Валерий Елманов - Княжья доля
Слушал Глеб очень внимательно, лишь изредка задавая наводящие вопросы, причем очень четко сформулированные и не позволяющие никоим образом увильнуть от точного ответа. Словом, если бы Константин и хотел что-то скрыть, ему пришлось бы нелегко.
– Стало быть, они все обещались подъехать, – переспросил он в конце и, услышав утвердительный ответ, захохотал, широко раскрыв рот. Пламя свечей вновь заколыхалось, и Константину на мгновение показалось, что его зубы окрашены в ярко-алый кровавый цвет.
Не понимая до конца собственные опасения, он осторожно переспросил у Глеба:
– Как ты мыслишь, брате, удастся ли нам все задуманное?
Улыбка медленно, рваным чулком сползла с Глебова лица, и он, испытующе впиваясь в собеседника узкими глазами, на дне которых затаилась настороженность, уклончиво ответил:
– Отчего же нет, брате. Я так мыслю, что коль доселе все по нашей задумке двигалось, стало быть, и далее так же будет. Или ты усомнился в чем-то? Мое слово верное – все обещанное ты обретешь сполна. Я скупиться не приучен.
Константин не стал переспрашивать, что именно ему обещано. Или сделать это, сославшись на то, что после хорошего удара по голове у него не все ладно с памятью? Так он и молчал, колеблясь, но Глеб истолковал это по-своему и, по-кошачьи скользнув вдоль края стола, крепко стиснул брата в объятиях, жарко шепнув в ухо:
– Верь мне, брате. Мы с тобой ныне одной цепью перехлестнуты. Гони пустые сомненья прочь из души. Ни мне без тебя, ни тебе без меня с этим делом не управиться. Надо все решить, чтобы уж раз и навсегда.
– Это верно, – кивнул Константин, наконец-то высвободившись из его крепких медвежьих объятий и невольно морщась от боли. Он нечаянно задел больным бедром угол стола. – Надо порешить. Только чтоб без обид было, чтоб все довольны остались.
Однако его последняя попытка вызвать Глеба на конкретность также не увенчалась успехом. Он только криво усмехнулся, заметив:
– Все довольны останутся, уж это верно. Однако нам пора и на покой. Ты как, – он весело подмигнул, – с этой лекаркой спать нынче сбираешься или с другой какой?
– Куда мне, – спокойным тоном ответил Константин, не подав виду, как покоробил его этот вопрос. – Я нынче, как монах безгрешный. Пока нога не заживет, у меня одна радость – на солнышке греться.
Глеб слегка помрачнел, но, наверное, просто из чувства приличия и почти тут же беспечно махнул рукой:
– Ничего, брате. Не дозволяй душе в печали пребывать. Ненадолго этот передых тебе. Чрез две седьмицы лишь след малый и останется на память об этом случае. Думаю, что на Илью-пророка все пройдет и на встречу нашу под Исады ты вновь впереди всей дружины удалой прискачешь, – и, желая как-то приободрить своего брата, добавил: – А чтобы отцу Арсению не скучно было, я ему вместо твоих девок еретика подсуну. Глядишь, он и отвлечется.
– А что за еретик? – осторожно спросил Константин.
Оказывается, объявился в одной деревеньке, принадлежащей Глебу, некий Николай. Простой смерд Стрекач, никогда не интересовавшийся религией, вдруг в одночасье преобразился: задавал всем странные вопросы, работу выполнял с небрежением, некачественно, а после первого же посещения церкви и вовсе взбеленился, принялся учить тамошнего попа, как правильно молитвы читать, и даже крестился не так, как все, а щепотью. После такого неслыханного богохульства с помощью тиуна и пары дюжих мужиков его повязали и, прослышав, что князь Глеб вместе с епископом Арсением выехали в Ольгов, подались сюда.
– А повидать его можно? – решился Константин.
– А вот завтра на суде церковном и узришь эту рожу богопротивную.
– Нет, ты не понял. Сегодня повидать, перед судом.
Глеб недоуменно пожал плечами:
– Так в безумии он, брате. О чем говорить-то с таким? – Но, желая угодить в такой мелочи брату, тут же пошел на уступку: – Ну, коли зачесалось, то быть посему. Сейчас его мигом приволокут.
Впоследствии Константин и сам затруднялся с ответом, что же именно вызвало его желание увидеться с этим человеком. То ли это было смутное чувство невольной вины перед тем, из кого сделали своего рода щит, дабы отвести нападки церковников на Доброгневу и Купаву, то ли желание под благовидным предлогом поскорее расстаться с братом, общения с которым изрядно его тяготило.
