Андрей Онищенко - Миссия"Крест Иоанна Грозного"
Боярин, Николай Вениаминович Собакин, принял Илью ласково, как дорогого гостя. Едва просмотрев грамоту, он увлек Илью в глубину своего терема и усадил за стол. Его род был близок к Годуновым и в это неспокойное время, Николай Вениаминович страсть как боялся народного гнева. Неспроста он обхаживал Илью, говорил лестные речи, в душе он был несказанно рад его приходу.
– Прокормить сто лишних ртов конечно не шутка, встанет в копеечку, но с другой стороны, можно лишиться и всего что имеешь, даже головы, – подумал боярин Собакин, – нельзя жадничать, в случае чего, сотня воинов придет к нему на выручку. Если даст Бог, они спасут его семью и подворье от разорения и гибели.
Николай Вениаминович дорожил своей головой и достоянием, это был крепкий мужчина слегка за пятьдесят, с выделяющимся брюшком, крючковатым носом, синие прожилки на котором наглядно свидетельствовали о стойкой приверженности его хозяина к алкоголю. И действительно, не успели сенные девки накрыть на стол, как боярин Собакин предложил первый тост – за здравие Государя и его матушки. Не успел Илья выпить до дна большую серебряную чарку, как того требовали правила приличия и этикета того времени, как Николай Вениаминович предложил вторую.
– За истинных защитников Отечества, – провозгласил он, выпил и пустился в воспоминания своей былой молодости.
Илья сразу смекнул, что монолог его будет долгим и нудным. Он решил, что пока еще трезв, нужно как-нибудь поскорее распрощаться и постараться не обидеть гостеприимного боярина, однако это ему не удалось. При первой же попытки, на лице Николая Вениаминовича появилась такая скорбь и грусть, что Илья просто не смог обидеть хлебосольного Хозяина и отложил свой уход на чуть позже.
Тосты сменялись один за другим со стремительной быстротой, менялись и темы разговора и, в конце концов, боярин стал вкрадчиво уговаривать Илью поселиться с десятком самых лучших ратников у него на подворье. Он согласился, да и собственно отказаться у него не было возможности, боярин был само гостеприимство и захмелевший Илья почувствовал себя как дома.
– Ну, мне пора, Николай Вениаминович, служба зовет, – молвил Илья нетрезвым голосом.
Радостное выражение лица боярина сменилось сожалением.
– Может, посидим еще Илюша?
– Не могу, дела, но вечером мы к вам непременно нагрянем.
– По рукам Илья, и давай еще на посошок.
Выпив, Илья засобирался, боярин пошел его проводить.
– Ты не беспокойся Илья, к вечеру дворовые девки принесут твоим людям ужин.
– А вот девок не надо, пусть холопы принесут, а то мои орлы чего доброго перегрызутся из-за девок. Дисциплина, Николай Вениаминович, превыше всего.
– Хорошо, хорошо Илюша, как скажешь, – согласился боярин.
– Тарас, – позвал он холопа, – принеси нам с воеводой стременную.
Тарас бегом побежал в терем и через пару минут миловидная девица в пестром сарафане, вынесла на серебряном подносе две чарки и краюху только что испеченного ржаного хлеба. Илья выпил, отломил от краюхи кусочек, обмакнул в соль и закусил. После этого, обнявшись с боярином, как старые добрые друзья и расцеловавшись по старому русскому обычаю, они расстались. Взгромоздившись на коня, Илья махнул рукой хозяину на прощание, пришпорил гнедого аргамака и стрелой вылетел в распахнутые ворота.
Солнечный майский день подходил к концу. Ветерок от быстрой скачки слегка отрезвил Илью, и он решил придержать коня, направив его к Казенной избе шагом. У казначейства сновал народ, служивые и приказные люди, дворяне и купцы спешили получить причитающееся из царской казны. Не зная чего ожидать в будущем от Самозванца они, пользуясь случаем, стремились получить как можно больше от Годуновых. Илья остановил коня и огляделся.
– Где-то здесь, среди скопища народа должен ждать его Василий, – подумал он.
Илья заметил его недалеко от входа в Казенную избу. Василий о чем-то беседовал с каким-то дьяком. Илья слез с коня, взял его под узду и направился в его сторону.
– О, командир, – заметил Илью Василий.
Он быстро распрощался с дьяком и пошел навстречу.
– Ты чего так долго, Илья? Я уже устал ждать, да и день подходит к концу, Волчонок трижды прибегал, отряд уже в Арсенальной башне, все только тебя ждут.
Подойдя по ближе, по нетвердой походке Ильи, Василий сразу заподозрил не ладное.
– Да ты пьян, командир?
– А что тут такого, чего скалишься, или я что не живой человек? Вам с Лехой можно, а мне нельзя получается?
