Вадим Сухачевский - Завещание Императора
— Постойте, постойте! — перебил его ротмистр. — Вы хотите сказать, что его превосходительство дал вам поручение доставить ему пакет? Так ведь это полное вам оправдание! Роман Георгиевич по чину действительный тайный советник, имеет по своей должности доступ к высшим секретам Российской империи, и ежели он вам приказал — то ваша просто-напросто святая обязанность...
— Нет, это уж вы теперь постойте! — воскликнул лейтенант. — Известно ли вам, какую этот Хлюст...
— Хлюст?.. — не понял ротмистр.
— Да, да, Хлюст! Именно — Хлюст!.. Какую этот Хлюст — или, если вам все же угодно, это высокопревосходительство — создало в Петербурге разветвленную сеть?
— Сеть?.. — эхом повторил Ландсдорф. — Вы здоровы ли, господин лейтенант?
— Сеть! Натуральную! Разветвленнейшую!
— Право, может, в самом деле — доктора? У вас, ей-Богу, по-моему, жар...
— Извольте наконец выслушать, господин ротмистр!.. Сия сеть, прячась в тени его высокопревосходительства, прикрываясь его именем...
— Простите, что перебиваю, — вставил ротмистр насмешливо, и фон Штраубе с огорчением понял, что тот его не воспринимает всерьез. — Если я верно уразумел, то вы, очевидно, имеете в виду шпионскую сеть? Тогда, Бога ради, скажите, зачем ему это? С его знанием государственных тайн, с его особым доступом в любое, самое секретное ведомство, он один стоит всех мыслимых и немыслимых шпионских сетей. Достаточно заполучить его одного — и неприятельским государствам не потребуется держать более ни одного своего злодея на нашей территории.
— Почему же непременно — шпионскую? — взорвался лейтенант, не зная, как пробиться сквозь эту стену непонимания. — Нет, нет, совершенно не то! Я разве говорил в том смысле, что именно шпионскую?
— Но вы говорили — "сеть", — напомнил ротмистр — пожалуй, даже ласково, как дитю. — А какую же иную тогда?
"Барон, не считайте ворон!" — хотелось выкрикнуть фон Штраубе. Вместо этого он сколь мог спокойно и отчетливо произнес, стараясь хоть как-то расшатать эту стену:
— Сеть для искажения и извращения истины. Может быть, несколько непонятно звучит...
— Признаться — более чем.
— Хорошо, поясню! — с готовностью подхватил лейтенант. — К примеру, с делом об убийстве купца Грыжеедова, надеюсь, вы знакомы?
— Как же! Весь Петербург наслышан. Как-никак миллионщик, купец первой гильдии, потомственный почтенный гражданин. Скверное дело, всего-то из-за золотых часов зарезали, семнадцать колотых ран...
С каждой минутой в комнатушке становилось все холоднее. Странно, что этот симпатичный (таким он сейчас казался лейтенанту) ротмистр так и не закрывал форточку и по-прежнему вытирал платком вспотевшее лицо. Из форточки по-прежнему веяло холодом, словно из могилы, если ее нынче выдолбить в здешней мерзлой земле. Пытаясь согреться нутряным жаром своей правоты, фон Штраубе закричал:
— Не было, квирл, не было ничего!
— Как вы сказали? — выкатил глаза Ландсдорф.
— Я сказал — ничего этого не было! (Господи, да закроет он форточку наконец?!)
— Нет, нет, перед тем. Вы сказали какое-то слово. Кажется — "квирл"?
— Ну да — квирл!.. Да при чем тут "квирл"? Не было никакого убийства — вот что я сказал!
— Но я же воочию читал...
— Вот! — возликовал фон Штраубе, даже дрожь унялась на миг. — Вот то-то же и оно! Другой вопрос — что вы читали?
— И что же?
— То, о чем я вам и говорю! Искаженную, извращенную истину! Ту, которую вам подсунул этот Хлюст! Вы понимаете, барон, о чем я?
— Признаться, слишком уж отдаленно, — произнес ротмистр довольно-таки сардонически. — Все это весьма, весьма любопытно, но у вас жар, я же вижу.
— Ах, при чем тут жар?! — вскипел лейтенант. — Они все заодно! Даже тайный советник по пожарной части, извращенец и флагелянт!
— Как вы сказали? "Извращенец" — а дальше?
— Флагелянт! Извращенец, получающий удовольствие от битья розгами! Но не в этом дело...
— Да, да, разумеется... Однако, вам, действительно, надобен доктор, лучше отложим-ка, пожалуй, пока этот разговор, у нас еще будет время.
— Как вы не поймете — нельзя откладывать! — из последних сил борясь с дрожью, почти умоляюще проговорил фон Штраубе. — Если отложить — он все успеет переиначить, в своем тринадцатом нумере, со своей Мадлен, Шамирам, со своей Дарьей Саввичной! Совсем иное синема, — этого вы хотите?.. Ладно, квирл, оставим, к черту, купца! А как быть со штаб-квартирой анархистов на Фуражной? С той, где двое убитых, Этель с подлецом Филикарпием! Это уж, я так понимаю, непосредственно по вашей части?