Но, скорее всего, сработало подсознание, тот самый невидимый компьютер, который мгновенно анализирует обстановку и тут же подсказывает человеку, чего именно и от кого ожидать в ближайшем будущем. Зачастую владельцы этих компьютеров слишком мало к ним прислушиваются. Ну, в самом-то деле, почему от закадычного друга надо ожидать подлости, да еще в самое ближайшее время? Почему тревога на душе за мать, с которой недавно виделся, приехав к ней на время отпуска, и она выглядела как обычно? Зачем надо срочно забрать деньги из банка?
Потом, конечно, выяснится, что подрагивающий голос друга и его фальшивый смех, а также упрямое нежелание смотреть старому товарищу в глаза и впрямь окажутся предвестниками предательства, банк лопнет, оставив с носом своих многочисленных вкладчиков, а еле уловимая желтизна щек матери, чуточку более одутловатое лицо и необычно горячие при расставании поцелуи были вестниками ее скорой смерти.
И человек, ухватившись за голову, будет говорить себе и окружающим: «А ведь я чувствовал, что здесь что-то не так». Но прислушаться к встроенному в голову мини-компьютеру он по-прежнему не захочет, а потом уже и не сможет, и от постоянного невнимания голос непрошеного советчика, убитый недоверием к себе, будет все более слабеть, переходя в еле слышный шепот, и, наконец, затихнет вовсе. Редко люди поступают, как говорится, по наитию, повинуясь тому неслышимому многим голосу, говорящему одну только правду, хотя зачастую и слишком горькую для ее владельца. Очень редко.
Константин тоже далеко не всегда прислушивался к своему подсознанию, хотя и не избегал его советов. Правда, повиновался он ему, как правило, лишь в тех случаях, когда это не требовало больших усилий, умственных или физических. Вот и сейчас он уступил своему желанию побеседовать с еретиком только из-за того, что особых трудов предстоящий разговор не требовал. Однако уже спустя пять минут после начала общения он понял, что тут – особый случай, и, умоляюще глядя на Глеба, попросил его выйти, пояснив, что один на один этот смерд скажет ему намного больше.
Едва тот удалился, как Константин, повернувшись к мрачного вида мужику, изрядно побитому, с многочисленными ссадинами и кровоподтеками, одетому в простые холщовые штаны и сплошь заляпанную кровью рубаху, переспросил:
– Так как надлежит правильно персты складывать?
– Во всех старых книгах указано, что крестное знамение надо творить тремя перстами, то есть щепотью. – И мужик, поморщившись от боли в избитом теле, поднял вверх руку, показывая, как именно надо креститься.
– Стало быть, епископ и все прочие не знают такого простого правила, а ты знаешь? – не унимался Константин.
– Воля твоя, добрый человек, – сокрушенно вздохнул спятивший смерд, – но выходит, что так. И в диковину мне видеть здесь, на Рязанщине родимой, столь великое скопище старообрядцев, как и многое другое тоже. Только доказать, что я правду тебе говорю, мне нечем, – предупредил он, опережая следующий вопрос уже готовым ответом.
– И где тебя обучили всему этому?
Раздался тяжелый вздох, после чего мужик помедлил немного, подыскивая нужные слова, и неуверенно произнес:
– В училище, а по-нашему – в семинарии. Только это далеко было. Не здесь вовсе.
– А мне говорили, что ты деревеньку родную до сего времени и вовсе ни разу не покидал. Стало быть, те, кто тебя привез, врут моему брату князю Глебу?
Мужик вскинул голову и отрицательно качнул ею:
– И они не лгут, и я правду говорю.
– Это как же тебя понимать, Стрекач?
– И имя это не мое вовсе. – Мужик вновь тяжело и безнадежно вздохнул, вяло махнул рукой, не желая вести бесполезные речи, которым все равно никто не поверит, и устало произнес: – Я во всем этом, человек добрый, и сам ничего не понимаю. Куда уж всем прочим. Вот ты не скажешь мне, к примеру, – тут его лицо в сгустках грязи и запекшейся крови слегка оживилось, – какой ныне год?
– Мы живем в лето шесть тысяч семьсот двадцать четвертое от сотворения мира, – спокойно ответил Константин, уже давно почувствовавший разгадку странного поведения мужика, но боявшийся ошибиться – уж слишком велико было бы разочарование.
– А ежели от Рождества Христова?
– Тогда одна тысяча двести шестнадцатый, – последовал такой же спокойный ответ.
– Стало быть, на семьсот с лишком годков назад закинула меня сила неведомая, – пробормотал себе под нос Стрекач, назвавшийся Николаем, и снова горько вздохнул.
– А на сколько именно? – задал вопрос Константин.
