Сергей Шхиян - Юродивый
Забитые в колодки мужчины и женщины сидели кучками, и пытались понять, что происходит. Люди были так измучены, что на сильные эмоции их просто не хватало. Когда я добежал до толпы, только несколько человек поднялось с земли.
— Чего там? — спросил какой-то мужик, вытягивая шею, чтобы рассмотреть, что происходит в клубке из сарафанов и криков.
— Казаков бьют, — коротко спросил я. — Гривов здесь?
— Где-то там, — кивнул он, — Кто их бьет-то?
— Ваши девки, — ответил я, направляясь на розыски приятеля.
Пленных был много, едва ли не четыреста человек. Наверное, все население деревни Коровино, а может быть и не только его.
— Гривов, — крикнул я, — отзовись!
В одной из групп поднялся человек, в котором я не без труда узнал своего знакомого. С того времени, что мы не виделись, он сильно похудел. Я пошел к нему, а он, стоял, покачиваясь, и пытался понять, кто его зовет.
— Здравствуй, Григорий, — сказал я.
— Никак ты, Алексей, — удивленно произнес он, щуря воспаленные красные глаза. — Вот кого не думал, не гадал увидеть!
— Я давно тебя разыскиваю…
— А как же казаки или ты с ними? — перебил он меня.
— Нет, я сам по себе, давай сниму с тебя колодки.
— Сними, окажи милость, я совсем в них дошел. Казаки-то где?
— Нас с товарищем в другом месте ловят, — ответил я, перерубая кожаные ремни, которыми были связаны деревянные части колодок. — Возьми нож и освобождай крестьян, а то казаки скоро могут вернуться.
Гривов кивнул и как человек неглупый и предприимчивый, тотчас взялся за дело. Я же, поспешил вернуться назад, посмотреть, как у нас обстоят дела с охранниками. Увы, сексуально продвинутым забавникам в тот день очень не повезло. Озверевшие от игрищ и глумления сельские девушки буквально разорвали их на куски. Я только мельком глянул, на кровавое месиво, в которое здоровых мужиков всего за несколько минут превратили нежные женские ручки, и полез вон из оврага.
Крестьяне, которых успел освободить от колодок Гривов, или помогали ему вызволять товарищей, или сбегались сюда, где произошли главные кровавые события. Начинался народный бунт, как называл его Пушкин, безжалостный и беспощадный.
Пока я в своих скользких следях медленно взбирался по косогору, меня обогнали несколько парней с горящими глазами. Они легко взбирались наверх в своих шершавых липовых лаптях. Тотчас послышались отчаянные крики. Когда я выбрался из оврага, спасать было некого. Парни добили раненных казаков с такой быстротой, что можно было позавидовать их навыку.
С их стороны это было неблагородно, убивать раненных пленников, но рассуждать о благородстве в присутствии людей, чьих сестер и невест насиловали и убивали на глазах у всей деревни, у меня не повернулся язык. Ни в семнадцатом, ни, пожалуй, в двадцать первом веке, мы россияне не доросли или, что мне более понятно, не докатились до «стокгольмского синдрома» — состояния, когда жертва начинает сопереживать и сочувствовать своему мучителю. Мы пока живем проще и естественнее, чем европейцы. За выбитый зуб стараемся вырвать око, а лучше сразу два, причем вместе с головой.
— Зачем ты им разрешил, — с упреком сказал я Степану.
На что он ответил вполне в духе своего времени:
— Все равно бы пришлось их добивать, днем раньше днем позже… Пусть уж и мужички в охотку потешатся…
— Тешиться будут казаки, если вернутся, — закричал я, и побежал смотреть, не возвращается ли бандитская сотня.
Крестьян оказалось слишком много, чтобы незаметно, не оставляя следов спрятать их в лесу. Когда казаки увидят, что мы тут натворили, и бросятся в погоню, тогда…
Даже думать о таком мне не хотелось. Миновав лагерь, я выскочил на опушку. На наше счастье, на пустоши пока никого не было.
— Ну, что? — спросил Степан, который, оказывается, бежал следом за мной.
— Пока их не видно, — констатировал я и так очевидное. — Нужно отсюда срочно убираться!
— Куда же мы денемся с бабами и детьми? Враз догонят…
— А что ты предлагаешь? — мрачно спросил я, первый раз за сегодняшний день испытывая растерянность.
— Пусть мужики за себя сами дерутся, — спокойно ответил Степан.
— Чем, десятком сабель? Да они их в руках держать не умеют…
У меня уже был случай готовить из крестьян волонтеров, и я вдосталь намучился, прежде чем добился хоть каких-то сносных результатов.
