Андрей Посняков - Воевода заморских земель
– А у тебя сейчас ничего не осталось, уважаемый Чекильтай?
– Есть немного. Совсем немного. Хочешь – дам?
– Конечно, хочу!
– Тогда вот… Выпей… Не больше глотка. Теперь возьми трубку. Вдыхай дым… Сильней, не бойся! Хватит… Эй, хватит! Стой! Открой глаза… Да не так. Посмотри внутрь себя. Что ты видишь?
– О, боже… я… Я как будто лечу. Ну да, лечу… Какой-то большой город. Река. Да это же Волхов! Новгород! Подлетаю ближе – ух, как здорово… А ну-ка, сверну на Кузьмодемьянскую… Ага! А вот – Пробойная, Федоровский ручей… Храм Феодора Стратилата, люди выходят – видно, кончилась служба. Все такие нарядные, особенно вот эта дородная боярыня… Вот, осторожно спустилась с крыльца, оглянулась… Матушка!!! Матушка!!! Это я, Ваня, твой сын! Ты знаешь, я здоров, у нас все хо… Да посмотри же на меня, матушка! Это же я, я! Почему же ты не узнаешь меня, проходишь мимо. Остановись же, поговори со мной. Куда же ты, куда?! Матушка!!!
Плача, Ваня выронил из руки трубку и тяжело упал на циновки…
Когда он очнулся, Чекильтай невозмутимо протянул ему чашку с водой, напиться.
Ваня припал губами к воде, напившись, облизал губы:
– Почему вода такая соленая?
– Это твои слезы.
– Я плакал?
Знахарь лишь усмехнулся в ответ.
В голове шумело.
– Дойдешь до дома сам?
– Конечно. – Ваня усмехнулся. – И завтра снова приду. Только пейотль, наверное, уже не буду больше…
– А это лишь малая доза, – покачал головой Чекильтай. – Впрочем, похоже, пейотль уже покидает тебя.
– Ну, тогда я пойду.
– Иди.
Около церкви Фрола и Лавра коварный пейотль снова достал Ваню – его стало рвать прямо у паперти.
А в тени храма, скрытый от чужих взглядов колючим кустарником, молился юный Тламак.
– О, Бог мой, Иисус Христос, прошу тебя, как никогда еще не просил, помоги мне! Я зря ввязался в это дело. Эти купцы – они вовсе не обычные купцы-почтека – по крайней мере, Таштетль. Кажется, я видел его приносящим жертвы в храме Уицилапочтли в жреческой одежде из человеческой кожи. Теночки верят в кровавые жертвы – ибо без человеческой крови остановится бег солнца и все живое погибнет. Они верят. Я тоже из народа теночков, я люблю Теночтитлан, великий город. Но я не верю кровавым богам жестоких жрецов, я верю в тебя, Иисус! А этот Таштетль… Мне страшно. Он знает о моей сестре. Боже, помоги ей! Прости меня, Господи, что я делюсь с тобой своими заботами – мне просто больше не с кем. Ты знаешь – и в Теночтитлане есть православные христиане, есть тайный храм – и там сейчас молятся за меня. Я верю тебе, Иисус. Прости, что я возношу тебе молитвы не в церкви: боюсь быть замеченным кем-то из людей Таштетля. Боже, как я рад, что ты сейчас слышишь меня. Спасибо, что ты есть. Помолился – и стало легче. И Таштетль уже не кажется таким страшным, в конце концов, он всего лишь человек…
Свет луны отражался в блестящей от пота коже юного ацтека, в глазах его отражалась надежда и радость.
Какой-то шум послышался вдруг у паперти. Тламак вздрогнул. И в этот момент откуда-то сверху прямо под ноги индейцу с треском свалилась тяжелая туша.
Люди Таштетля? Неужели выследили? И теперь только Иисус может помочь…
Бежать! Немедленно бежать.
До крайности взволнованный Тламак бросил взгляд на упавшего… Тот совсем не походил на теночка или отоми. Белый! Круглолицый, круглощекий парень с кудрявыми волосами. А как от него разит соком агавы! Интересно, что он делал на дереве – неужели спал?
Тламак неожиданно рассмеялся. Настолько рад он был, что это не Таштетль или его люди.
