Андрей Родионов - Послушник
Если у господина под теплый серый плащ поддета обычная кольчуга, а снятый шлем, украшенный золотой и серебряной гравировкой, он беззаботно несет в руке, то эти угрюмо зыркают из-под нахлобученных железных шапок, ладонь неотрывно держат на рукояти меча, широкая грудь надежно прикрыта пластинчатым панцирем. На поясе у обоих широкие кинжалы, вдобавок у левого прикреплена булава, у правого – топор.
Хозяин выглядит бешеным хорьком, а его оруженосцы – вылитые шакалы. Это, само собой, делает их еще опаснее. Подобные им не рвутся в битву, добывая воинскую славу, а предпочитают грабить и насиловать в покоренных деревнях и небольших городках. Французы презрительно называют таких «годонами», чужаками. Странно, что их только трое, обычно в подобных бандах не менее двадцати человек. Все изрядно пьяны и настроены достаточно враждебно.
– Кого ищет ваша светлость? – глухо сипит трактирщик: похоже, у него враз пересохло в горле.
Видно, сама судьба ополчилась сегодня против старого священника, поскольку обиженный дерзким вмешательством капитан пожелал лично удостовериться, что тело в самом деле бросили собакам.
– Моя светлость ищет каналью священника, которого ты, падаль, посмел затащить в этот грязный свинарник! – верещит рыцарь, как резаный.
Эк его разобрало! Если уж ты такой неистовый, взял бы да отправился воевать с сарацинами, вот бы вы вдоволь повизжали друг на друга. Крича, что подожжет весь гадюшник, а трактирщика повесит рядом с проклятым святошей, рыцарь посылает одного из воинов найти раненого и стащить вниз. Вот это уже никуда не годится, нарушать больничный режим – последнее дело, любой медработник подтвердит. Что еще за самоуправство? Давным-давно великий Гиппократ опытным путем установил, что если заболевшего лечить, правильно кормить и назначать ему больничный режим, то пациент может выздороветь. И я буду бороться за здоровье данного конкретного больного!
Я внимательно смотрю в окно. Еще не стемнело, но небо успело незаметно поменять цвет с привычно лазурного на насыщенно-темные оттенки, совсем скоро солнце обессиленно рухнет за горизонт. На небе кокетливо красуется бледная луна, подманивает медлительные звезды. С немалым удовлетворением констатирую, что из всех лошадей во дворе англичанам принадлежат только трое. Серым в яблоках жеребцом, на котором дорогое седло с высокой спинкой, серебряные уздечка и стремена, явно владеет заносчивый юнец. Два других коня заметно проще, но ростом и статью выделяются среди мирных крестьянских трудяг, как доги между спаниелей.
Пришельцы самоуверенно заявились в деревню всего лишь втроем, явно не верят в угрозу со стороны вечно забитых сервов с тусклыми лицами. Их будешь живьем жарить, а кроме униженной мольбы, так ничего не дождешься, еще и благодарить будут, что благородный господин обратил на них внимание. Улица, совсем недавно полная народу, девственно пуста, деревня как вымерла. Только вездесущие воробьи лениво копошатся в грязи, да беспрерывно кукует кукушка, видно, где-то поблизости бродит бессмертный. Захлопнув пыльные ставни, дома будто вжались в землю.
– Ничего не вижу, ничего не слышу, да минет нас чаша сия, – задумчиво бормочу я, скептически поджав губы.
Почему-то этот рецепт никого не спасает, но люди все равно в него верят. Вот одна из великих загадок бытия: ну почему все надеются на Избавителя, вместо того чтобы решать проблемы самостоятельно? Сейчас вопрос стоит так: на что я могу пойти, чтобы спасти жизнь священника?
Я мрачно гляжу, как пальцы медленно сжимаются в кулаки без всякого моего участия, затем понимаю, что в душе давно уже все решил. Разжимаю пальцы, а затем поворачиваюсь к продолжающему грязно богохульствовать рыцарю, звучно, на весь трактир, откашливаюсь. Здесь такое поведение опасно близко к прямому вызову, забей я в большой барабан и загуди в дудку, произведенный эффект был бы намного меньше.
Рыцарь выпускает ворот бледного как смерть трактирщика, медленно поворачивается ко мне, словно не веря своим ушам. Правая рука красиво брошена на эфес меча, левой прижал к груди шлем, где на верхушке слабо колышутся дивные перья экзотических птиц. Сузившиеся глаза мгновенно взвешивают наглого лекаришку, светлые брови изумленно изгибаются. Из-за спины хозяина оруженосец, неверяще разинув рот, разглядывает меня, как заморскую птицу попугая, что к полному изумлению присутствующих заговорила человеческим голосом.