— Тогда нужно устроить засаду, — подумав, предложил Степан. — В поле с конными нам не справиться, а в лесу может быть и получится. Навалимся скопом…
— Не знаю, — с сомнением сказал я, уже понимая, что это единственный выход. — Крестьяне, поди, в неволе ослабели…
— Ничего, мы привычные, как-нибудь с божьей помощью совладаем с недругами, — сказал сзади спокойный голос.
Мы обернулись. Здоровый, голубоглазый мужик с окладистой русой головой, застенчиво улыбаясь, утвердительно кивал головой на наш немой вопрос.
— Ничего, ты нам только слово скажи, мы за себя постоим!
— Ладно, — невольно согласился я, — стойте, а слов я вам, сколько хочешь, скажу! И говорю первое: нужно срочно готовить дубины.
— Это само собой, — кивнул он головой, — как же иначе.
— Тебя как зовут, — вмешался в разговор Степан.
— Меня то? Иваном меня кличут, по родному батюшке. Он Иван и я Иван.
— Вот и хорошо, Иван Иванович, собирай мужиков, и запасайте дубины, возле костра есть сабли и ножи, можете их взять.
— Так уже взяли, как же иначе. Наше такое дело крестьянское.
При чем тут крестьянство я не понял, но выяснять не стал. Иван Иванович мне понравился, хотя и говорил много лишних слов. И еще он хорошо улыбался, показывая ровные белые зубы. Несмотря на пережитые лишения, изможденным он не выглядел.
— Ладно, вы готовьтесь, а мы со Степаном посмотрим, как лучше устроить засаду, — сказал я. — Казаки ищут нас вон в том лесу, но к обеду, скорее всего, вернутся, так что к полудню нужно быть готовыми. Успеете наделать дубин?
— Как не успеть, дело привычное. Ты лучше скажи, добрый человек, ты сам из каких будешь? Шапка, я смотрю, у тебя басурманская, армяк казачий, и сам вроде как не из наших, не из крестьян.
— Обо мне можешь спросить у Григория Гривова, — ответил я Ивану, чтобы зря не путать слушающего разговор запорожца, непонятностью своего происхождения, — он меня давно знает.
Глава 13
Я лежал в душной избе на жесткой лавке и размышлял о превратностях судьбы. Получалось, что вся наша жизнь это какая-то одна большая неприятность, когда после редких минут затишья, тебя, помимо твоей воли, опять затягивает в водоворот, из которого неведомо как выбираться. И если бы такое происходило только со мной. Нет, куда ни глянь, всюду и у всех одно и то же. Стал царем, тут же появились заговорщики, нашел любимую, у нее объявляется сварливая, сволочная матушка, сел в новенький, упакованный «Мерседес» последней модели, получил пулю в голову.
Правда, пока ни короны, ни красавицы, ни «Мерседеса» у меня не было, но это только усугубляло положение. Получалось, что кучу неприятностей я получаю просто так, безо всякой, пусть даже временной, но сладкой компенсации.
— Выпьешь водицы? — спросила, наклоняясь надо мной, женщина с лицом почти полностью закрытым от подбородка до глаз черным платком.
— Не хочу, — не очень любезно, почти грубо, отказался я. Пить я действительно не хотел, а она упорно предлагала мне воду каждые десять минут.
— Хорошая водица, свежая, только что из колодца, — соблазняя, пропела она.
— Где моя собака? — игнорируя предложение, спросил я.
— Где же ей быть, во дворе. Хотели на повод взять, так он зубы скалит, не дается!
— Позови!
— Как так позвать? — искренне удивилась она. — Разве можно грязному псу в чистую избу входить?!
По поводу того, что изба чиста, у меня было собственное мнение, которым я делиться не стал. Приказал, не скрывая раздражения:
— Сказал, зови, значит зови!
Женщина вздохнула, и уже направляясь к выходу, предупредила:
— Грех это!
— Грех попусту языком болтать и мужчинам перечить! — бросил я ей в след. — Смотри, черти тебе на том свете покажут!
— Полкан, Полкан! — послышался ее голос снаружи. — Иди сюда!
Скоро в дверях показалась волчья морда и пес, не испытывая никакого трепета от греховности своего явления в человеческом жилище, подошел к моей лавке, сел и положил морду на край.
— Ну, что, друг Полкан, досталось нам с тобой? — спросил я.
Пес состроил глазки, пошевелил бровями и ушами и скорбно вздохнул.
— Ничего, как-нибудь прорвемся!
Полкан прижал уши и широко зевнул, показывая свои мощные клыки и розовый язык, что на собачьем языке, видимо, означало полное согласие.
— Порубили нас с тобой недруги, а мы все равно до сих пор живы!