— Да, — теперь уже всерьез удивился Ландсдорф, — не далее как два часа назад я самолично был на выезде. Одно убийство и одно самоубийство. Не пойму лишь — вам-то откуда?.. В газетах, надеюсь, пока еще... Вы какие-то имена называли — Шамирам, кажется... Дарья (забыл по отчеству)... Еще кто-то... Позвольте-ка, я запишу... — Окунул было ручку в чернильницу, но так и оставил ее там.
— Ах, да оставьте вы покуда ее! — перебил фон Штраубе. — Она тут, право же, второстепенная, про нее мы — после! Разберемся сначала, господин ротмистр, с Хлюстом, не будем разбрасываться.
— Да, пожалуй что, не стоит — и так уже... — согласился ротмистр, отчего стал еще симпатичнее фон Штраубе. — По-моему, вы хотели что-то еще сказать про его высокопревосходительство? — С этими словами он украдкой надавил на какую-то кнопку на столе.
Тут же дверь позади открылась, лейтенанта обволокло холодом возникшего сквозняка, но он не стал оборачиваться. Казалось, ротмистр наконец-таки начал что-то понимать, нельзя было упускать столь драгоценный миг возникшего взаимопонимания.
— Именно! Про Хлюста! — обрадовался он. — Я только начал не по порядку. Следовало — с Суэцкого канала! Слышали про Суэцкий канал?
— Это, что ли, который в Африке? — рассеянно спросил Ландсдорф, подавая непонятный знак кому-то стоявшему, очевидно, в дверях. Теперь вид у него был, пожалуй, несколько огорченный.
Фон Штраубе почувствовал себя неловко — он вовсе не намеревался, особенно сейчас, огорчать этого все более располагавшего к себе человека.
— Разумеется, в Африке, — торопливо подтвердил он, пока меж ними снова не возникла прежняя стена, — где ж ему еще быть? Но не в самом канале суть. Я — про акции этого канала; вернее — про биржевые спекуляции с ними... Простите, что несколько сбивчиво, холодно тут у вас, но если попытаться отыскать некий глубинный, скажу даже, сакральный смысл самых, казалось бы порой, прозаических явлений, которые движут... То есть — которые сами движимы силами, которые, силы, в свою очередь...
Он замолк, уже не понимая ни одного произносимого им слова. Тогда заговорил ротмистр, но говорил беззвучно, будто с экрана для синема — лишь раскрывал рот, а слов было не слыхать. Но те, стоявшие у фон Штраубе за спиной, явно его слышали. Сдавили с боков, начали закручивать руки. Фон Штраубе и боли-то не почувствовал, он испытывал только сожаление: своей невнятицей он так глупо разрушил все. А ведь он даже полагал, что мог бы подружиться с этим человеком. Черт дернул за язык начинать именно с Хлюста, так ловко умеющего ускользать змеей, таять свечным огарком! Всего-то и надо было — спросить у этого ротмистра: бывал ли он несчастлив? Верит ли в доброту? Томило ли его тоже когда-либо одиночество? Мечтал ли? И если да — то о чем?.. Какие простые, какие нужные вопросы! Вот бы о чем, вместо той галиматьи! Они тогда подружились бы! Наверняка!..
"...И еще, еще! — думал фон Штраубе, пока его волокли по длинному коридору, пахнущему мышами и арестантской парашей. — Еще можно бы поведать этому ротмистру про Александрийскую звезду, подлетающую к нашему утлому мирку с его мелочными трепыханиями и треволненьями, с его сквозняками, тесными коридорами и решетками на окнах! Про кардинала из двенадцатого нумера. В конце концов, даже про самое Тайну. Тот бы его понял, непременно понял! Такой человек не мог бы не понять!.."
...Однако, мыслимо ли — в такой холод раздевать донага?! Пытка у вас такая, что ли? Здесь, вероятно, ад; ваши белые халаты никого не обманут, господа! Где ты, Хлюст? Здесь, по всему, должно быть твое место!..
Нет, пока что, возможно, все-таки чистилище. Ибо вслед за тем, нагого, погружаете в ванну с горячей водой. Иное дело, господа. Как недоставало этого тепла, проникающего в каждую пору продрогшего тела! Сколько веков недоставало его!.. Растирайте, растирайте вашими махровыми полотенцами, господа! Так, так, давайте: в чистую сорочку до пят. Теперь, после этого тепла, можно и соскользнуть в вечность, в безвременье... Звезда уже на небе, уже приближается, — никак, вы, вправду, еще не слыхали?
Несёте? Что ж, несите же!
...Почему эта с седыми лохмами голова, лежащая на кровати, хоть и отделена от тела, но смотрит широко открытыми глазами, — так у вас тоже принято, господа? И снова решетки на окнах... Ну да Господь с ними, с решетками, если без них у вас тут никак.