– Да нет, все нормально Илья, я же не против, отдыхай, тебе тоже полезно расслабиться. Давай привяжу коня рядом с моим и пошли побыстрей за жалованием.
По дороге назад, Илья произвел в уме не хитрый арифметический расчет.
– Прав был Думный дьяк, в накладе я не остаюсь, за вычетом его десятки у меня остается лишних пятьдесят рублей. Сегодня уже поздно, но завтра обязательно нанесу ему и Шуйскому визит, а лишние деньги нужно припрятать на черный день.
******
В начале третей декады мая, самозванец пошел на Москву. Часть войск он двинул на Орел, а сам с поляками, казаками и изменниками россиянами выступил из Путевиля. На пути его встретили братья Голицыны, Михаил Салтыков, Петр Шереметьев и Петр Басманов. Дмитрий осторожно шел за войсками. Народ и гарнизоны везде встречали его дарами, а крепости и города по пути следования сдавались без боя. Все славили его, как героя. Его имя гремело у всех на устах. Все были в волнении, на улицах и дорогах народ теснился к его коню, чтобы лобызать ноги Самозванца, не было страха, а были лишь радость и ликование. Дмитрий занял Орел, а затем последовал в Тулу, где его с почестями встретил Рязанский архиепископ Игнатий. Родом грек, Игнатий, сначала был архиепископом на острове Крит, но был вынужден турками бежать оттуда. На некоторое время он поселился в Риме, а в 1593 году, Игнатий прибыл в Москву, где прожил несколько лет и в 1603 году получил в управление Рязанскую епархию.
Из Тулы на завоевание Москвы, Дмитрий отрядил Петра Басманова с его ратниками. Верные Годуновым, стрельцы, посланные в Серпухов, не дали Басманову переправиться за Оку. Этот успех правительственных войск был последним и ничего не изменил. К самому концу мая, обойдя Серпухов, к стенам Москвы подошел атаман Карела со своими казаками. В хорошо укрепленную столицу небольшой отряд вступить не мог, но зато его появление крайне возбудила московскую чернь. Дмитрий, чувствуя, что его грамоты не доходят до Москвы, послал двоих своих смелых и расторопных сановников, Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина, велев им ехать в Красное Село, чтобы возмутить местных жителей, а через них и столицу.
Все получилось, как и задумывал Дмитрий. Красносельские купцы и ремесленники, плененные красноречием Гаврилы Пушкина, с ревностью присягнули Самозванцу и первого июня торжественно ввели его гонцов в открытую и безоружную Москву. Красносельцы, славя имя Дмитрия, нашли множество единомышленников в столице, увлекая других за собой силой, а некоторые шли просто из любопытства. Москва забурлила. Толпы людей устремились к лобному месту, на площадь Пожар, где по данному знаку все умолкли, чтобы слушать грамоту Дмитрия к Синклиту, к дворянам, людям приказным, воинским, торговым, средним и черным.
Находясь под куполом Арсенальной башни, Илья наблюдал за происходящим. Площадь Пожар хорошо была видна сверху и лежала, как на ладони. В это время, когда беззаконное вече распоряжалось царством, законная власть ничего не предпринимала. Вдруг, как по мановению волшебной палочки, людской шум стих, воцарилась тягостная минута молчания, и зычный голос Гаврилы Пушкина начал зачитывать грамоту Самозванца.
– "Вы клялися отцу моему, не изменять его детям и потомству вовеки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас, вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича, – жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовью и кротостью. Льется русская драгоценная кровь… Но я жалею о том без гнева: невезение и страх извиняют вас. Уже судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную в угоду Марии Годуновой и ее сыну? Им не жаль России, они не своим, а чужим владеют, упитали землю русскую кровью и хотят разорения Москве. Бояре, воеводы и люди знаменитые, сколько опал и бесчестия натерпелись вы от Годуновых? А вы, дворяне и дети боярские, чего не перетерпели в тягостных службах и ссылках? А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались? Мы же хотим вас жаловать: бояр и мужей всех сановитых честию и новыми отчинами, дворян и людей приказных милостию, купцов и гостей льготою в непрерывное течение дней мирных и тихих. Дерзнете ли быть непреклонными? Но от нашей царской руки не избудете: иду и сяду на престол отца моего; иду с сильным войском своим и литовским, ибо не только россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнию… Страшитесь гибели, временной и вечной, страшитесь ответа в день суда Божего: смеритесь, и немедленно пришлите Митрополитов, Архиепископов, мужей Думных, Больших Дворян и Дьяков, людей воинских и торговых, бить нам челом, как вашему царю законному." Ни кто не перебивал Гаврилу Пушкина, народ московский слушал с благовением и рассуждал так:
