Дмитрий Манасыпов - За нами – Россия!
Заимка могла быть создана специально. Той самой службой, что и произвела на свет непонятных сущностей, загрызших ночью одного из старых товарищей Куминова. И именно эта самая служба прикрывала пропажу немецких солдат, чьи маршруты точно имелись у их командования. Какие цели преследовали те, кто позволял уркоупырям делать такое, вот что интересно? Но никакого ответа найти не выходило. Лучшим вариантом Куминов видел немедленный отход со случайной базы, но делать это днем, спустя сутки после попытки прорыва фронта было смертельно опасно. Такая вот закавыка – куда ни кинь, а всюду клин.
– Саша?
– Да? – ученая прихлебывала чай из собственной кружки. К той посуде, что разведчики нашли в шкафах небольшой кухоньки, притрагиваться никто не захотел. – У тебя еще какие-то вопросы, на которые ответов у меня заведомо нет?
– Скорее всего, ответы у тебя есть. – Куминов покрутил в руках нож, тот самый, немецкий. Извлек он его на полном автомате, как бывало в тех случаях, когда капитан крепко задумывался. Прокрутил несколько раз между пальцев одной ладони, быстро перекинул в другую. – Это…
– Коля… – голос Саши неожиданно изменился. – С удовольствием отвечу на все, что смогу. Есть, правда, просьба, небольшая.
Капитан, все это время рассматривавший разложенную тут же на столешнице карту, перевел взгляд на нее. Столкнулся с немного испуганным взглядом, проследил за ним, обращенным на сверкающие круги, проделываемые ножом.
– Понял. – Нож незамедлительно вернулся на положенное место. – Можно спрашивать?
– Обязательно можно, спасибо. Так что именно?
Куминов отстучал пальцами дробь по доскам стола:
– Ты очень сильно удивилась обнаруженным при вскрытии этой тетки странностям, так? Не перебивай, это вопрос риторический. А вот тому факту, что нас всех чуть не пожрали ночью самые обычные граждане, находящиеся на оккупированной территории, удивляться не стала. Смотрите, товарищ профессор, как интересно выходит, я даже в легком удивлении. Поражает вас требуха той самой тетки, что перегрызла горло одному из моих боевых товарищей, а вовсе не то, что это дико и непонятно. Гоголя, как мне кажется, мы читали в одном возрасте. Так это Гоголь, Николай Васильевич, классик русской литературы. Это байки и бабкины сказки на ночь, казалось бы, но… я вот испугался. До усрачки, Саша, до дрожи в коленках испугался ночью, а ты не особо. Так что получается тогда? Что-то знаешь, но молчишь, говорить не хочешь? Или существование подобного есть какая-то новая государственная тайна? Тайна, которая касается уродов, которые вместо того, чтобы бороться с врагами партизанскими методами, жрут бойцов Красной армии почем зря?
Девушка посмотрела на него, спокойно и задумчиво. Отхлебнула чая, откинулась на спинку стула. Стулья, к слову, явно в свое время украшали какую-нибудь дворянскую усадьбу, одну из тех, что до семнадцатого года в округе хватало в избытке. Гнутые ножки, плотная ткань на самих сиденьях, с еще заметным цветочным рисунком. Добротный такой стул, надежный. Куминов поймал себя на мысли, что на заимке все ему не нравится. Все заставляет обращать на себя внимание. Стул этот чертов… с какой стати вообще мысли про него в голове возникли? Нервы, нервы, товарищ капитан, не железные они у вас. А это плохо, не время нервничать и изображать из себя девицу-институтку из Смольного.
Саша молчала, Куминов ждал. Тикали большие часы в деревянной коробке, висевшие на стене. Кукушка, когда-то исправно скрипевшая каждые полчаса, видно, была сломана. В доме было тихо, лишь иногда потрескивали старые доски пола и бревна стен. За заслонкой печи еле слышно и ровно гудело небольшое пламя. Изразцы, голубые с белым, украшавшие бока голландки, чуть отблескивали от падавшего со стороны оконца яркого света. За окном промелькнул силуэт одного из разведчиков, неслышно прошедшего куда-то. Чуть свистел легкий сквозняк, проникавший через щель под дверью. Куминов несколько раз пытался закрыть ее плотно, но потом плюнул на это бесполезное дело и прекратил.
– Сказки… – Саша потянулась было за сигаретой, но передумала. Накрутила, насколько получилось, прядь коротко постриженных перед самым выходом волос на палец. – Для кого сказки, для кого быль. Слушай, товарищ капитан, и не перебивай.
Куминов слушал рассказ, который тихий голос вел неторопливо и спокойно, и понимал, что не все в этой жизни видел и знал. А если и видел, то не понимал. Потому что понять и принять существование рядом с обычным миром другой, ведущий свой путь издалека, из глубины веков и пространств, было тяжело.
