Олег Гончаров - Княжич
— Еду.
— Язык-то помнишь?
— Трудно забыть язык, на котором мама мне песни колыбельные пела, — сказал я по-чешски.
— Вот и славно, — перешел на чешский отец. — Чем дальше ты сейчас от Коростеня будешь, тем мне спокойнее. Кривичи хотят против Ингваря подняться. Я им предлагал, чтобы вместе попробовать. Отказался ведун Кривя. Побоялся, что вместо Киева Коростень их к рукам приберет. В общем, — улыбнулся он, — правильно побоялся. Но едва ли по одиночке нам с варягами справиться. Попробуй Болеслава уговорить, чтобы помог он нам. Людей дал, коней и оружия. Может, с фрязями да латинянами подружишься. Я бы от таких, — кивнул он на Хлодвига, — ратников не отказался. Помни, что помощь нам нужна. Я сейчас ни от какой поддержки не откажусь. Правда, Гостомысл?
— Что? — не понял ведун.
— Говорю, если Добрыня в Праге поживет, нам спокойнее будет.
— Вот и я о том же толкую, — кивнул ведун.
— Так что… собирайся, сынко. Завтра поутру ты в Прагу едешь.
4 апреля 943 г.
Вспомнилось мне, как мы со Славдей и Гридей на ятвигов ходили. Года еще не прошло, а, кажется, так давно это было. И дороги были такие же. Грязные. Раскисшие. Только сейчас еще снег лежит. Холодно. Утром изморозь до костей пробирает.
А солнышко весеннее. Днем припекает, хоть из шубы выскакивай. Да только и шапку снимать боязно. Ветром весенним прохватит, не доеду до деда
Болеслава. Так и маюсь. Днем баня, ночью ледник. Ну, да мне не привыкать. Выдюжу.
Нашли проплешину посуше. Привалились. Мы с Яромиром за снедь принялись. Костерок развели, снегу в чан набрали. Пусть топится. А Хлодвиг по нужде отошел.
— Слушай, Яромир, а у тебя зазноба есть? — Вот уже три дня я говорил только по-чешски.
— Есть, конечно. — Риттер подбросил ветку в костер. — Только не видел я ее давно. Хорошая девча. Она у крулевны Сусанны в одевальщицах…
— Это как? — не понял я.
— При дворе так принято, — пояснил чех. — Знатных особ специальные люди одевают. Одевальщики.
— Чудно, — подивился я и представил, что утром меня тоже одевать будут. «Не дамся, — решил. — Что я, дитятя, что ли?»
А вслух спросил:
— А зовут ее как?
— Жанной.
— И имя чудное. Непривычное.
— Из франков она, Сусанна, принцесса франкская. Правнучка самого Карла Великого[93]. А Жанна — дочка ее ближней служанки. Они вместе приехали, когда Сусанна за Болеслава вышла. Эх, — вздохнул риттер, — глаза у Жанны. И губы жаркие… — Он вдруг посмотрел на меня строго. — Рано тебе еще об этом.
— Ничего не рано, — обиделся я. — У меня тоже зазноба есть. Любавой зовут. Как из Праги вернусь, так женюсь на ней. Кстати, ее подворье у нас на пути. Заедем, я вас познакомлю. Она тебе тоже понравится.
— Не боишься, что уведу? — рассмеялся Яромир. Хотел я ему ответить, да Хлодвиг не дал.
Он вынырнул из бора. Ошалело взглянул на нас. Быстро подбежал к костру. Опрокинул чан с водой в огонь. Костер зашипел, выдохнул облачком пара и умер.
— Ты чего?1
— Силянс![94] — Он дотронулся пальцем до моих губ. — Нюжно… вит! Ле плю вит посибль![95] Враги! — Он сделал страшное лицо и начал затаптывать костер.
— Кес ке сэ? Что такое? — Яромир встревожился не на шутку.
И они затараторили на причудливой смеси из фряжского и чешского…
Через пару мгновений чех объяснил:
— Погоня за нами, Хлодвиг видел семерых. Может, и больше их.
— Так, может, отец…
— А у круля Древлянского есть норманны на службе?
— Норманны? — не понял я.
— Варяги по-вашему, — пояснил риттер. Меня точно громом пришибло. Прав оказался
Гостомысл. Где-то рядом с Коростенем змеиное гнездо было. Значит, предупредил их кто-то, что я из города выехал. Или сами следили? Ладно. Потом разберемся. Сейчас бежать надо…
19 апреля 943 г.
Вот уже две седмицы за нами по пятам гонятся убийцы.
На подворье к Микуле мы не пошли. Зачем людей под удар ставить? Решили, что лучше попытаться по лесу уйти.
Но варяги не отставали ни на шаг.
Они загоняли нас, точно волчья стая. Не давали передыху.
Но пока нам везло.
Мы опережали их. А это давало возможность путать следы.
Сколько лесных ручьев мы перешли? Сколько речушек переплыли? Через сколько болот и озерков весенних перебрались? Я давно и со счету сбился.
