Владимир Моисеев - Букашко
— Ну? — не понял я.
— У него не оказалось русских корней!
— А вы разве не знали?
— Мне в свое время показалось странным, что на первой странице «Капитала» было написано — перевод. Но я не придал этому значения… А вот враги — придали! Троцкисты об этом прямо пишут в своих газетках!
— А я, товарищ А., беспартийный, — на всякий случай напомнил я. — А потому участвовать во фракционной борьбе не могу.
Товарищ А. довольно засмеялся.
— Ошибаешься, Григорий! Ошибаешься!
И он подробно рассказал мне о потрясающей интеллектуальной операции, которую затеяли неутомимые идеологи партии. Решено было доказать, что Россия, а, следовательно, и Союз ССР, является наидревнейшим обществом в истории человечества. Уже объявлено, что прокоммунистически настроенные славяне бродили по свету задолго до появления питекантропов, англичан и тем более немцев пузатых. Для окончательного подтверждения столь жесткого заявления недоставало малого, — необходимо было срочно подыскать какое-нибудь полезное животное, которое бы олицетворяло непреходящие коммунистические ценности, заложенные в основу всего живого. Как бы самой природой, и при этом, чтобы Родиной этого полезного животного являлась бы именно Россия. В качестве зародыша Союза ССР. Без глупостей.
Я решил промолчать. Затеянное идеологическое нововведение по своему размаху явно превосходило назначения на должности героев гражданской войны. Впрочем, по моему мнению, было делом столь же бессмысленным и бесперспективным.
— Вижу, что ты потрясен! — товарищ А. был доволен. — Как сказал поэт: "Люблю я планов наших громадье"! И ведь ничего не возразишь, правда?
— Подождите, но при чем здесь я?
— А притом, что исполнилась твоя сокровенная мечта. Муравьи отныне официально объявляются главными революционно настроенными животными, носителями чистых коммунистических идеалов в фауну.
— Абсурд! — не выдержал я. — Неужели ЦК не смогло найти себе друзей повесомее?
— Иногда я просто отказываюсь тебя понимать, Григорий, — обиделся товарищ А. — Все тебе не так! Не ты ли часами просиживал вечерами, пытаясь написать правдивую монографию о жизни диких муравьев? Твоя любовь к этим полезным карапузикам наконец нашла понимание в ЦК. Цени. Впрочем, и сами муравьи постарались на славу. Их самоотверженность при свершении трудовых подвигов, склонность к бригадному подряду, завидная социальная организация, преданность заветам, подконтрольность сверху донизу, беспрекословное выполнение приказов вышестоящих товарищей, не могут не восхитить ценителей! Это же, если вдуматься, демократический централизм в действии. Нарочно не придумаешь!
— Ненавижу муравьев! — вырвалось у меня.
— А вот когда мы установим пятиметровую статую муравья, попирающего побежденную тлю, на Красной площади в Москве или на Дворцовой в Ленинграде, смотришь, любовь к тебе и вернется. Еще спасибо скажешь!
— Ненавижу муравьев! — решительно повторил я. — Лучше бы вы слонов для этого дела выбрали!
— Ну, слонов, так слонов. Мне без разницы! Капризным ты стал, как я посмотрю!
*
Я вернулся домой опустошенным и деморализованным. Кремлевские профессионалы вновь показали свою впечатляющий мозговой потенциал. Здравый смысл в очередной раз позорно проиграл. Лена, по обыкновению, встретила меня улыбкой. Но, наверное, меня подвели глаза, она немедленно почувствовала неладное.
— Что-то случилось? Мы опять попали в беду?
— Разве у них поймешь…
Лена налила мне стакан самогонки. Я выпил, обрадовавшись сладковатому обжигающему вкусу, показавшемуся мне неожиданно таким желанным. Должно же хоть что-то в этой жизни оставаться постоянным! Зачем я пообещал кремлевским жителям бессмертие? Кто тянул меня за язык? Неужели всерьез верил в то, что опять смогу извернуться? А если они получат свой товар? Боже мой…
— Да, — сказала Лена. — Звонил товарищ А… Просил передать, что через пару недель к тебе обратится за отзывом профессор Великосветский, он подготовил к защите докторскую диссертацию по теме: "Россия — Родина слонов". Товарищ А. просил не придираться по пустякам и не слишком ругать этого Великосветского, поскольку работу свою тот написал по заказу ЦК.
— А он не объяснил, причем здесь я?
— Нужна твоя резолюция. Сказал, что без твоего одобрения защита не состоится.