Институт, в котором работала Александра Венцлав, был очень непростой. О существовании его знали пока немногие. Лишь сейчас, решив, что нужно действовать, завесу тайны приподняли. Куминов понимал, что нет ничего страшного в том, о чем говорит девушка. Немцы имели определенную информацию о его деятельности, пусть и неполную, вроде той, что капитану пришлось услышать о лабораториях под Куйбышевом. Попади он в плен – что мог бы рассказать? Да практически ничего, ровно столько, сколько скажет Саша. Правда ли это, либо заведомо скармливаемая ему дезинформация, Куминов, естественно, не мог знать. Хватило и того немногого, что услышал, чтобы понять – о некоторых вещах лучше было бы никогда и не слышать.
Странные и страшные существа, веками жившие бок о бок с людьми, перенесенные в предания, легенды и сказки. Постоянно таившиеся, нераскрывающиеся. Знать про них и верить в последние лет сто считалось дремучим предрассудком. Все, что передавали из уст в уста по ночам, шепчась и настороженно оглядываясь, отчасти оказалось правдой. Про них рассказывали те писатели, которых считают классиками и чьи произведения, касавшиеся этой темы, принимали за шутку и желание пощекотать нервы. Человеческая цивилизация, ведомая вперед рационализмом, верой лишь в утверждения официальной науки, не хотела принимать всерьез такую правду. Куминов помнил, как сам, летом работая в одном из колхозов, высмеивал местных пацанов, вечером у костра рассказывающих о медведе-оборотне, что жил рядом с их большим селом. А еще никогда бы не забыл тех ощущений. Смеяться-то смеялся, но по сторонам настороженно зыркал. Так же как и остальные друзья-пионеры, отправленные на лето помогать советским колхозникам-пасечникам на подсобные работы и последующий сбор меда. Хорошо было смеяться над темной деревенщиной, сидя у костра. Отойти же на пару десятков метров в глубь красноярской тайги, начинавшейся резко и неожиданно прямо за околицей, было страшно.
Институт, в котором работала Венцлав, был старый. Такой старый, что корни его уходили еще в то время, что принято называть кровавым царским режимом. Тут капитан немного насторожился, услышав в голосе рассказчицы явное одобрение в сторону одного из давно умерших Романовых, основавшего при Его величества собственной особой канцелярии отдельную службу. Но потом, постепенно слушая дальнейшую историю, одобрением проникся. Было с чего, и подобную инициативу самодержавного тирана Куминов поддержал бы обеими руками, живи в то время. Пусть и утверждала теория ленинского и сталинского учения об отсутствии возможности существования монархии, кроме как эксплуататора трудового народа. От подобного кандидат в члены ВКП(б) капитан Куминов ни за какие коврижки бы и не отказался. Но неожиданно для самого себя осознал: прав был далекий самодержец. Видно, что мог не только пить кровь собственного народа и давать измываться над ним своим прихвостням и подлой придворной аристократии. Правильные решения принимать явно умел. Особенно когда это требовалось.
Было это, как понял капитан, в то время, когда донские казаки шлялись по Монмартру, тогда еще обычному пустырю, с песнями и гиканьем. Век XIX, страшный в своей жестокости, не смог не породить специальное отделение, которое курировал лично сам государь-император. Поля сражений с Наполеоном, выжженные города и деревни, опустевшая земля, тысячи детей-сирот и женщин, остававшихся без чьей-либо защиты. Время тех, кто мог пользоваться слабостью безнаказанно. Тех, кто позволил, наконец-то, себе таиться намного меньше, чем во все прошедшие долгие столетия.
Их было не так уж много, в свое время истребленных в темное Средневековье. Тогда науки было меньше, люди проще, а правда про таящихся в ночи – всегда была рядом. Если где-то начинались жестокие необъяснимые убийства, так всегда искали вначале именно их. Костры, запаленные инквизиторами, зачастую были направлены против того, кого и следовало жечь. Но тех, что еще оставались, хватало на многое. И не странно, что в пору, когда воспрянувшие русские войска гнали за пределы армию Бонапарта, ОНИ осмелели.
Война, длившаяся чуть ли не два десятка лет, не давала видеть людям творящиеся под самым носом страшные вещи. Саша привела лишь несколько примеров рапортов, подаваемых казачьими и гусарскими разъездами, ходившими в сторону врага для разведки. Уходили они практически в никуда. Никто из генералов армии не обращал внимания на села, в которых не осталось ни одного человека. На обозы, пропадавшие бесследно. На омуты, набитые как кадушки телами, почти полностью обескровленными. На разодранные в клочья останки, развешанные порой по осинам, одиноко стоявшим на глухих лесных перекрестках. На танцы мертвых темными ночами среди оскверненных могил сельских погостов. На мелькавших за арьергардами войск, только начавших свое наступление, непонятных личностей, передвигавшихся зачастую только ночью. На церквушки, часовенки и небольшие храмы, которые порой находили с иконами, болтающимися вниз головами, с церковной парчой, измазанной в лучшем случае нечистотами. На алтари, в которых на стенах засыхали красно-коричневые надписи на неизвестных языках, давно и прочно забытых. Не до того было обладателям высоких треуголок с плюмажами, гнавших перед собой недобитые до конца многотысячные орды. Война на дворе, читалось в их глазах, строго и требовательно обращенных на отважных и лихих партизанских вожаков. Не дело рассказывать бабкины сказки и чертей с упырями по всем темным углам искать.
