Иван Евграшин - Стальной Лев Революции. Начало
«Ничего себе накрыло. Так ведь и с ума сойти недолго. Что же ты, Лев Давидович, струсил-то так? Рванулся как заяц-трусишка», - подумал я. В этом был и еще один положительный момент. Нельзя было давать расслабляться «свите» Троцкого. Пусть понервничают. Тем более что появился еще один повод списать странности поведения нового «Льва Революции». Это было хорошо.
Наконец полностью придя в себя, я обратился к будущему легендарному разведчику.
- Наум, продолжайте Ваш рассказ. Так как Вы организовали и провели акцию за столь ничтожный срок?
- Я получил задание об организации акции от товарища Дзержинского, товарищ Сталин тоже проинструктировал меня. Однако о том, что Вы, Лев Давидович, в курсе происходящего мне не сообщили.
Организовано все было так. Я составил текст письма Максиму Горькому, точнее краткой записки, от имени его приемного сына. После чего, текст телеграфом был отправлен в Петроградскую ЧК. Исходя из того, что Зиновий Пешков в 1915 году потерял правую руку, о чем мне рассказал товарищ Дзержинский, я сделал вывод, что почерк не так важен и письмо было написано хорошим каллиграфическим почерком от имени Зиновия, с припиской о том, что пишет секретарь. Кроме того, в Петроград были отправлены инструкции по поводу того, что должно быть сделано. В них также оговаривалось, какого возраста должен быть посланец, как он должен выглядеть, во что быть одет. Это для того чтобы в случае проверки товарищ Горький подтвердил тот факт, что такой человек у него был и зачем он приходил. После того, как товарищи в Петрограде провели указанное мероприятие, они выслали нам в Пермь текст записки Горького к товарищу Троцкому.
- Интересно, а где Вы нашли образец почерка Горького? Или вы были уверены, что его почерк мне не известен? - я с большим интересом слушал рассказ молодого чекиста, так же как и Иосиф Виссарионович, который с деталями знаком не был.
- Такой уверенности у меня не было, Лев Давидович, - продолжил рассказ чекист. - Поэтому сначала я и еще несколько товарищей отправились в Висимо-Шайтанский завод, который находится недалеко от Перми. Там, в доме родителей писателя Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка, с которым товарищ Горький состоял в переписке, после тщательного обыска, было найдено несколько писем товарища Горького к Мамину-Сибиряку. Они и стали образцом для подделки почерка в записке товарища Горького к Вам. Только после того, как были найдены образцы почерка Алексея Максимовича, мы и решили действовать подобным образом. Таким образом, я ехал на самом деле не из Петрограда, а из Перми и у меня еще осталось время на подготовку к акции и ознакомлению с последними новостями из Европы. Дальше Вы, Лев Давидович, сами все знаете.
- Блестяще, товарищ Эйтингон. Откуда Вы знаете, что Горький и Мамин-Сибиряк переписывались?
- Много читаю, Лев Давидович, - молодой чекист слегка улыбнулся той победной улыбкой, которая свойственная молодежи. Я улыбнулся в ответ. Триумф был действительно заслуженный.
- Очень хорошо, Наум. Я хочу рассказать Вам, мой юный друг, для чего вообще все это затевалось.
В настоящее время, есть идея о формировании Отдела специальных операций при ВЧК. Этот отдел будет заниматься разработкой и проведением специальных операций против врагов республики Советов, в том числе диверсий, провокаций и актов террора, как на нашей территории, так и, в перспективе, за границей. После столь прекрасно проведенной Вами акции я не сомневаюсь, что мою идею о создании такого отдела при ВЧК, поддержат как товарищ Сталин, так и товарищ Дзержинский. А Вы, товарищ Эйтингон, блестяще доказали перспективность этой идеи. Вы хотели бы работать в таком отделе, Наум?
- Конечно, товарищ Троцкий. Очень бы хотел.
- Тогда давайте сделаем так. Мы еще раз с товарищами обсудим необходимость создания этой структуры, но учтите, что Вы, товарищ Эйтингон, один из первых кандидатов на работу.
- Спасибо за доверие, Лев Давидович.
- Товарищ Эйтингон, еще один момент. Вы же левый эсер? Я не ошибаюсь?
- Вы абсолютно правы, товарищ Троцкий.
- Я хочу предложить Вам вступить в партию большевиков, - при этих словах я повернулся к Иосифу Виссарионовичу. - Думаю, товарищ Сталин поддержит мою идею, и мы дадим Вам отличную рекомендацию. - Дождавшись утвердительного ответа Иосифа, я продолжил. - Как Вы на это смотрите, товарищ Эйтингон?
