Чак Паланик - Проклятые
Возможно, всему виной подавленная память о мерзких прикосновениях гробовщика, вонь формальдегида и мужского одеколона, но я отступаю назад, откидываюсь всем своим тринадцатилетним телом, а мой кулак вырывается вперед по дуге, круговым замахом, и наталкивается на что-то твердое. Под костяшками раздается хруст. Я снова падаю на мягкий ковер перхотных чешуек, только в этот раз рядом со мной в отмершую кожу плюхается что-то тяжелое.
Смех толпы затихает. Я наконец откапываю очки. Даже через грязные линзы, все в мертвых чешуйках, я вижу рядом с собой лежащего Адольфа Гитлера. Он тихо стонет, а вокруг зажмуренного глаза уже образуется багровое кольцо синяка.
Перстень, тот самый перстень с бриллиантом, который Арчер украл у ползающей, хныкающей, проклятой души, запертой в клетке рядом с моей собственной грязной обителью, этот перстень на моем пальце попал Гитлеру в лицо. Бриллиант нокаутировал его, как латунный кастет на семьдесят пять каратов. Мой кулак вибрирует. Мое запястье дрожит, как камертон, и я трясу пальцами, чтобы снова почувствовать руку.
Кричит мужской голос. Это Арчер, он кричит из-за стены пораженных наблюдателей:
– Возьми что-то на память!
Как позже объяснил Арчер, все великие агрессоры заводят себе тотемы или фетиши, чтобы забрать силу поверженных врагов. Некоторые воины снимали скальпы, а потом подвешивали их на пояса. Другие отрезали врагам уши, гениталии, носы. Арчер утверждает, что взять себе памятку очень важно, если хочешь, чтобы сила врага передалась тебе.
И вот Гитлер распростерт у моих ног. Если честно, мне не очень-то нужны его ботинки. Забирать шейный платок или дурацкую повязку на рукаве у меня тоже нет никакого желания. Ремень? Пистолет? Какой-то фашистский аксессуар вроде оловянного орла или черепа? Нет, хороший вкус исключает экспроприацию слишком заметных деталей его костюма.
Да, может, я и бывшая хорошая-прехорошая девочка, у которой нет претензий к использованию слов «экспроприация» или «претензии», которая хладнокровно избивает фашистов-тиранов, но я по-прежнему очень придирчиво отношусь к выбору аксессуаров для своего неброского гардероба.
С дальнего края толпы доносится голос Арчера:
– Не дрейфь! Сдери его чертовы усы!
Конечно! Усы – единственный талисман, в котором заключена вся сущность этого безумца.
Этот крошечный скальп, который я могу повесить себе на пояс, олицетворяет собой то, без чего Гитлер уже не будет Гитлером. Твердо упершись носком практичного мокасина ему в шею, я наклоняюсь и впиваюсь пальцами в грубую бахрому волос над его губой. Волосы похожи на лобковые. Я чувствую рукой его теплое и влажное дыхание. Я собираюсь с духом для одного сильного рывка, для гигантского усилия, но тут ресницы Гитлера вздрагивают, глаза приковывают меня к месту лучом ярости. Я упираюсь стопой в его горло, дергаю, тащу за короткие волоски изо всех сил – и Гитлер заходится криком.
Толпа вздрагивает и отступает.
Я снова валюсь на спину, размахивая руками, но крепко сжимаю свой трофей.
Адольф Гитлер закрыл лицо ладонями, у него между пальцами струится кровь; он что-то рычит исказившимся, полузадушенным голосом. Его рукава заливает кровью, в ярко-алой крови тонет мрачная свастика на повязке.
В моей ладони свернулись теплые усики, оторванные вместе с бледной тонкой полоской верхней губы.
XXIX
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Мой вкус к власти растет, равно как и умение ее приобретать.
Бриллиантовый перстень, объяснил Арчер, принадлежал Елизавете Батори, венгерской графине, которая умерла и с тысяча шестьсот четырнадцатого года сидит в своей грязной клетке в аду. Слывшая красавицей графиня однажды сильно ударила служанку. Там, где пролитая кровь случайно забрызгала графиню, ее кожа омолодилась. На основе этого весьма ненаучного наблюдения Елизавета Батори решила, что ей просто необходимо такое средство для ухода за кожей, и немедленно наняла и обескровила около шести сотен служанок, чтобы постоянно купаться в их теплой крови. Теперь графиня выглядит ужасно: сидит вся в слюнях, вне себя от разочарования и отрицания очевидного, неспособная отказаться от своего имиджа кровожадной мисс Стервы фон Стервоски.
