Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий

Мы с Кокоревым покинули Нобеля в самом приподнятом настроении.

На следующий день поутру мы встретились с Кагальницким в отдельном кабинете трактира Тестова. Я выбрал это место не случайно: здесь заключались миллионные сделки, обмывались откупные контракты и плелись интриги, рядом с которыми наши планы казались невинной детской шалостью. Густой дух дорогих сигар, стерляжьей ухи и закулисных договоренностей создавал для нашего авантюрного мероприятия самую правильную атмосферу.

Кагальницкий явился минута в минуту, подтянутый, собранный, с кожаным портфелем в руке.

— Итак, Сергей Никифорович, к делу, — начал я, жестом предлагая ему чаю. Он вежливо отказался.

— К делу, Владислав Антонович, — ответив мне в тон, инженер открыл портфель и разложил на столе лист плотной бумаги, исчерченный аккуратными колонками. — Итак, как я понимаю, нам следует тщательно осмотреть все полотно и дорожные сооружения в поисках упущений. Не сомневаюсь, что мы их найдем. Во-первых, французы любят экономить на земляных работах. Вместо того чтобы сделать выемку или насыпь, они пускают дорогу в обход, закладывая повороты недопустимо малого радиуса. По стандартам нашего Управления путей сообщения, радиус должен составлять не менее версты. А там — он пренебрежительно щелкнул по листу бумаги — как мы уже наслышаны, дай бог если полверсты будет. Для пассажирского движения это неудобно, но терпимо: однако представьте, что по этой дороге пойдет тяжелый воинский эшелон! На такой кривой да на скорости может и катастрофа выйти. Наша задача — замерить теодолитом каждый радиус и сравнить его с утвержденными нормами для дорог!

Да… Похоже, мы с Василием Александровичем обратились по адресу! Инженер Кагальницкий что называется рвал подметки на ходу.

— Во-вторых, балластный слой, — продолжал тот, энергично раскладывая свои бумаги. — Это фундамент пути. По нормам здесь должен быть щебень твердых пород, слой не менее пол-аршина толщиной. Я готов биться об заклад, что в лучшем случае они там насыпали гравия, а в худшем — простого песка, да еще и с глиной, прикрыв его сверху для вида тонким слоем. Мы возьмем пробы в десятках мест и оформим все актами. Бур, щуп, несколько крепких студентов из Горного института — и у нас будет неопровержимая, геологическая, так сказать, карта их мошенничества!

— Отлично! Что еще?

— Шпалы! — многозначительно произнес инженер. Они должны быть дубовые, пропитанные купоросом. Это легко проверить. Ну и, разумеется, мостовые переходы — там бездна разного рода нюансов!

— Хорошо, — произнес я. — Какие инструменты вам понадобятся для измерений?

— Прежде всего обычные геодезические: нивелиры, измерительные цепи, геологические молотки, буры… Я составлю полный список!

— Вы получите все, что нужно, — твердо пообещал я, откидываясь на спинку стула. — Финансы не проблема. Главное — результат! На какие сроки мы можем рассчитывать?

Кагальницкий на мгновение замолчал, словно собираясь с мыслями перед последним, решающим ходом.

— Владислав Антонович, если у меня будет команда из дюжины толковых студентов, мы соберем всю информацию за неделю. Однако есть еще один нюанс, Владислав Антонович! Все эти цифры, пробы, расчеты… Это все, конечно, хорошо, но если не оформить эти данные должным образом, все они будут бесполезны!

— Хорошо, я подумаю об этом, — сухо ответил я. — Сейчас пока сообщите: сколько денег и времени понадобится вам для подготовки экспедиции? И сможете ли вы сами закупить весь необходимый инструмент?

— Полагаю возможным управиться в два-три дня! — по-военному четко ответил инженер. — Что же касается средств, то… — Помедлив, он торопливо посчитал что-то на листочке бумаги и затем, подняв голову, сообщил: — Все обойдется примерно в восемьсот рублей!

Кокарев, не говоря ни слова, достал из-за пазухи огромный бумажник, тут же отсчитал нужную сумму, и мы расстались.

— И еще, Сергей Никифорович, после завершения дела вы получите такую же сумму в качестве премии, часть которой пойдет студентам, а часть вам, но распределять все будете на свое усмотрение, но должно все будет сделано четко и без ошибок.

