Алексей Щербаков - Интервенция
Анатолий Степанович ушел в комнату, слышно было, как он там роется в каких-то закромах. Наконец, он появился и положил на стол фотографию.
— Вот.
— Это что, закусочная под открытым небом? — Спросил Тони, который в тонком искусстве не разбирался.
Хотя, где-то он был прав. Композиция представляла собой некую арку, возле которой стоял стол и кресло. На столе высился сосуд и лежала еще какая-то фигня.
— Нет, молодой человек, это — памятник основателям Петербурга.
— М-да, — почесал Тони в затылке. — Что-то я таких наворотов не понимаю. Вот у вас на площади памятник, который скачет по змее… Это ж тот царь, который город основал? Вот это сильно! Сразу видно — крутой был мужик. Настоящий ковбой, как у нас в Техасе говорят. А это… Мне-то рассказывали, как города основывают. Если бы в Остине моим предкам, которые тот город основали, такой памятник поставили, как этот Шемякин соорудил, наши ребята вспомнили бы про старый добрый обычай — суд Линча.
— Да, мы тоже были не в восторге. Только он-то стоял в закутке, куда почти никто не ходит. Ну, вот, памятник поставили — а потом кресло исчезло. Милиция его нашла. Некоторое время кресло стояло в отделении — это вроде вашего полицейского участка — не знали, как его обратно приделать. Затем приделали. Но недолго все было нормально. Снова исчезли и кресло, и штоф. Вернули на место. А затем — все снова пропало. Правда, тут ничего загадочного. Эти предметы ведь были из бронзы изготовлены. Вот местные алкоголики их и тащили, чтобы сдать на лом. У нас шутили, что место выбрали неудачно. Нехорошее это было место. Там когда-то, еще в XVIII веке находился знаменитый разбойничий трактир. Чтобы его ликвидировать, пришлось посылать воинскую команду. Штурмом брали. Но, оказывается, дело не в месте. Получается — работы Шемякина тут не приживаются.
Никакой ясности беседа не принесла. Разве что — выяснилось, что уничтоженные скульптуры были связаны — по автору — с Америкой. После возвращения в Смольный, Джекоб отправился за советом к Анни, которая снова мучилась похмельем. Прослушав все, она надолго задумалась и, наконец, выдала.
— Знаешь, вот ведь как смешно получается. Сболтнешь что-нибудь, перебрав лишнего — а глядишь, все оказывается верным. Если рассуждать с точки зрения магии… Получается, эти скульптуры имели какой-то магический смысл. Мешали кому-то.
— Но тогда, по логике, этот самый Шемякин тоже был не простым художником.
— Не обязательно. Он мог сам не понимать, что делает. А вот те, кто ему позволил поставить эти вещи в центре… Мы ж профессионалы, мы знаем, что руководители России в тот момент, когда рухнул коммунизм, были, по сути, нашими людьми. Нам надо было повалить Советы — мы их и валили, как могли.
— Что… И магией?
— Это вряд ли. Тут ведь все было сложнее. Это ведь не были наши платные агенты, вроде агентов влияния. Они искренне верили в то, что делали, им просто исподволь наши люди внушили нужные мысли. Но при этом они были местными! И, возможно, знали то, чего мы не знаем. О каких-то внутренних местных закономерностях.
— Что-то все это сложно. Слушай, если мы начали погружаться в безумие, то надо идти до конца. Я тут встречал одного парня… Давай-ка попробуем его найти.
Джекоб имел в виду того адвентиста, который два раза попадался на пути журналиста — и каждый раз приписывал произошедшее козням дьявола. Его нашли довольно легко — казармы части располагались неподалеку от Смольного.
— Странный он, сказал командир роты, провожая визитеров. — Все время ходит с Библией и почти непрерывно что-то бормочет. Молитвы, наверное. И это бы ладно, в последнее время от него и другие заразились. Теперь тут у нас не военная часть, а какое-то молитвенное собрание. Мы уж думали — может его в госпиталь? Там уже есть люди, которые Кришну призывают. Но пока, еще ждем.
Парень и в самом деле производил удручающее впечатление. Бледный и изможденный, он сидел на койке с Библией в руках, и, шевеля губами, читал Книгу. Долго расспрашивать его не пришлось. Он с полуслова понял, с чем к нему пришли и, судя по всему, очень обрадовался. Еще бы! Вот уж чего не переносят военные — так это разговоров о нечистой силе. Хотя бы потому, что против нее вся их техника и все их навыки бессильны. Поэтому его никто не хотел слушать. А тут явились с расспросами. С самого начала разговора глаза его нехорошо загорелись и он с жаром стал вещать:
— Никто не замечает! Против нас — дьявольские силы! Я знаю! Мой отец был проповедником! Мой дед был проповедником! Мой прадед был проповедником! Я чувствую демонов! Это страшный город. Черный город!