Перстнем этой вампирши я смогла нокаутировать Адольфа Гитлера. А теперь, вооружившись его собственными фашистскими усиками, я изгнала этого наци-супермена. Конечно, когда тебя уже сослали в ад, трудно найти еще худшее наказание, но я подумала и решила отправить его туда, куда сама не хотела даже наведываться. Сначала я остановила свой выбор на Море Насекомых. Однако, поразмыслив, предпочла Болото Выкидышей. Это ад в аду, кошмарное место, где младенцы тушатся на медленном огне под огромным киноэкраном, от которого никуда не деться, а на экране вечно показывают «Английского пациента» в «Техниколоре». Теперь там живет герр Гитлер, лишенный усов и личности.
Потеряв своего демагога, безмозглые роботы Гитлера увязываются за нами с Арчером и переходят по нашим следам Пустыню Перхоти. Естественно, я потребовала, чтобы они выбросили свои безвкусные повязки, и подкрепила приказ, показав им крошечные нечестивые усики.
Мы зашли не дальше Озера Теплой Желчи – мы с Арчером и наша компания подхалимов, – когда нам встретилась величественная женщина в сопровождении целой свиты кланяющихся, пресмыкающихся придворных. Троном ей служила огромная куча «Баунти», явно добытых нечестными методами, придворные толклись у ее расшитого кружевного подола. Эта безумная маньячка и истеричка с выпученными глазами была в маленькой то ли короне, то ли диадеме из жемчуга, примостившейся в гнезде сложно заплетенных волос. Пока придворные раболепствовали у ее ног, она заметила нас с Арчером, и ее слабая улыбка тут же пропала.
Арчер наклонился к моему уху и, пахнув на меня острым вонючим потом от футболки с концертным снимком «Рамонс», прошептал:
– Екатерина Медичи…
Если бы вы попросили совета у моего отца, он бы сказал вам: «Секрет успешного комика в том, чтобы не уходить со сцены, пока не услышишь чей-то смех».
В смысле, не сдавайся. Не падай духом. Заставь рассмеяться всего одного человека, потом используй это и продолжай шутить, чтобы развеселить других. Когда тебя сочтут смешным уже несколько человек, с ними начнут соглашаться остальные.
Надежно запихав усики Гитлера в карман юбки-брюк, я прислушивалась к советам Арчера.
– Она какая-то королева не помню откуда, – шепчет Арчер.
Королева Франции эпохи Ренессанса. Супруга Генриха Второго, умерла в тысяча пятьсот восемьдесят девятом году. Скорее всего ее осудили вечно гореть в аду за подстрекательство к избиению гугенотов в День святого Варфоломея, когда толпы парижан перебили тридцать тысяч человек.
Мы подходили все ближе. Глаза королевы остановились на мне; возможно, она чувствовала мою новообретенную силу и желание стать еще сильнее.
Гитлер накрепко сжился с ролью вопящего гневный бред хвастуна, графиня Батори зациклилась на вечной молодости и красоте. А Екатерина Медичи, похоже, оказалась слишком привязана к своему благородному происхождению.
Арчер остановился, а я пошла дальше. С каждым шагом расстояние между мной и моей новой противницей сокращалось. Сзади Арчер крикнул:
– Давай, Мэдисон! Всыпь ей по королевской заднице!
Надо признать, моя атака выглядела довольно детской. Я во весь опор помчалась на объект нападения, скандируя проклятия:
– Сейчас тебя урою, грязная жопа на палочке, вонючая, мерзкая, тупая, сопливая, наглая королева макаронников!
А потом я сбросила Екатерину Медичи прямо с конфетного трона и осыпала градом пинков. Я царапала ее ногтями, тянула за волосы, зверски щекотала и жестоко щипала. Наконец мне все-таки удалось принудить великую Медичи слопать целую горсть земли, умело опрокинув ее величество лицом вниз. А там хватило и моего небольшого веса, чтобы острие локтя, вставленного ей между лопатками, вынудило ее екатериничество пропыхтеть:
– Si! Si! Я Сучка фон Сучкинс и Дура де Дурри, и от меня воняет старой кошачьей мочой!
Естественно, ни Екатерина, ни ее паразиты придворные не понимали ни слова из того, что она произнесла, но Арчеру эта фраза показалась настолько комичной, что он буквально взорвался грубым хохотом.
Да, теперь я хочу настоящей власти. А не привязанностей. Как я уже говорила, мне не нужна эта бессмысленная, бессильная власть. Зарубите себе на носу: быть мертвым – это не только сидеть, предаваясь раскаянию и самобичеванию. Смерть, как и жизнь, вы создаете себе сами.
Укрепив свою силу усиками Гитлера и алмазом Батори, я быстро и жестоко расправилась с этой ханжой-палачихой. Как только я отослала ее в склизкое болото к Адольфу, я возобновила свое путешествие с Арчером, а корону из жемчуга водрузила себе на голову. Оборванная свита ренессансных дам и господ увязалась за моим легионом последователей. Наша армия растет: фашистские зомби, приспешники Медичи, а за ними подхалимы Калигулы.
