с ним хочу. Сдадите его охране, потом на скотный двор зайдите, скажите Авдотье, чтобы магарыч выставила.
Мужики пошли не все, выделили из своих рядов троих помоложе, и, наказав магарыч принести сюда, в село, начали расходиться.
— Поедем, Акакий Анисимович, — сказал Иванов, — покажем нашим гостям Гордино.
Небольшая кавалькада неторопливо тронулась по главной и единственной улице.
— Ничего, так, большая деревня, — крутя головой, высказался Сидоров.
— Не деревня, село, — поправил его Иванов, — видишь, церковь, значит село. Нет церкви — деревня.
Лошади с хрустом ступали по дороге, покрытой толстым слоем белой речной гальки. Улица была достаточно широкой, чтобы разъехались две телеги, обрамлена канавами-водостоками, и небольшими палисадниками перед разновеликими избами. Пространство между домами закрывали заборы с воротами и калитками. Изба, как никто другой, говорила о достатке живущей в ней семье. Большая и просторная громко свидетельствовала о большой трудолюбивой семье, маленькая и скособоченная, понурясь, шептала о нерадивом хозяине или отсутствии хозяина как такового. Однако все избы были старой постройки, сложены до Положения. Получив свободу от крепостного рабства, крестьяне, что-то не очень разбогатели. Раньше помещик, своей волей мог выделить лес на постройку дома, а теперь крестьянину каждое бревно нужно было купить. А где ж их взять, денег на дом, если на хлеб не хватает? Вот и жили гординцы в старых домах, построенных дедами при крепостном праве, а новые были не по карману. Сил хватало только на поддержание наследства в приличном виде, а некоторым и это не удавалось. И за четверть века, некоторые избушки, с прогнившими венцами, покосились и выглядели плачевно.
— А сколько человек живёт в селе? — спросил Сидоров Иванова.
— Э… затрудняюсь точную цифру… Акакий Анисимович, сколько сейчас народу в Гордино живёт?
Староста пожевал губами и начал считать, загибая пальцы: — От того, что в прошлом годе считали, отнимаем, кто умер: Ефим, Ардалион, Марфа, да народились…
— Да кто на заработках, короче трудно так, сразу сказать, — перебил его Иванов, — всего в селе триста двадцать дворов. В прошлом году свадеб не играли, не на что было. В этом году двойная порция свадеб ожидается. Во многих дворах по несколько семей живут. Сыновья выросли, женились, а выделиться и поставить свою избу не могут, не на что. Когда я приехал, мы с Анисимовичем сделали перепись населения, так называемые, ревизские сказки, по ним весной подать платили, а сейчас сведения устаревшие.
— А тогда, сколько было? — не унимался Сидоров.
— Тогда около семисот тягл было, это мужиков, они тянут, им и подати платить, и женщин примерно столько же. Их вообще-то не считают. Я, когда ходил по дворам, переписывал, очень мужиков удивлял. Спрашиваю, как жену зовут.
— Баба моя, — отвечает.
— Ну, имя у неё есть?
— Ну, Ненила.
— А по отчеству?
— Вот ещё! По отчеству её величать! Баба, она и есть баба.
— Здесь до эмансипации, как и до Пекина, расстояния одинаковые, — завершил рассказ Иванов, — молодых девок, вообще, особо не ценят. Это про них поговорки сложены: "Дешевле пареной репы", "За пару — грош". Хотя они и работают с утра до ночи. Привыкайте. Гламур-лямур тут не в моде. Люди выживают.
— Дорогу дресвой ты посыпал? — спросил Петров.
— Чем? — удивился Иванов.
— Ну, галькой вот этой. Везде земля, а тут прям проспект.
— Я, — самодовольно улыбнулся Николай, — тут грязища была, телеги по оси садились. Посоветовался вон с Анисимычем, я тогда в ценах не особо разбирался, так он надоумил. Одна копейка за воз, и мужики за неделю с речки тысячу ходок сделали, привезли и рассыпали-разровняли. Всего десятка, и каков результат!
— А что же из чести не сделали? — насмешливо спросил Петров.
Сидоров засмеялся: — А это особенности национальной психологии. Мужик задним умом силён. Думали, что просто чудит барин. Я потом, как-нибудь расскажу, как тут баре до Положения чудили. А народ всё помнит, вот и подумали, что очередной затейник появился.
Они выехали на обширную площадь, строения вокруг которой образовывали довольно правильный круг, и остановились. Площадь имела некоторый уклон влево, к речке. Справа, на возвышенности стояла миниатюрная церковь с одной маковкой. Храм был побелен ослепительно белой извёсткой, купол блестел новенькой медью, и выглядел красивой игрушкой среди почерневших от времени изб. Впрочем, новостройки тоже были. Слева и справа от церкви белели новыми, ошкуренными брёвнами, два одноэтажных дома, каждый метров двадцать длинной, со многими окнами, с крыльцом и входом посредине. Налево от площади, вниз, сбегала к речке неширокая дорога, которая начиналась от большой, черной избы с коновязью и большой бочкой с водой, поилкой для лошадей.
Иванов начал, как заправский гид.
— Господа, посмотрите направо, Вы видите приходскую церковь Николая Чудотворца с приделом Пророка Илии. Слева от неё Вы можете наблюдать будущую сельскую школу, справа — будущую сельскую больницу. Господа, посмотрите налево, вы имеете счастье лицезреть типичный образчик местного общепита под названием "Харчевня".
— Кстати, об общепите, — встрял Сидоров, — я бы заморил червячка.
Петров его поддержал: — Вот именно, господин Георгиевский кавалер второй гильдии, у вас в кабаках карточки "Виза" принимают?
— В нашей столовой таможни нет, пускают без виз, — заверил его Иванов, и они подъехали к местному "Яру". Спешившись, вся компания направилась ко входу.
— Только не забудьте перекреститься на образа, — предостерёг друзей Николай.
Савелий принял лошадей, и, захлестнув уздечки за деревянную перекладину, тоже пошел за ними.
— Милой, и любезной, и дражайшей моей родительнице, матушке Арине Филипповне, от сына вашего Митрофана, в первых строках моего письма, посылаю я Вам свое заочное почтение, и низкий поклон от лица и до сырой земли, и заочно я прошу у Вас Вашего родительского мир-благословения и прошу Вас, матушка моя, просить Господа Бога обо мне, чтобы меня Господь не оставил на чужбине. Ваша материнская молитва, помогает весьма. Еще милому и любезному моему братцу поклон и всем родственникам поклоны…, — громко читал стоявший за прилавком белокурый крепыш, с блестящими глазами и энергичными жестами. Его внимательно слушали две невысокие, худенькие крестьянки, одна в возрасте, другая помоложе.
