Борис Орлов - Начало великих свершений
Впору и самому рот раскрыть. Чудны дела твои, Господи!
…Тихо вокруг.
Ветер туман унес.
На сопках маньчжурских воины спят
И русских не слышат слез.
Плачет, плачет мать родная,
Плачет молодая жена,
Плачут все, как один человек,
Свой рок и судьбу кляня!
Она поет с легким акцентом, но это даже прибавляет прелести ее исполнению. Боже мой, она идет к нашему столику…
Пусть гаолян
Вам навевает сны.
Спите герои русской земли
Отчизны родной сыны!
Она подошла к нам и поднимает меня со стула. Она что, хочет, чтобы я пел с ней? А давай!
Вы пали за Русь!
Погибли Вы за Отчизну!
Поверьте, мы за Вас отомстим
И справим мы славную тризну!
Марика Рекк стоит предо мной и улыбается:
– Сефолотт, Вы представите меня Вашим друзьям?
– Охотно, Марика.
Через минуту она уже сидит рядом со мной и весело щебечет, выпивая бокал за бокалом принесенное шампанское. Эсэсманы пребывают в состоянии полного непонимания с выражением на лице "этого-не-может-быть-но-раз-это-происходит-то-мы-вероятно-спим-или-мир-перевернулся"!
А еще через час мы с Марикой отправляемся ко мне в гостиницу. Мое прибытие в обнимку с фройляйн Рекк окончательно добивает метрдотеля, который теперь, видимо, не шелохнется, даже если завтра я влечу в свой номер на самолете, который будет пилотировать лично рейхсмаршал.
– О, у тебя здесь прекрасный коньяк! Налей мне, только немного. Ах, какая прелесть, очаровательный котик. Кис-кис-кис. Милый, ты не поможешь мне расстегнуть эту безобразно тугую застежку?…
Полковник Всеволод Соколов. Офицер-инструктор при дивизии войск СС "Викинг". Бретань, август 1940.
В трех километрах к северу от дороги на деревушку со смешным названием Пуппевиль на пляже тонут два ЛК-1. Ну, как, как, дьявол меня задери, штурмфюрер Фишер умудрился затащить свой взвод в зыбучие пески?! Нам со штандартенфюрером фон Брюккнером остается только в бессилии наблюдать как один танк уже провалился по самую башню, а второй погрузился почти по середину борта корпуса. Остальные два танка из этого злосчастного взвода удалось вытащить на твердую поверхность, и теперь танкисты суетятся на третьем, пытаясь закрепить буксировочные тросы. Они полезли, было на того "Корнилова", который провалился глубже, но мы с командиром дивизии заорали на них, чтобы немедленно убирались оттуда и прекращали свои идиотские игры! Пусть лучше мы потеряем оба танка, чем людей. Хвала всем святым, в России достаточно железа, чтобы сделать еще одну такую же коробку, а где мы возьмем новые экипажи?
Отлично! Панцерманам удалось закрепить оба конца троса на тонущем ЛК. Теперь они должны выбраться оттуда и притащить концы тросов. Вот так, молодцы. Крепи быстрее. Есть! Из люков торчат головы мехводов. Комроты машет рукой и броневые громады натужно взревывают дизелями. Пошел, пошел, родимый, пошел…
Б…ь! Со звуком винтовочного выстрела лопается один из тросов. Оборванный конец, взбесившейся коброй, извиваясь, чертит в воздухе замысловатый знак.
– Уроды! Кто проверял трос?! – неистовствует фон Брюккнер.
Как всякий пруссак он знает множество бранных слов и виртуозно умеет их использовать. Целый водопад проклятий обрушивается на головы нерадивых. Двое самых легких танкистов снова прыгают по набросанным на песок комбинезонам, доскам, кускам маскировочной сетки и ловко, точно обезьяны, лезут на тонущий танк. Трос закреплен, снова надсадно воют дизеля, снова свежий приморский воздух отступает под напором сладковатого выхлопа. Ну, ну, ну! Дурень ты, ротный!…
– Стой, мать вашу! Стой, бараны! – я мчусь длинными прыжками к ротному.
Молоденький гауптштурмфюрер, наконец, соизволяет заметить мою скромную персону. Он лает команду и танки останавливаются. Я подбегаю к нему:
– Гауптштурмфюрер, Вы что, ослепли? – я тычу рукой в танки-буксировщики, которые закопались так, что опорных катков уже не видно. – Ты вообще, соображаешь, что творишь? Тебе что, мало двух тонущих танков? Еще нужно? – и уже к водителям, – Парни! Смотрим на меня! По сигналу – вперед, по сигналу – стоп! Начали!
Рука вниз – пошли, родные. Рывок, рывок, стоп! Еще раз. Рывок, рывок, стоп!