— Но ведь в Петербурге множество церквей… — Осторожно вставил Джекоб.
— Это не церкви! Вы не понимаете! Это языческие капища! Потому-то дьявол тут и силен. В этом городе он очень силен!
Больше ничего путного от парня не добились. У него и в самом деле было что-то не в порядке с головой. Он стал сбиваться на проповедь — его покинули, когда солдат стал призывать сравнять город с землей.
— Что это он про язычество? Русские ведь христиане? — Поинтересовался журналист у Анни.
— Не бери в голову. С точки зрения адвентистов, православные, как, впрочем, и католики — идолопоклонники, поскольку поклоняются иконам. А значит — язычники.
— Я никогда ничего такого не слыхал…
— Еще бы! У нас — политкорректность. Такое публично скажешь — так устанешь потом судиться. Но это ведь не значит, что адвентисты так не думают. А что там адвентисты! Я в Штатах встречала секты куда более веселые, хоть и называющие себя христианскими. Для которых все, кто не они — вообще не люди. Они, конечно, публично это не говорят. Но для своих…
Джекоб вспомнил Тони, который, несмотря на то, что вот уж полвека в американцев вколачивают политкорректность, был непроходимым расистом. И впервые задумался — а что там есть еще, под этим глянцем всеобщего согласия и примирения. Вот, мир его праху, гауптман Шанц. Он из страны, где хорошо отзываться о нацизме — социальное самоубийство. После такого возьмут на работу, разве что, уборщиком туалета на берлинском вокзале. Но ведь в душе Шанц всегда гордился своим дедушкой, который с огнем и мечом прошел половину Европы. Джекоб вспомнил бешеную ненависть, которая погнала пустые старые машины на германские части. А ведь с той стороны была такая же — если они сумели забраться столь далеко. И если все это когда-нибудь рванет… Мало никому не покажется.
Голос Анни отвлек Джекоба от размышлений.
— Но с точки зрения магии этот парень в чем-то прав. В смысле концентрации зла. Ты знаешь, как строился этот город?
— Что-то. От матери и ее друзей слышал, что «на костях».
— Вот именно. Я тоже не очень знаю русскую историю, но вроде бы Петр Великий…
— Как говорит один мой друг, настоящий ковбой.
— Твой друг прав. Для строительства города он силой согнал сюда огромное количество людей. Тут было болото. Так вот, очень многие в этом болоте и остались.
— И что?
— Понимаешь, маг берет энергию, откуда ближе. Так вот, огромная энергия выделяется при смерти. Особенно при смерти, скажем так, недоброй. И она, эта энергия остается. Потому-то в средние века в черной магии и использовали, скажем, веревку, на которой вешали преступника. Или гвозди из его гроба. Поэтому и проводили всяческие колдовские ритуалы на кладбищах. Здесь в болоте строители города умирали наверняка тоже не тихо и мирно, а с проклятиями на устах. Вот это и есть черная энергетика города. И маги могут ей пользоваться. Потому-то здесь они и сильнее, чем в других местах. Как видишь, как это не дико звучит, все логично объясняется.
— Но вот только все-таки мне непонятно: тут ведь и в самом деле полно церквей. Мы помогли восстановить несколько, но, насколько я знаю, люди туда не ходят. Ну, разве что Лавра. И, говорят, в пригородах еще есть…
— Я интересовалась эти вопросом, когда мы сюда собирались. Видишь ли, церковь тут слишком быстро попыталась снова стать государственной. И стала командовать. Ну, люди-то в церковь ходили… А потом перестали, когда все рухнуло. Вот ты, прости за неприличный вопрос, в какой вере воспитан?
— Ты будешь смеяться, но моя мама ходила не в синагогу, а в православный храм. Правда, она одновременно бегала и по каким-то трансцендентным медитаторам или что-то вроде того. В общем — кто ее знает, во что она верила…А я до того, как попал под минометный обстрел, вообще ни во что не верил. Да и теперь как-то не очень.
— Вот видишь! Так и тут было.
— Ну, что ж, остается — найти этих самых магов.
Себе Джекоб признался, что хочет этого отнюдь не для того, чтобы всадить им в грудь осиновый кол или как там еще нейтрализуют подобный персонажей. Он давно уже ловил себя, что смотрит на происходящее с эдаким отстраненным любопытством. Такое ощущение, что он в Петербурге уже невесть сколько времени. Америка осталась где-то там — и никакого желания вернуться не возникало. Только в Питере журналист осознал, что всю жизнь стремился быть американцем — но так и не стал им. Да и стремился-то больше потому, что уж очень тошнотно смотрелись мамочка и ее дружки, которые, как одно вещество, отплыли от одного берега, но упорно не хотели причалить к другому. Журналист и по войнам-то болтался, потому, что вдали от статуи Свободы он чувствовал себя как-то уютнее. Джекоб решил, что в любом случае попытается остаться работать здесь. Страшновато, конечно — зато интересно.