Мы и на полдень ломились. И на полночь спешили. И снова на закат путь держали. Только варяги за нами словно привязанные шли.
И вот сегодня они приотстали. Только рано мы радовались. Им и не надо спешить было. Прижали они нас.
Мы уперлись в реку. Широкую и полноводную. Нам бы по льду на тот берег, что синей полоской торчал у окоема. Да сошел лед. И вода холодная. Метнулись мы вдоль грязного потока: нет ни перевоза, ни жилья какого, чтоб лодку взять. Было бы время, плот бы связали. Только нет времени. Варяги нам в затылки дышат.
— Может, вплавь? — предложил я.
— Не чуди. — Яромир настороженно вглядывался в лес. — Вода ледяная. И темнеет уже. Мы по ночи и до середины не доплывем. Замерзнем.
А темнело быстро. Это давало маленькую надежду. Может, уйдем. Затеряемся в ночи.
— Регард![96] — вскрикнул фрязь, указывая рукой вдоль берега.
Я увидел огонек костра. Понял, что это не наши гонители. Те костров не жгли. И мы, не раздумывая, пустили коней вдоль берега.
Совсем стемнело. А в темноте недолго и шею свернуть. Мы придержали коней и поехали шагом. Огонь, горящий в ночи, притягивал. Обещал тепло и горячую еду. И опасность отступала.
Мы подъезжали все ближе. И я старался не думать о том, что нас ждет.
У костра угадывались неясная тень. Он был один, а нас трое. Если что, справимся.
— Кого там несет нелегкая?
Не варяг. Значит — свой. Слава тебе, Даждьбоже!
— Ласки просим, добрый человек. — Я натянул поводья. — Не примешь ли к себе трех усталых путников?
— Отчего ж не принять, коли нужду терпите. — Он поднялся с бревна, на котором сидел. — Вы чьи будете?
А сам подбросил веток в костер. Огонь вспыхнул ярко, освещая нас. В свете костра я смог рассмотреть говорящего.
Это был невысокий мужичонка, одетый в подранный кожух, опорки и лапти. Всклоченная бороденка его смешно топорщилась. А из-под треуха торчали давно не мытые космы.
— Гонцы князя Древлянского, — ответил я. — Скачем в Моравию.
— Эка вас занесло, — покачал головой мужичонка. — Больно вы на север забрали. Там, — махнул он рукой в сторону противоположного берега, — ляхи живут.
— Да вот, заплутали. — Я все пытался понять, какого он рода-племени, и никак не мог определить.
Говорил он чисто. Без мазовщанских пришепетываний и ятвигских яканий. Казалось, что он такой же древлянин, как и я, только откуда здесь, за тридевять земель от коренной земли, появился этот странный мужичок?
— Вам вверх по течению надо. Дня три пути до перевоза. Перевоз тот мазовщане держат. Плату берут немалую. Да я смотрю, вы люди не бедные. Кони-то у вас вон какие справные. Завтра и поедете. А пока слазьте. У меня уха поспела.
Мы не заставили себя ждать. За две долгие седмицы мы разжигали огонь всего раза три. И только тогда, когда понимали, что иначе просто замерзнем.
— Экие сотоварищи у тебя чудные. — Мужичок достал из-за пазухи большую ложку, зачерпнул из котла, попробовал варево, крякнул от удовольствия.
— Это Яромир. Чех он. А это фрязь. Хлодвиг. Он по-нашему говорит плохо.
— А тебя как зовут? — Мужичок кивнул на варево — налетай, мол.
— Гридиславом, — соврал я, приняв имя погибшего друга.
— Гридислав, значит? — Он странно хмыкнул. — Ладно, Гридислав. Уж прости, что хлебца нет.
— Хлеб есть. — Яромир метнулся к своему коню и достал из седельной сумы каравай.
Это было все, что осталось у нас из снеди. Мужичок понюхал каравай. Закатил глаза от удовольствия и прошептал:
— Наш хлебушко. Духмяный.
— Так, значит, я правильно про тебя подумал, — сказал я. — Из наших ты краев. Из земли Древлянской.
— Правильно, — кивнул мужичок и отправил в рот очередную ложку ухи да хлебушком прикусил.
— А как звать-то тебя?
Мужичок прожевал. Посмотрел на меня внимательно. Вздохнул, словно решаясь на что-то, и наконец сказал:
— Когда-то Разбеем кликали, а теперь вот Андреем люди добрые прозывают.
— Так ты тот самый Разбей-рыбак, который ушел из Коростеня, чтобы Репейские горы отыскать? Да с Даждьбогом за жизнь потолковать?
— Тот самый, — кивнул мужичонка. — Неужто помнят еще меня люди?
— Как же не помнить. Много о тебе Гостомысл рассказывал, когда я у него в послухах ходил. И как жену ты свою любил. И как померла она. И как не хотел ты с этим примириться. Как на Святище целую седмицу прожил, желая выпытать у Даждьбога, за что он ее Марене отдал. И как ушел из Коростеня…
— А ты давно ли посвящение принял?