Кагальницкий улыбнувшись кивнул.

Попрощавшись с ним, я решил начать с малого — подготовить и подать прошение о принятии в русское подданство. Эта бумага, что должна была стать моим официальным билетом в империю и гарантировать возможность узаконить и собственные прииски на Амуре, и все будущие предприятия и, казалось, не должна была создать каких-либо сложностей… Как же я ошибался!

Первым делом велев подать в номер кофе, я вызвал Изю. Он явился, как всегда, с очень важным видом, как человек, которого оторвали от какого-то чрезвычайно сложного и прибыльного дела.

— Садись, — приказал я, ставя перед ним стопку лучшей веленевой бумаги и чернильницу. — Лакеем ты был, костюмером — тоже, а сегодня ты будешь подрабатывать у меня писарем. Вернее, даже не так — моим личным секретарем.

Изя скорчил такую трагическую мину, будто я предложил ему добровольно отправиться на каторгу.

— Курила, Владислав Антонович, я тебя умоляю! Чтобы Изя Шнеерсон скрипел пером, как бедный студент из хе́дера? Ой-вэй, моя покойная бабушка Сарра перевернется в гробу! За что мне такое наказание?

— За то, что у тебя самый лучший каллиграфический почерк из всех, что я видел, — отрезал я. — И за то, что надо наконец узаконить наш «Амбани-Бира» — «наш» из-за того, что я когда-то настоял на твоей доле, Изя. Еще вопросы? Нет? Вуаля. Бери перо. Готов? Диктую!

Изя тяжело вздохнул, макнул перо в чернила и приготовился.

— «Его сиятельству, князю, генерал-адъютанту, санкт-петербургскому военному генерал-губернатору Александру Аркадьевичу Суворову-Рымникскому…»

— Таки одну минуточку! — встрепенулся Изя. — Суворову-Рымникскому? Тому самому? Это что же, мы пишем сейчас самому внуку генералиссимуса? Может, стоит начать как-то поизысканнее? Что-нибудь вроде: «Светлейшему отпрыску величайшего из полководцев, чья слава гремит в веках…»

— Прекрати паясничать, — оборвал я его. — Ты Шнеерсон, а не Державин, и это не ода, а официальный документ. Пиши, как я говорю. «…от подданного Австрийской империи, дворянина от рождения Владислава Антоновича Тарановского… прошение».

Он скрипел пером, старательно выводя витиеватые буквы.

— С новой строки. «Имея честь находиться под покровительством законов Российской империи и став свидетелем ее неоспоримого величия и мощи…»

— «Неоспоримого величия»… — пробормотал Изя себе под нос. — А про дороги и дураков писать не будем?

— Изя!

— Молчу, молчу! Пишу: «…величия и мощи». Это хорошо звучит. Величаво и мощно!

— Да заткнись ты уже!

— Ой-вэй, ты уверен, что к генерал-губернатору стоит так фривольно обращаться? Понял. Понял. Молчу, молчу!

— «…я, нижеподписавшийся, проникся глубочайшим и искренним желанием направить остаток дней моих, равно как и все мои капиталы, промышленные знания и европейский опыт на пользу и процветание моего нового Отечества».

— «Остаток дней моих»? — Изя поднял на меня свои хитрые маслянистые глазки. — Курила, тебе еще и тридцати нет. Таки ты собрался завтра помирать? Может, напишем по-другому? Например «посвятить мои лучшие годы»? А то князь Суворов подумает, что к нему пришел какой-то больной старик, который хочет отдать концы в России, чтобы не платить налог на наследство в Австрии.

В его словах был резон. Что ни говори, Изя, вертевшийся в течение своей бурной жизни в самых разных кругах, обладал врожденным чутьем на правильные формулировки, равно как и на то, как слово отзовется в душе чиновника.

— Хорошо, — согласился я. — Пиши: «…направить все мои силы и капиталы…» Так лучше?

— Таки небо и земля! — удовлетворенно кивнул он. — «Силы и капиталы» — это то, что они любят. Это значит, что вы еще будете пахать и платить подати. Это им понятно.

Я продолжил диктовать, а Изя, как опытный торговец, тут же переводил мои слова на язык лести, понятный любому бюрократу. Мои «твердые намерения» он превращал в «горячее рвение», а «взаимовыгодное сотрудничество» — в «счастливую возможность служить интересам империи».