Молодой чекист немного подумал и согласился. Он поблагодарил за оказанное доверие. Некоторое время мы с Иосифом Виссарионовичем, который тоже оценил идею создания ОСО, задавали Эйтингону вопросы, а потом отпустили его, дав указание Блюмкину, проводить Наума в поезд Сталина, на котором Эйтингон должен был вернуться в Пермь.
После ухода юного чекиста я обратился к Сталину.
- Коба, подумаю и напишу тебе через пару дней свои мысли. Надо как следует сформулировать идеи и оформить их в нормально воспринимаемой форме.
Мы еще два часа разговаривали, обсуждая различные вопросы, после чего дружески расстались и разъехались в разных направлениях.
Сталин возвращался в Пермь, я – в Бугульму.
Глава 12.
18 декабря 1918 года. Казань. Поезд – штаб Предреввоенсовета Троцкого. 14:00.
Все вызванные военные специалисты уже прибыли в Казань, но из-за встречи со Сталиным я не смог им уделить достаточно времени утром. Поэтому, уезжая на встречу с Иосифом Виссарионовичем, я отдал распоряжения Блюмкину о размещении военспецов в вагоне для совещаний. Шапошников получил указание ознакомить бывших офицеров с разработанным планом кампании и ждать моего возвращения. Предупредив Блюмкина и Шапошникова, что товарища Фрунзе необходимо разместить с бывшими офицерами, я уехал.
Когда же я вернулся со встречи с Иосифом Виссарионовичем, в вагоне, где собрались военспецы, шел жесточайший спор, о чем и сообщил мне Яков Блюмкин.
- Я думал они, там поубивают друг друга, Лев Давидович. Такой ор стоял, что на улице слышно было. Пару раз заходил внутрь. Орут друг на друга, бумагами и картами размахивают. Накурено так, что топор вешать можно. Сейчас-то уже накал страстей спал. Часа полтора назад потребовали кофе. Выпили столько, что интендант поезда уже жалуется. Говорит, что они там им моются и скоро кофе закончится, если его так пить, - я поставил ногу на подножку поезда, Яков поддержал меня под локоть. Я оперся на его руку и залез в свой вагон. Блюмкин следом.
- Яша, о чем орут-то? - я с интересом посмотрел на начальника своей охраны. Тот немного задумался, припоминая.
- Сначала о Мольтке орали, потом о Суворове и Наполеоне, потом перешли на Евгения Савойского, кажется. Еще о германском генштабе и уроках Великой войны. Потом опять про Мольтке, а потом снова про Наполеона и его поход на Москву.
- А Фрунзе что?
-Тоже орет вместе со всеми.
-Чего орет-то, Яша?
- Я не понял про что, но кричал, что ему план нравится. Сейчас уже подуспокоились, чего пишут и чертят, но все равно ругаются.
Блюмкин пожал плечами, словно говоря, что ему все равно этого не понять и спросил об указаниях. Я подумал и, поняв, что иначе мне не светит даже пары свободных минут, попросил принести кофе.
Я пил кофе и размышлял о прошедшей встрече с Иосифом Виссарионовичем. Пришел к выводу, что она прошла хорошо. Результат был и хороший результат.
Допив кофе и вздохнув, я вызвал секретаря и отправился в вагон к военспецам. Пора было расставить все точки над всеми буквами.
Когда я вошел в комнату совещаний, меня оглушил гомон, который издавали находящиеся внутри люди. Блюмкин подметил все верно. Спорили в голос, иногда не стесняясь в выражениях. При моем появлении работа не прекратилась, бывшие офицеры в большинстве своем, увлекшись, не заметили Предреввоенсовета.
Шапошников держал в руке несколько листов, как будто отбиваясь от наступавшего на него Лебедева, который явно что-то выговаривал будущему начальнику оперативного отдела. Рядом с ними сидел Бонч-Бруевич. Он так ожесточенно что-то писал на листе бумаги, что у меня сложилось впечатление, будто Михаил Дмитриевич задался целью сделать в столе дырку своим карандашом, появления Троцкого в вагоне он не заметил совершенно. Как и стоявший рядом и что-то подсказывающий Бонч-Бруевичу Иван Христофорович Паук. По центру салона для совещаний Андрей Евгеньевич Снесарев о чем-то ожесточенно спорил с Андреем Андреевичем Свечиным. Эти двое поминали всуе, то Мольтке-старшего, то Мольтке-младшего, то Наполеона и Суворова. Эти двое тоже не заметили вошедшего Льва Давидовича сразу, настолько увлеклись. Их спор прекратился в тот момент, когда стоявший рядом с ними, молчавший и внимательно слушавший их спор, Фрунзе неожиданно громко выдал, что «большие батальоны всегда правы». После этих слов оба военспеца с громадным удивлением уставились на Михаила Васильевича. Они явно не ожидали услышать от него одну их любимых поговорок Наполеона. В этот момент они и заметили, что в вагон вошел Предреввоенсовета.