Дмитрий Полковников - Герой не нашего времени. Эпизод II
Сразу пошёл слух, что убийца одет в советскую военную форму, и патрули из комендатуры начали ещё более пристальнее проверять документы у военных, не заметив факта, что их стало несколько меньше. О том же, как расправились с «советским командиром», горожане шептали голосом, срывавшимся от страха.
Через десять минут эмка остановилась на улице Карла Маркса, а Ненашев чуть ли не вбежал в штаб пограничников. Время! Цигель-цигель! Он преступно опаздывает, задержавшись в парке. Пересказ событий занял пару минут, и Елизаров тоже сделал недоверчивые глаза.
– Зря не веришь! Смотри, какой растяпа. – Ненашев небрежно кинул на стол бумаги.
Михаил недоверчиво посмотрел, как майор простодушно вылупил глаза и наполовину открыл рот. Вот зараза! Если бы я тебя не знал…
– Немцы? В нашей форме и ещё на танцах? Ты в своём уме, кто так будет рисковать?
Да, такой наглости ещё не было. В форму бойцов, командиров и милиционеров лазутчики переодевались, но старались держаться подальше от центра города.
Щелчком пальцев жетон, крутясь в воздухе, полетел в сторону Михаила.
– Лови! Отрицаешь очевидный факт? Да, в городе их нам не опознать. Вот его документы! Сравни со своим удостоверением и скажи, кто из вас диверсант?
Эх, покойного на день бы под частый питерский дождик или в баню вместе с веником, удостоверением и партбилетом. Вот тогда Панов, нисколько не сомневаясь, показал бы наивернейший способ выявления лазутчиков, знакомый любому засланцу с детского сада.
Увы! Облом! В документах «герра Савельева» нет ни капли металла. «Халтура» планировалась непродолжительная, и обошлись простым набором: ксива с печатью и фото на развороте, командировочное предписание, железнодорожный билет и пара бумаг на тему, что ему надо срочно и обязательно что-то проверить.
Вот так! Против злодеев, желающих внедриться глубоко и надолго, Михаилу придётся таскать с собой раствор медного купороса или ждать, когда производство сразу ржавых скрепок наладят на особом секретном заводе по приказу товарища Берии.
Нет, не так боролись со шпионами в 1941-м, выпуская инструкцию для граждан[143].
А выполнять обязательный план по валу абвер примется сразу после краха блицкрига. Тогда для изготовления фальшивок не хватит подлинных бланков. А в органах обязательно предупреждают: ваша липа всегда должна быть липовой, а не откровенно дубовой…
– Но ты же его как-то узнал?
– Рассказали место, время и дали словесный портрет. Дальше рассказывать?
О чёрно-белом фото из личного дела Панов промолчал. Перебор.
– А почему не сказал?
– Врать или честно?
– Честно! – морщась, фыркнул Михаил.
Тут вопрос риторический. Ненашев обязательно соврёт, но он хотел оценить реакцию. Друг, чёрт возьми, почему не понимаешь, насколько ты отвратителен, когда ведёшь себя, как паяц?
– Пока не нашёл жетон, всё сомневался: свой или чужой. Шансов было примерно пятьдесят на пятьдесят, но я рискнул. А когда шарил по карманам, честно говоря, струхнул.
«Да он с ума сходит», – подумал Елизаров.
– А подрывать зачем? Мне уже звонили. Теперь ГБ считает этот случай за теракт.
– И что? Пусть считает! У нас крупная вооружённая провокация на носу! Та, когда люди в форме долго не живут! Миша, кстати, твоё самое заветное желание, чтобы меня убили, осуществилось. И как, тебе полегчало?
Елизаров поморщился, начиная думать вновь отстранённо и трезво. Максим наверняка использовал Чесновицкую, как своего курьера в Москву. Переиграл опять. Да ты, как параноик, никому не веришь. Ох, как бы узнать, что в багаже вывезла из города бывшая панна Майя…
– Эй, не молчи. Это по твоей наводке НКГБ вывозит архив из города?
– Откуда знаешь? Опять твоя нечеловеческая интуиция?
– Глаза мне на что? Видел же, чья машина в полночь пришла на вокзал. Ну а кипёж в стиле «стоять – бояться» – вообще визитная карточка. Твой водитель может всё подтвердить, – остудил его Ненашев. – Да и хрен с ними. Не помощники. Считаешь, этот тип один был парке? Миша, друг-человек, не хочешь выяснить, все ли «легальные» немцы вечером аккуратно перешли на свою сторону?
И в эту субботу немцы не должны были выглядеть слишком подозрительно. «Ненужные» вчера ушли, а «нужные», придя на концерт и танцы, затем растворились в городе. Так зачем же умножать число сущностей?
Осталось ещё посадить засаду в костёл, где господа диверсанты засядут с рацией, но пусть ими займутся ребята Елизарова. Ещё пара дел – и на сцену должна выйти местная самодеятельность. Организованный им хор мальчиков имени товарища Пилсудского.
