Владимир Контровский - Ракетоносцы. Адское пламя
«Молодец, Маринка! – мысленно восхитился Павел. – Так держать!». Он понимал, что своим спокойствием Мэрилин во многом обязана ему: узнав, что они едут на Ямайку, Павел с присущей ему дотошностью постарался узнать как можно больше об этом экзотическом острове, и они вдвоём даже совершили виртуальное путешествие, рассматривая старинные дома Кингстона на мониторе компьютера. Конечно, при тщательной проверке всех деталей, они на чём-нибудь бы попались, но, к счастью, возможностями для такой проверки капитан не располагал. Он не стал узнавать ни адрес дома, который продала сирота, ни уточнять, чем они занимались в течение нескольких лет – особист был уверен, что на эти вопросы Мэрилин ответит, причём правдоподобно. Пронин вспомнил об английской дивизии «Роберт Клайв», атакующей Порт-Антонио, и решил запросить союзников. «У тебя родственники в Англии есть?» – спросил он Мэрилин и, получив утвердительный ответ, мысленно ухмыльнулся: а вот тут мы тебя и проверим. Пронин даже позволил себе проявить великодушие – не будет русский офицер мучить женщину, к тому же ещё и контуженную! – и со словами «Хорошо, отдыхайте пока» прекратил допрос, чем немало удивил Павла, подозревавшего недоброе. Капитан рассуждал просто: бежать им с острова всё равно некуда, а причинить какой-то вред они не сумеют – в госпитале слишком много глаз. И к тому же Пронин был достаточно опытным безопасником – он не мог не заметить, что способ, которым американская разведка пыталась внедрить своих агентов (если допустить, что эта молодая пара – шпионы янки) в расположение 17-й штурмовой бригады, был выбран далеко не самый лучший: все четверо могли погибнуть под развалинами. И даже если снаряд был случайным, а замаскированных агентов заперли в камере, чтобы их освободили как узников, в эту схему не укладывалось серьёзное огнестрельное ранение одного из них – это уже явный перебор. Значит, Марион Кленчарли и Павел Каминский могли быть теми, за кого они себя выдавали. У Пронина была целая куча других дел, и он ограничился тем, что приказал одному из своих внештатных сотрудников из числа персонала госпиталя последить за всей четвёркой, подмечая при этом все мелочи.
* * *В отличие от Павла и Мэрилин, державшихся настороже, Анджела чувствовала себя куда вольготнее. Боясь остаться одна в чужом и незнакомом мире, модель с яростью кошки, у которой отбирают котят, встала на защиту Вована, когда его хотели эвакуировать в тыл, и добилась, чтобы его оставили здесь (она не знала, что решающую роль в этом сыграла не её отвага, а распоряжение Пронина, приказавшего задержать всех четверых на Ямайке). Певица приободрилась, но главное – она обрела в госпитале обширную аудиторию благодарных слушателей, заворожено внимавших феерическим рассказам Анджелы о её нелёгкой судьбе. И «модель певицы» оттянулась по полной, живописуя своё вымышленное прошлое.
Если верить её рассказам, исполненным Анджелой в режиме шоу одного актера – с придыханием, с дрожью в голосе и даже со слезами, – её мать, «актриса императорских театров», ещё в царские времена выступала с гастролями в Париже, где её настиг бурный роман с неким знатным французом. Плодом этого романа стала очаровательная девочка, названная Анжеликой, но затем бессовестный французишка бросил мать и дитя на произвол судьбы. Чтобы вырастить дочь, соблазнённой и покинутой актрисе пришлось податься в куртизанки – вернуться домой через Европу, охваченную пламенем Первой Мировой войны, она не могла, – и стоически нести этот тяжкий крест. Девочка выросла, но – увы! – наступила на те же грабли, что и её маман: юную Анжелику соблазнил какой-то хлыщ, прикинувшийся наследником пиратских сокровищ Ямайки. Так она оказалась на этом острове, где обманщик подло её бросил, исчезнув в неизвестном направлении. Бедной девушке пришлось пройти через массу лишений и унижений (повествуя об этом, Анджела горестно опускала глаза) – она пела в портовых кабачках Кингстона, где всяк норовил её обидеть.
И обижали: как-то раз дело дошло до того, что толпа пьяных негров вознамерилась изнасиловать певицу прямо на сцене. И они бы таки осуществили свои гнусные намерения, если бы не мужественный рыцарь (с этими словами Анджела многозначительно переводила взгляд на Вована), раскидавший подонков и на руках унёсший спасённую красавицу под сень джунглей, где ночные птицы пели им песню любви. Рыцарь стал продюсером певицы и одновременно её телохранителем, и всё бы ничего, но потом началась война, и эти ужасные янки посадили обоих в тюрьму, откуда их вызволили храбрые русские солдаты.