— А сам он, значит, про слонов подписывать не собирается? — разозлился я.
— Товарищ А. уезжает сегодня ночью… В Сочи открылся закрытый санаторий. Он попал в первый заезд.
*
Начались мои «золотые» денечки. Предоставленный самому себе, я быстро пошел на поправку. Мне удалось зализать свои душевные раны, разделаться с облепившей мою душу коркой чуждого и гадкого. Я почувствовал, что начинаю оживать, ко мне вернулась способность радоваться и находить смешные черточки в самых прискорбных ситуациях. Но главное — я снова был готов ради спасения собственной жизни лгать, притворяться, угождать и за презренные медяки продавать свой ум… И если какой-нибудь ревнитель морали укажет мне на непорядочность подобного поведения, я немедленно задам ему встречный вопрос: "Неужели товарищ А. больше, чем я, заслуживает счастливой и безопасной жизни"?
Но все хорошее рано или поздно заканчивается, — вот и отпуск товарища А. подошел к концу.
По заведенной традиции, в первый же день после возвращения из отпуска руководители проводят совещание, на котором они проверяют, не избаловались ли служащие без должного надзора во время их отсутствия, а потом разъясняют, как тем следует себя вести впредь, чтобы исправиться и заслужить прощение. По-моему, в том, что все до единого сотрудники — виноватые, никто не сомневался: ни начальники, ни подчиненные.
И вот товарищ А. приказал мне явиться к нему на собеседование в одиннадцать часов утра. Я был точен. Не могу сказать, что скучал без его распоряжений и указаний, но так уж повелось, — если утром мне удавалось услышать его жизнеутверждающее причмокивание, это лучше любого другого знамения вселяло в меня уверенность в начинающемся дне. С некоторых пор я уверился, что мы связаны с товарищем А. невидимыми, но прочными нитями взаимной ответственности. Если он полетит в неизвестность, то и мне не сносить головы… А потому, раз он весел — мне можно какое-то время не волноваться за свою судьбу.
Отдых явно пошел товарищу А. на пользу. Был он загорел, свеж и улыбчив. Не приходилось сомневаться, что товарищи, стоящие на служебной лестнице выше его, поставили ему в санатории хорошую клизму. И она пошла ему на пользу. А как еще прикажите объяснять чудесную метаморфозу, происшедшую с его мозгами! Во время его наставлений мне пришлось быть крайне внимательным, чтобы заметить противоречия в его установках. А ведь совсем недавно, он за такими пустяками и вовсе не следил.
Наконец-то я получил подробные инструкции, касающиеся моего дальнейшего существования. Чего-то подобного я ожидал. По плану, утвержденному на самом верху (когда товарищ А. намекал на это, он бросил на потолок красноречивый взгляд, преисполненный неподдельного почтения), я должен был трудоустроиться в Институте долголетия, заслужить среди руководства авторитет своей ударной работой, оставаясь с первого дня штатным соглядатаем ЦК. Подлым сексотом, если уж быть до конца откровенным.
— Мы снова с тобой в одной упряжке, Григорий, — сказал товарищ А., я почувствовал в его голосе надежду на успех нашего очередного предприятия. — От тебя требуются сущие пустяки, — будешь контролировать поведение научных сотрудников и докладывать о всяких интересных штучках лично мне.
— Вряд ли у меня получится, — возразил я. — Нет практики, никогда ничем подобным не занимался.
— Умение приходит с опытом. Главное — не ленись! Кстати, Григорий, ты мне еще и сам за такую школу спасибо скажешь. Партия взяла курс на выращивание огромной армии добровольных помощников нашему славному НКВД. И не о партийцах здесь речь. Члены нашей любимой партии уже и сейчас лучшие информаторы, они и должны ими быть, потому что это их прямой долг. А вот с беспартийными еще предстоит поработать. Правда, товарищ Ягода хвастается, что сможет сделать сексотом кого угодно. Но между нами, предпочитает работать с людьми, заведомо настроенными совершенно враждебно к Советской власти.
— Как это? — удивился я.
— А очень просто. Кому охота умирать с голоду? Если НКВД берет человека в оборот с намерением сделать из него своего информатора, он все равно будет у нас в руках: уволим с работы, а на другую нигде такого поганца не примут без секретного согласия наших органов. И в особенности, если у человека есть семья, жена, дети, он вынужден быстро капитулировать…
— У меня не получится, товарищ А., - твердо, как мне показалось, сказал я. — Вы забываете, что я должен активно взяться за научную работу, бессмертия без должного напряжения сил достичь не просто. Мне некогда будет…
