Владимир Свержин - Внутренняя линия
— А вы как же, Петр Федорович?
— А я отсюда в другую сторону. Даст бог, затеряюсь. Документы у меня в порядке, привыкну к новому имени, да и начну жизнь сначала. Как у вас там, по — грамотному, с чистого листа.
Он вдруг замолк и поднял, прислушиваясь, указательный палец:
— Давайте прячьтесь, идет!
Огонек, точно убегая, устремился по бикфордову шнуру. Сосна — долгомерок подскочила вверх, теряя корень, и рухнула поперек рельсов.
— Хорошо легла, — себе под нос усмехнулся Судаков* — Так, глядишь, все как надо и сложится.
Поезд затрубил раненым слоном и начал сбавлять ход.
Ну что ж, девоньки, бог вам в помощь. — Он на всякий случай вытащил револьвер и взвел курок.
Как и ожидалось, из будки машиниста, чуть погодя, выскочил боец дорожной милиции, сдернул драгунский карабин с плеча, поводил стволом из стороны в сторону и осторожно стал приближаться к поваленной сосне.
— Папка твой к мамке б так шел, тебя бы на свете не было, — проворчал Судаков.
Бывший начальник городской милиции понимал, что если железнодорожники решат гудками вызвать подмогу с ближайшей станции, то всей его затее крышка. Конечно, дерево уберут в три минуты, но затем каждый вагон, каждую платформу обсмотрят и общупают до последней дощечки.
Боец подошел к сосне, оглядел искореженный разрывом комель, покачал головой и снова начал высматривать притаившихся разбойников. Потревоженные взрывом птицы постепенно успокоились и с обычным легкомыслием продолжили встречать рассвет. Ветер шелестел травой, ища в ней вчерашний день, мир дышал покоем и безмятежностью. Милиционер забросил карабин за спину и махнул рукой машинисту. Тот вместе с помощником выскочил из будки, и оба бросились помогать охраннику поворачивать рухнувшее дерево.
— Кажись, обошлось, — облегченно выдохнул Судаков, но тут услышал конское ржание неподалеку. — Вот же ж беда! — прошептал он, и до него донеслось ответное ржание уже с хвоста поезда. — Успели или нет?
Судаков с ходу укусил себя за руку.
— Да о чем я думаю? Меня самого сейчас…
Бывший начальник Елчаниновской милиции очень явственно представил, как от станции по тропе близ насыпи мчится на тревожный рев паровоза конный разъезд, а его собственные подчиненные, уже который день поднятые под ружье, скачут сюда же через лес. Судаков оглянулся.
— Куда ж деваться — то? Куда?
Он ринулся вперед, не особо соображая, что делает. Ухватившись за поручни, рывком вскочил в будку машиниста.
Спрятаться здесь было негде, и Судаков присел на колено, готовясь выстрелом попотчевать первого, кто сунется.
— Что здесь произошло? — услышал он чей — то окрик.
— Да вот, дерево упало, товарищ комэск! — рапортовал охранник.
— А то у меня глаз нет! Громыхало что?
— Да бес его знает. Ствол — тот и правда взорван. А вон там вот и воронка имеется.
— Да я вижу, что воронка! Песок… Может, снаряд туда угодил? Под углом вошел, вот взрыватель и не сработал, а сейчас заяц чихнул… Ладно. Как бы там ни было, осмотреть поезд надо. Ежели все нормально, то вперед — вперед — в коммуне остановка!
— Товарищ командир, — вступил новый голос, должно быть, машиниста. — Да сколько ж вы осматривать будете? У нас же график! За нами из Севастополя поезд идет.
— Так и шо ж теперь? Ну давайте, давайте, поспешайте! Вы трое помогите дерево оттащить, остальные — мухой вдоль состава. Гляньте, все ли путем, все ли на месте!
Судаков услышал звон шагов по железной лесенке, трижды глубоко вздохнул, успокаивая колотившееся сердце, вскинул оружие и… Увидел перед собой лицо одного из своих недавних подчиненных. Глаза их встретились. Пётр Федорович медленно и очень выразительно покачал головой из стороны в сторону.
— Тут все чисто! — крикнул милиционер.
— Ну так, еще бы! — ответил ему машинист. — Мы ж сами только что оттуда!
Судаков откинулся на стенку, переводя дыхание. В висках стучало, и сердце бухало, точно в дверь при аресте.
— Нам бы отправляться, товарищ командир! Вот и дерево уже убрали. Сами же видите — просто дурацкая случайность.
— Ладно, черт с вами. Все осмотрели? — спросил комэск.
— Да не видать ничего!
— Ну тогда по седлам! Возвращаемся!
Судаков облегченно вздохнул, перекрестился и, не теряя времени, выскользнул из будки. Десятка три энкавэдэшников: кто уже верхом, кто еще на земле — располагались по обе стороны поезда.
— Храни меня, матерь божья и святые угодники, — скорее по усвоенной с детства привычке, чем с упованием, пробормотал Петр Федорович и, подтянувшись, ящерицей юркнул в угольный тендер. Еще минута, и паровоз взвыл на прощание и тронулся в сторону Москвы. — Вот же ж незадача, — сплюнул бывший краском. — Куда ж я теперь еду? В гости к этой генеральше, будь она неладна?