Словом, одним звуком произвожу форменный фурор. Я успеваю заметить в раззявленном рту черные гнилые пеньки вместо нормальных зубов, что в сочетании с обложенным белесым налетом языком означает одно: неправильное питание уже привело англичанина к гастриту, впереди – язва желудка. Но сейчас неподходящее время для постановки диагнозов, да и лечить я его не собираюсь.
– Робер де Могуле, благородный дворянин из Нормандии, – с легким поклоном представляюсь я.
Англичанин презрительно фыркает, высоко задранный нос словно кричит: «И это вот – дворянин?», – тем не менее снисходительно бросает:
– Барон де Мангано, виконт Готторн, владетель замка Помонж.
– Рад познакомиться, господин барон, – радушно замечаю я, не обращая внимания на кислый взгляд нетерпеливо постукивающего ногой рыцаря. – Надеюсь, вы пошутили?
– Когда?
– Когда пообещали повесить священника и трактирщика. Вы же христианин, как и эти французы, пусть они и неблагородного звания. В конце концов, это я занес раненого внутрь, умирающий бедолага в луже крови валялся на сырой земле, а вокруг не было ни единой живой души.
– Прекрасно, – цедит сквозь зубы барон, светлые глаза – как дыры, а через них проглядывает нечто темное, как грозовая туча. – А теперь сядь на место, клистирная трубка, и заткнись, иначе на дереве будут висеть трое. Вы, лягушатники, никак не возьмете в толк, кто же ныне правит Францией. Теперь вы наша колония, как Ирландское королевство и княжество Уэльс. Скажу – будете прыгать по-лягушачьи, прикажу – запоете по-соловьиному.
Последние слова я пропускаю мимо ушей, наверху показывается посланный за священником воин. Небрежно ухватив раненого за шиворот, он тащит его за собой, с задорным смехом подбадривая сильными тычками.
– Готовь веревку, – бросает рыцарь возвышающемуся за плечом оруженосцу, по лицу защитника слабых и обиженных гуляет предвкушающая улыбка.
– Вы не можете так поступить с раненым, – неверяще говорю я.
– Не могу? – тупо удивляется рыцарь. – Как не могу, да я лично перевешал не меньше сотни французов. Тут вся деревня, как я погляжу, явный источник смутьянов. Когда вздернем этих мерзавцев, я выжгу ее дотла. Славно повеселимся!
Какое-то мгновенье гляжу в безжалостные навыкате глаза, перекошенный рот с ощеренными зубами, отчего-то понимаю: не врет. Да, вешал и будет вешать, жег и еще сожжет, убивал, убивает и будет убивать. Барон – как бешеная собака. Такое уже было, или надо сказать – будет? Подобные бойкие молодцы в черной форме с хохотом загоняли людей в дома и сараи, а потом жгли сразу сотнями. Под звуки губной гармошки вешали и пытали, заодно культурно развлекаясь. Европа, будь она неладна!
Воин, который пинками гонит священника перед собой, спустился уже до половины лестницы. Под угрожающим взглядом англичанина я сгорбил плечи, робким пингвином втянул в плечи голову, на лице – тоска и покорность. Презрительно фыркнув, барон равнодушно отворачивается. Ясно как божий день, что ремесло лекаря выбирают законченные трусы, хуже может быть лишь карьера монаха. Убивать – вот единственное достойное занятие, поистине жаль, что нельзя лишить благородного звания за уклонение от мужского долга. Но ничего, никогда в жизни пацифисту не стать рыцарем, золотые шпоры дают лишь истинным мужчинам, грозным воинам, свирепым, как львы.
Говорят, что тигры, медведи или леопарды не охотятся на людей, но стоит им хоть раз отведать человеческого мяса, хищники тут же «садятся» на него, как на героин. И ничем уже не отвлечь зверя от людоедства, хоть корми его от пуза. Подобным образом поступают некоторые люди, когда ощущают настоящий вкус жизни, лишь убивая себе подобных.
Убийства нужны им как воздух, и вовсе не важно за что и под каким знаменем сражаться, лишь бы щедро плескать кровь, нагоняя ужас на оцепеневших жертв. Но и на таких монстров находится управа. В Великую Отечественную нежные и хрупкие девушки-медсестры бросали бинты, брали в руки оружие, защищая раненых от безжалостных убийц. Женщины – дарительницы жизни, кому, как не им, знать ей подлинную цену? Но тонкие руки не дрожали, убивая немцев.
Отчего же дрогнет рука у бывшего сержанта Российской армии? Нет для того никаких причин, ведь сражаешься не с подобным тебе человеком, а с хищником. На любого зверя найдется рогатина, на каждый клык – нож, на острые когти – пуля в лоб. Кто сказал, что в деревне пострадает хоть один человек?