– Скажем, насчёт архива и я знаю. Только молчи. Хорошо, а?
Ненашев поморщился – и тут вечные тайны у коллег по секретному фронту.
«Майор, да что с тобой?» Елизаров неожиданно осознал, какую страшную ношу, не доверяя никому, несёт Максим. Сколько он ещё не сказал и никогда не скажет. Вернее скажет, но ему этого не надо. Так кто же он такой?
– Максим, они вывозят не всё и без приказа. Если немцы не начнут, то очень хороший человек из-за этого пойдёт под трибунал. Ты хоть это понимаешь?
Ненашев вздохнул и поскрёб затылок.
– Ладно. Понимаю! Но давай сначала разберёмся с теми, кто ещё в городе.
Пограничник посмотрел на комбата злым взглядом и резко сдёрнул трубку телефона. Он звонил на пропускной пункт через границу, так сказать, сверять дебет с кредитом.
«Бухгалтер» хренов! Значок «Ударник госкредита» вновь вызывающе блестел на груди свежеиспечённого майора.
– Ты прав, они ещё в городе!
– Ну так что? Эй, Юпитер, ты набычился!
Елизаров думал ровно минуту, наблюдая, как дёргается щека у Ненашева. Вечно невозмутимый на вид комбат стремительно терял самообладание.
– Вторую шпалу в петлицы сам себе засунул?
– Приказ вчера был по армии. Не знаю как, но заслужил ещё неделю назад, – зло буркнул Максим. И он не улыбался, пришлось быстро переделать документы для вброса.
– Зато я знаю. – Теперь очередь Михаила удивить Ненашева. – С той стороны ходят слухи, что здесь сформирована какая-то особая часть, сплошь из… «офицеров».
Максим напустил на себя независимый вид, но ничего ответить не успел. Обрывая разговор, раздался телефонный звонок.
– Что? Где? Какое он назвал время? Нет, в отряд везти не надо! Мы это уже знаем, а когда начнётся, сразу отпустите и уничтожьте протокол.
Елизаров медленно положил трубку.
– На второй заставе перебежчик. Поляк. Мельник с той стороны. – Михаил оценивал реакцию свежеиспечённого майора, машинально посмотревшего на циферблат, словно сверяя время.
– Лазинский? – фыркнул Панов[144].
– Да когда же это закончится? – едва слышно пробормотал пограничник, но Максим расслышал.
– Что закончится? Ты про войну или про меня? – Панов чувствовал, что его немного занесло. Ладно, потом придумаем что-нибудь. Но будет ли это потом?
Михаил лишь вздохнул в ответ.
Панов знал, что плыли с той стороны и поляки, желая предупредить русских. Кто-то разумом или сердцем понимал, что пусть и не родная им советская власть, но иначе с бедой, готовящейся стать уже по-настоящему общей, одним не справиться.
Но как им верить, если половина «казачков», засылаемых в СССР абвером и гестапо, имела польскую национальность. Тридцать процентов – «борцы за незалежную Украину». А остальные злодеи – настоящий интернационал из националистических белорусов, литовцев, латышей, эстонцев и русских эмигрантов.
Вот и деда, когда-то бывшего солдатом русской императорской армии, долго мурыжили, пока не грохнул на границе первый выстрел. «Нет, не врал старик», – отпишет кто-то потом в мемуарах.
Между тем если не война, то вооружённая провокация уже началась. В полночь августовский погранотряд вступил в бой с солдатами вермахта на участке одной из застав.
А что касается перебежчиков из вермахта, то Панов мог бы назвать штук пять случаев и пару фамилий. Лишь жаль, что с тем, кто навсегда вошёл в историю, очень плохо получилось.
«Германские солдаты, рабочие, крестьяне, мужчины и женщины! Что дал вам Гитлер? Жизнь в страхе и в нечеловеческих лишениях, голод, нищету, смерть», – через пять дней напишет в «Известиях» ярый фашист и антисемит Альфред Лисков[145].
Панов не зря его так обозвал. Вот что сделала из легендарного немецкого ефрейтора работа в Коминтерне. Обычная бытовуха, он лишь просил не вещать на рейх голосом с ярко выраженным неарийским акцентом, а коллеги в ответ пожаловались в НКВД.
Михаил отметил, что глаза Ненашева пусть и горят, но нет в них безумия. Так вот ты какой, совсем не чистюля.
А мог бы он сам так поступить с убитым врагом? Или нет, с той девушкой, комсомолкой, попавшей после пережитого в больницу чуть ли не с нервной горячкой. Теперь весь город не спит, а гудит слухами.
Где-то рядом грохнул выстрел, затем ещё один. Они вместе бросились к окну. Недалеко от штаба погранотряда что-то занялось пламенем и раздалась настоящая пальба.