Медленно но верно танк выползает из "зыбучки". Слава Богу, принцип вытаскивания из подобных "милых местечек" не отличается от извлечения из болота. Я снова поворачиваюсь к гауптштурмфюреру:
– Послушайте, дружище, Вас что, не учили, как вытаскивать из болота застрявшую технику?
– Никак нет, герр оберст! – отвечает он, глядя мне прямо в лицо. А глаза у него хорошие: смелые, гордые. Жаль только, что глупые!
Наверное, паренек и в самом деле не слишком-то виноват: ну где у них, в Германии, болота?
Так, а что это затеяли наши "обезьяны"? Прекратить! ПРЕКРАТИТЬ, я сказал!!!
– Гауптштурмфюрер, немедленно отзовите Ваших людей! Мальчишка, Вы что, не понимаете, что у этих ребят есть матери?! Как Вы посмотрите им в глаза, если что-то случится?!
– Герр оберст, мы – солдаты фюрера, и каждый из нас готов в любую минуту…
Перун-благодетель, дай мне сил не врезать этому самодовольному индюку!
Тем временем эсэсманы обвязывают башню почти утонувшего "Корнилова" и скачут с концами троса к буксировщикам. Черти!
Юный ротный командует, и танки начинают медленно вытягивать утонувшего товарища. Минут через двадцать танк почти вылез наружу. Гауптштурмфюрер гордо смотрит на меня. На его лице крупными буквами написано: "Вот какой я молодец, а ты меня, глупый союзник, ругал".
Я поворачиваюсь к подошедшему фон Брюккнеру:
– Господин штандартенфюрер. Прошу учесть мое особое мнение: гауптштурмфюрера Мюллера от командования ротой отстранить, как склонного к необоснованному риску жизнью и здоровьем подчиненных. Штурмфюрера Фишера наказать за халатность, едва не повлекшую за собой потерю боевой техники и снижение боеспособности взвода. Троих бойцов, принимавших наиболее активное участие в спасении техники, прошу поощрить, а лучше – представить к награде.
Фон Брюккнер кивает:
– Согласен, геноссе Соколофф. – И уже ротному, – Мюллер, Вы отстранены от командования ротой. В расположение части поедете в машине охраны.
– Слушаюсь, мой штандартенфюрер. – голос чуть заметно дрожит. – Кому прикажете сдать роту?
Фон Брюккнер на секунду задумывается. В роте маловато офицеров, ведь дивизия только-только формируется.
– Господин штандартенфюрер, – надо выручать немецкого товарища, – разрешите мне повести роту.
Он светлеет лицом.
– Разумеется, геноссе Соколофф. Принимайте командование ротой. – Он вскидывает руку – Хайль Гитлер!
И вот я в танке. Как приятно снова оказаться на законном командирском месте, снова почувствовать могучую силу добрых двух десятков боевых машин, снова ощутить себя ангелом возмездия! Рота, слушай мою команду!…
… Грохоча гусеницами "моя" рота входит в деревню Сент-Мари-дю-Монт, известную своей красивой колокольней и хорошим вином в кабачке у папаши Фуйяда. Очень мило! А что это тут забыла фельджандармерия? Э-э, это кому это они руки крутят?…
– Стой! – грозный рык в ТПУ. И дублировать по радио – Рота, стой! Офицеры – ко мне!
Я соскакиваю с брони, и подхожу к фельджандармам, которые скрутили руки двум парням, определенно из нашей дивизии:
– Хайль Гитлер! Полковник Соколов. Что здесь происходит?
– Вам должно быть известно, герр оберст, что, по личному приказу фюрера, фельджандармы неподконтрольны ни армейским чинам, ни командирам войск СС, – поворачивается ко мне хмурый обер-лейтенант с бляхой на груди.
– Вы арестовываете моих людей, – я делаю упор на слове "моих", – могу я узнать, в чем их вина? И вообще, обер-лейтенант, сначала не мешало бы приветствовать старшего по званию, нет?
Я расстегиваю комбинезон и демонстрирую жандарму свои награды. Это производит благотворное впечатление: молодец вытягивается во фронт и рапортует:
– Хайль Гитлер! Обер-лейтенант Дитц. Прошу извинить, герр оберст, служба. Эти двое обвиняются в изнасиловании и убийстве.
Эти двое? Одного я знаю: это унтершарфюрер Фридрих Буш, веселый парень из Дрездена, очень неплохой наводчик. Совсем недавно он хвастался фотографией своей девушки, и устроил драку с поваром, охарактеризовавшим девицу словами: "Ничего, кобылка". Второй чуть помоложе, конопатый на столько, что, кажется, из-за веснушек не видно кожи. Вид у обоих жалкий и потерянный. При моем появлении они еще больше съеживаются.
Я протягиваю фельджандарму портсигар, закуриваю сам.
– А могу я уточнить, обер-лейтенант, что все-таки произошло? Если возможно, поконкретней.