Душещипательные истории Анджелы изобиловали подробностями, вгонявшими её слушателей в шок – медсёстры и раненые понятия не имели, что такое Евровидение, клёвый пиар и он-лайн интервью, о которых упоминала увлёкшаяся рассказчица. И она не видела, как за её спиной медсёстры, знавшие о её контузии, с жалостью крутили пальцами у виска, и не знала, что к ней уже прилипло прозвище «Анька-блаженная». Однако Анджелу всё-таки слушали, как слушают красивые сказки, и ей этого было достаточно.
Вован поправлялся на удивление быстро («На мне всё заживает как на собаке» – не без гордости пояснил он Павлу). Сыграло свою роль и то, что пуля из «томми-гана» только вырвала ему клок мяса, не повредив кость, а череп бывшего братка выдержал удар кирпича, оставшись непроломленным. Но Вован оказался ещё и достаточно хитёр: перед офицером-особистом, говорившим с ним в госпитале, он изобразил чуть ли не умирающего, с трудом понимавшего, о чём его спрашивают, и не способного отвечать на вопросы. Его оставили в покое (пока), а он, лёжа с закрытыми глазами, внимательно слушал рассказы Анджелы и, как потом выяснилось, конструировал свою собственную легенду.
Биографию себе он выбрал соответствующую своим склонностям и кучерявому жизненному опыту: беспризорник, потерявший родителей в лихолетье гражданской войны, голодавший, замерзавший, путавшийся с ворами и в конце концов пробравшийся тайком на иноземный пароход и уплывший на нём в поисках лучшей доли.
Демонстрируя постепенное выздоровление и частичное возвращение памяти, Вован понемногу начал общаться с соседями и на вопрос «А чем ты тут, на Ямайке, занимался?» отвечал так: «Шпану местную держал в кулаке – атаманом у них был. Избавляли карманы буржуев от денежных излишков – экспроприировали экспроприаторов. Потом Анку встретил – пересеклись наши стёжки-дорожки». И его история находила понимание: он даже сошёлся накоротке с Фёдором Резуновым, раненым солдатом-десантником, бывшим беспризорником с полууголовным прошлым (от превращения в полноценного уголовника Фёдора спас Антон Семёнович Макаренко), с лёгкой руки которого к бывшему афганцу приклеилось прозвище «Вовка-жиган». Они подолгу разговаривали, и бизнесмен из России начала двадцать первого века расспрашивал Резунова об альтернативной Народной России середины двадцатого века, не боясь попасть впросак – ведь по легенде он не был в этой России четверть века и ничего о ней не знал.
Шли дни, а на Ямайке и вокруг неё продолжались ожесточённые бои.
* * *– Ну, докладай, капитан, – произнёс подполковник Мазуров, комиссар 17-й бригады морской пехоты. – Что у нас плохого, а?
По своему хитрому статусу бригадный комиссар прежде всего отвечал за политико-моральное состояние бойцов и командиров: кто чем дышит, кто о чём говорит (а желательно – и о чём думает). Ну и, конечно, комиссар отвечал за недопущение разного рода поступков, несовместимых с высоким званием народоармейца. С этим в семнадцатой десантной всё было нормально – расправ с пленными и грабежей местного населения отмечено не было, а что касается насилий над женщинами, то воинам армии-освободительницы такой экстрим не требовался: чернокожие красотки сами пробирались по ночам в солдатские блиндажи и палатки, и вовсе не для того, чтобы резать глотки спящим бойцам, а чтобы дарить им свою пылкую африканскую страсть в обмен на хлеб и тушёнку. Однако комиссар – око правящей партии – был ещё и куратором особого отдела бригады, и капитан Пронин обязан был время от времени кое о чём ему докладывать. И он сообщил подполковнику Мазурову о людях, извлечённых из-под развалин здания, где размещалась американская контрразведка.
– Проверка, произведённая в пределах моих возможностей, – доложил капитан, – не выявила связи этих людей с американской разведкой. В частности, – он зашуршал бумагой, – на мой запрос англичане ответили так: «Капитан Кленчарли, командир роты «коммандос» волонтёрской дивизии «Роберт Клайв», подтвердил, что на Ямайке у него была кузина по имени Марион, но связь с ней потеряна после начала войны. Капитан Кленчарли рад будет (как только позволит боевая обстановка) встретиться со своей потерянной родственницей, тем более что он ни разу в жизни её не видел, но подтвердить её личность он не сможет по упомянутой причине». То есть англичанка-то была, но она это или нет – неизвестно.