Ему вдруг стало неловко, стыдно за свои мысли.
«Они — то там как, бедолашные? Хоть сели? Или же это я один теперь в Москву путешествую?»
Май 1924Згурский приоткрыл дверцу автомобиля. Лицо приближавшегося александрийского гусара выражало откровенную радость.
— Все идет отлично, Владимир Игнатьевич! В одиннадцать утра поезд из Москвы прибывает на пражский вокзал. Там генерала Брусилова встречают Томаш Масарек и чины Генерального штаба Чехии. С вокзала Алексея Алексеевича везут в отель «Прага Империал» — там ему уже заказан президентский номер. Все расходы по пребыванию Брусилова в стране правительство Чехии взяло на себя. В отеле генерал будет примерно в одиннадцать сорок, далее предполагается, что полтора — два часа он отдохнет, в четыре назначен официальный прием в ратуше. А в три я добился, чтобы в программу пребывания Брусилова внесли встречу с соратниками.
— Славно, славно, — кивнул Згурский. — Во что это обошлось?
— Триста крон делопроизводителю, пятьдесят крон — привратнику, и новый мотоцикл для секретаря помощника начальника президентской канцелярии.
— Что ж, будем надеяться, оно того стоит.
— Какие будут дальнейшие распоряжения? — вытянулся Комаровский.
— Поедем к «Книжной арке», заберем Спешнева. Я хочу прибыть на вокзал до того, как начнутся официальные торжества. Следует провести рекогносцировку.
— Разрешите вопрос?
— Разрешаю.
— А Спешнев на вокзале для чего?
— Евгений Александрович, в прежние времена Брусилов и Спешнев приятельствовали. Сейчас Николай Александрович готов Брусилова удавить голыми руками. Но, по сути, он борется не с Алексеем Алексеевичем, а с собственным представлением о нем. Хочу посмотреть в глаза Спешнева, когда тот увидит старого друга. Не хватало еще, чтобы он устроил выяснение отношений в самый неподходящий момент.
— Да, — подтвердил Комаровский, заводя мотор, — радостью он не пылал.
Генерал Спешнев с трудом скрыл досаду, увидев приближающихся к лавке представителей «Внутренней линии». Приветственный адрес Брусилову был составлен в самых общих выражениях, но даже и в таком виде из полутора с лишним тысяч участников Луцкого наступления свои подписи согласились поставить от силы полтора десятка чинов.
Згурский прочитал дежурные поздравления, протянутые ему в кожаной папке и, недовольно поморщившись, закрыл ее.
— Я приглашаю вас, Николай Александрович, съездить со мной на вокзал.
— Мне прежде уже доводилось видеть прибытие поезда. Празднества же в честь большевистского иуды я не считаю достойным поводом, чтобы отвлекаться от работы.
— И все же я должен настоять на своем предложении. Торговли все равно не будет — весь город сегодня только и живет приездом великого русского полководца.
— Дерьмо, — прошептал Спешнев.
— Воздержитесь от подобных высказываний. Вы — не командир французской старой гвардии при Ватерлоо. Я оплачу ваш сегодняшний дневной отпуск. Едемте!
— Чествовать предателя! Какой позор! — закрывая на замок магазин, пробурчал генерал Спешнев.
— Николай Александрович, отрешитесь от тона листовок времен прохода Деникина на Москву. Брусилов спас тысячи офицеров.
— Брусилов поставил под ружье против нас тысячи офицеров. А потом в Крыму другие тысячи, поверив очередному воззванию славного генерала, сложили оружие перед красными и были уничтожены. Хорошо еще, если просто расстреляны, а то ведь…
— Я знаю, Николай Александрович.
— Вы знаете, а я это своими глазами видел!
— И все же… Не Брусилов развалил империю. Он оставался честным офицером вплоть до той поры, когда император, явив миру преступное малодушие, отрекся от престола, тем самым предав свой народ, свою воюющую армию. Николай II обрушил лавину, унесшую сотни тысяч, миллионы жизней и куда более того жизней изувечившую. Стоит ли винить в том, что произошло, Брусилова? Он не был властью в государстве, властью, своей бездарной слабостью попустительствующей разгулу стихии. Что нового несли в своих ранцах большевики? Величие державы? Экономическую мощь? Спокойствие для всех и каждого? Ни в малой степени! Они несли затасканную до дыр якобинскую ложь свободы, равенства, братства. Чтобы обойти очевидную истину, что самою волей Создателя человек не равен человеку, они упразднили Бога. Чтобы вбить в головы народам, насколько они свободны, большевистские вожди строят едва ли не самую жестокую полицейскую диктатуру. Каким жандармам, когда снился подобный размах в казнях и репрессиях? Забавно читать, когда их вождь — этот скороспелый присяжный поверенный, Ульянов — утверждает в своей работе, что там, где есть свобода, нет государства, и где есть государство — нет свободы. Построить тюрьму, чтобы даровать свободу? Согласитесь, в этом что — то есть!
