Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 1)
Из под колес полохнулись, хлопая крыльями куры, бодрый рокот тракторного движка горохом рассыпался по улице. Спрыгнув с кабины, Григорий пошел к воротам – они у него были богатые, стальные, на засове, отодвинул тяжеленный засов в сторону, ногой толкнул ворота и…
Вот те на…
– Здорово казак…
Круглоголовый, крепкий, не толстый, а именно крепкий как двухгодовалый бык, войсковой старшина[66] Петр Назаров внимательно смотрел на было-к опешившего Велехова. За ним, но на расстоянии гуртовались несколько атаманцнев[67] и попыхивали дымком два автомобиля-внедорожника. Богато круг живет, богато…
– Здравия и вам, господин старшина.
Назаров осмотрелся – по-волчьи, поворачиваясь всем корпусом. Григорий знал, отчего это – британская пуля пометила, давно еще, при штурме Багдада, во время уличных боев. С ним тогда был и вахмистр Пантелеймон Велехов, дядя Григория, они воевали бок о бок. И Господь рассудил – пулемет Льюиса ударил из какого-то дворика по потерявшим на секунду бдительность казакам. Обоих сшибло с коня – только Назаров выжил. А его дядя – нет.
Пометила тогда казаков судьба. Вот те крест – пометила.
– Али на баз не пустишь, хозяин?
– Доброму гостю завсегда рады… – отозвался Григорий
Отношения с кругом у него были… не ахти. Отрезанным ломтем был Григорий – свой среди чужих, чужой среди своих. Н детей, никого… и с детьми то как то не получалось, у других полон двор, у него ничего. Не даром "Арабом" кличут – араб он и есть араб. Чужой, не казак.
– Что хозяйка не выходит? – поинтересовался старшина, без задней мысли
– Не принято это… – глухо ответил Григорий – когда чужой казак в доме, жинка показываться на глаза ему не должна. Обычай такой у арабов.
– Так мы ж на Дону.
– Оно так…
Разговор не клеился…
– Ты вот что… – старшина не знал как начать – погутарить мне с тобой надо.
– Надо – так гутарь. Побыстрей только. А то мне пахать ехать надо. Погодь.
Чтобы не жечь зря бензин, Григорий подошел к трактору, заглушил двигатель. Пыхнув пару раз, агрегат умолк.
– Теперь гутарь… – Григорий вернулся к старшине.
– За долю пашешь?[68]
– Пашу.
– И как?
– Не хлеб хватает. Ты не томи, старшина, говори, а то держишь как камень за пазухой.
– Ты к какому полку приписан? – начал старшина просто чтобы начать разговор – к семнадцатому вроде как?
– Так я ведь на танках служил, какие там полки. Только что и числился.
– А потом
– А потом сами кубыть знаете. На Востоке бултыхался…
– Вот то-то и оно. Про Восток хочу погутарить с тобой, как с человеком опытным. Беда у меня, хорунжий, беда…
– Что за беда?
– Казаков вбили.
– Где?
– В Йемене. Знаешь?
– Не бывал – но знаю. Я севернее хозяйствовал – хотя какое там хозяйство, винтовки из рук не выпускал восемь лет. А Йемен – поганое место. Дюже поганое. На самом берегу оно, кого там только нет. Контрабандисты, махдисты, шииты.
– Откуда знаешь? Не бывал же…
– А на Востоке все про всех знают. Ты говори, старшина чего хотел.
– Чего хотел… На службу в войско пойдешь?
Григорий сплюнул на чисто выметенную землю.
– Ну какой из меня служака, в мои то годы. Я и в седле сидел последний раз… прошлым летом, кубыть…
– Ты не спеши… Ты Хомутова помнишь?
– Терентия Павловича?
– Его самого.
– Помню, как не помнить. Он сотней командовал, там где нам землю дали. Гарный казак, лихой… – Григорий нахмурился – это его вбили?
– Нет. Я ему вчера телефонировал в Багдад, он теперь четвертым полком командует, стоит в Багдаде. Спросил, что он мне с горя хорошего скажет. Он мне обсказал – что мол так и так, тебя надо разыскать.
– А зачем не сказал?
– Не сказал…
Григорий смотрел в землю, как упершийся бык. Молча. Со дороги на баз зашли и атаманцы, незваными.
– Казаков ведь вбили, подумай… Не застыдишься ли, если отказ дашь?
– Не застыжусь. Я зарок дал, винтовку в руки больше не брать. Хватило мне – во!
Григорий махнул рукой над горловой словно шашкой.
– Да и потом сейчас какой из меня боец. Казак третьего призыва. Молодых кого попроси, старшина. Не поеду туда. Не могу.
– Да чего ты кобенишься как баба! – крикнул не к месту один из атаманцев.
– Чего?! А ну…
Старшина вовремя заступил дорогу, перехватил, гаркнул громовым голосом, отработанным за время службы.
– Цыть, вражьи дети! А ну, смолкли все! Чисто как бабы! Пошли вон со двора!
И чуть погодя добавил привычное
– Перепорю!
Атаманцы смутились – да и знали они, к кому приехали, ходили слушки по Дону. С Арабом не связывался никто, даже в шутку. Сторонились его. И теперь, подталкивая друг друга чужие, незванные гости потянулись с база.
– Ну, смотри сам, Араб… – тяжело сказал старшина, по-кочетиному топнув ногой. Мое дело предложить, твое отказаться. Не хочешь – дело твое. Тебе жить…
Плюнув на вытоптанную землю база, войсковой старшина пошел на выход, тяжко ступая подкованными сапогами. У ворот остановился.
– Погодь… Сказать забыл. Ты Слепцова помнишь? Слепцова Михаила. С твоей кубыть станицы, с Вешенской.
– И что?
– Убили казака. Конвой вел. Ну, бывай. Добре тебе отпахаться…
На улице глухо заворчал дизель, выскочившие по ранью казачата восторженно перекрикивались, глядя на машину войскового старшины – но Григорию было не до этого Присев прямо у стены, на землю, он долго сидел, тупо смотря перед собой и что-то говоря на непонятном никому в станице, гортанном, с орлиным клекотом, наречье…
Отпахаться он так и не отпахался на сегодня.
Вспахать намеревался много, гектаров тридцать – но солнце клонилось уже к закату, а вспахал едва десять. Жгло в груди, давило, весь свет не мил был. То и дело останавливался, садился прямо у трактора – и думал, думал, думал.
Век бы не думать таких дум.
Как же попал Мишка…
Мишка остался. Они были соседями, с детства вместе во всем. Потом только армия разделила, Мишка – в семнадцатый полк, в Баклановский, а его в танковый полк. Ну а там рассудили – раз казак, значит – в моторизованную разведку. Тогда еще ни танков толковых не было, ни тактики их применения – все на ходу при придумывали. Дали им танкетку – смех один, с одним крупнокалиберным пулеметом и без рации. И что это за танкетка? Как разведку то вести, если рации нет. А так и вести – выскакивать на танковую колонну противника и погибать с честью. Остальные услышат, что бой идет, мабуть сориентируются.
Конечно, погибать никому не хотелось, придумывали много чего. Потом и рации появились, пересели с гусеничной тяги на колесную – бронеавтомобили появились. Они тише идут и пушка там – уже посолиднее, тридцать семь миллиметров. Он уже не застал такие, уходил со службы. Сейчас, говорят связь с каждым танком есть, раньше и с командирским то не было.
А Мишка отслужил в кавалерийской разведке, Георгия второй степени получил, за что не рассказывал. А как срочную отломал – на Востоке же и остался, еще и друга своего сманил. Как послушаешь его, уши развесишь. А получилось… как получилось! Когда в Карсе на станции сошел кипятка набрать – станцию из миномета муртазаки накрыли. До сих пор вспомнить страшно, что было. Несущие лошади, горящий на путях вагон, истошные вопли, крови на перроне – попали, таки суки, в самый перрон попали…
Как же он сподобился то…опытный казачина был, осторожный, хитрый. Не расставался с оружием, не рисковал особо – но и не отсиживался. За его голову одно время муртазаки тысячу золотых давали… впрочем, тогда за них за многих за головы золотые сулили. Уж очень они муртазакам да шейхам местным крови попили.
Конвой вел…
И все равно непонятно. Конвой ведут – там же не в одиночку, там казаков – с полусотню, при пулеметах, при броне. Двадцать лет ведь воюем с лишком, уж чего-чего – а колонны то гонять научились за это время. Мишка и сам – двадцать с лишком лет на Востоке и срочную там же служил, и потом дослуживать остался. Как же его побили, вместе со всеми?
Вот тебе и житуха. Жил казак – и нет казака. Сколько могил таких на Востоке, сколько русских костей по пустыням да дорогам – непогребенными лежит?
Злобно сплюнув, пнув ногой подвернувшийся ком земли – так что он в прах обратился – Григорий злобно рванул веревку, заводя трактор. Надо домой ехать, какая к чертям пахота, и так тошно без пахоты. Полежишь, холодненького молока попьешь – может очунеешься[69]…
Трактор чертом попер из борозды, пошел по целине. По левую руку, спокойно и величаво катил свои воды к далеким морям Дон…
Трактор он до дому не довел – сломалось что-то. Так и бросил у поля в борозде – не уведут, тем более что сломанный. Так все бросил – и пошел к куреням, выбравшись на дорогу и отмахивая, как в армии рукой. Заорать бы, взреветь дурниной, вырвать из себя зазубренный осколок боли, поселившийся незваным гостем в груди – да не дает что-то. И слез нету, сухи щеки – потому что не плачут казаки, казаки – мстят. На том и держатся…