Криво улыбнулся и сверзившийся с деревины Олелька Гнус:
– Ну, чего ржешь-то? Не видел, как люди с дерева падают? Тьфу.
Отряхнувшись, Олелька сплюнул под ноги. И тут повторился тот самый звук, что привлек его внимание еще на дереве. Словно бы рычит кто-то там, у паперти.
Не сговариваясь, оба – Тламак и Олелька – заглянули за церковь. На земле в луже рвоты стоял на четвереньках белый темно-русый подросток. Его продолжало рвать.
Пожав плечами, Олелька поднял за волосы голову блюющего подростка. Заглянул в лицо – и сразу отпрянул. Этого еще тут не хватало. Жаль, не убили тогда стрелой, змееныша.
Тламак принюхался к рвоте. Усмехнулся:
– Кажется, этот парень близко сошелся с пейотлем. Хотя сейчас ему должно полегчать. Эй… Эй… Ты меня слышишь?
– Слы… слышу, – еле-еле откликнулся Ваня. Из глаз его градом текли слезы.
Тламак повернулся было к круглолицему:
– Давай отведем его… Ой…
Олельки Гнуса уже и след простыл. А чего ему тут оставалось делать?
Тламак вздохнул:
– Я отведу тебя домой. Где ты живешь? Не опускай лицо. Где? Ты? Живешь?!
– У… у церкви… Мих… Мих…
– А, у церкви Михаила Архангела. Знаю. Вставай, пойдем.
Ваня, шатаясь, поднялся. С помощью Тламака сделал первый шаг. Затем еще. Так и шел всю дорогу, держась правой рукой за теплое плечо молодого ацтека.
– Олег Иваныч, там Ваню привели, – заглянув в палаты воеводы, произнес стражник.
– И что… Как – привели? – Адмирал-воевода оторвался от груды бумаг. – Давайте его сюда. И зовите Геронтия.
Поддерживая под руки, слуги ввели Ваню. Да… Действительно, почти невменяем. Упился, что ли? Нет, бражкой вроде не пахнет… Какой странный у него взгляд – словно бы и не узнает. Зрачки расширены. То плачет, то смеется. Ха!
Олег Иваныч хлопнул себя по лбу.
Наркотики!
Явно чего-то нанюхался парень! Или обкурился. От чего здесь можно так забалдеть? Кокаин? Нет, тот южнее, в Перу, у инков. Значит, еще какая местная дрянь. Куда Ваня ходил-то? А к знахарю! Вот завтра этому знахарю…
– Ведите-ка его спать, – приказал Олег Иваныч. – Только, сперва умойте. Завтра, ужо, разберемся. Кто его привел-то?
– Парень один. Местный. Ушел уже.
– Ушел… Ну, ладно.
Только наркомана нам и не хватало! Олег Иваныч потряс головой. Сердито сдвинул к краю стола кучу бумаг – отчеты, карты торговых путей, списки имущества – возился с ними с утра, сам уже как наркоман стал. О доме позабыл, о жене. Бедная Софья! Последнюю неделю сидит все вечера одна-одинешенька – местные языки учит. Эх, в кино б ее сводить или на концерт. В крайнем случае – в кабак… А что? Неплохая идея.
Улыбнувшись, Олег Иваныч накинул кафтан и, пристегнув к поясу шпагу, поднялся этажом выше – в собственные жилые апартаменты.
Софья еще не ложилась, сидела грустная – ждала мужа. Дал же Бог счастье такое…
– Не спишь, Софьюшка?
Боярыня оторвалась от книги:
– Олег! Наконец-то.
– А пойдем-ка в корчму завалим!
– Так ведь… Поздно уже.
– А и что, что поздно? Идем, развеемся. Наших позовем, Гришаню с Ульянкой.
Софья лишь рассмеялась и махнула рукой. Выбрала самый красивый летник – цвета весенней листвы. Погляделась в зеркало:
– Ну, идем, что ли?
В корчме – ближней, на главной площади, что называлась по имени хозяина «У Мирона» – плясали. Народу было порядочно – почти все с кораблей. Выкушав пару кружек бражки, Олег Иваныч поцеловал жену и, вытащив ее из-за стола, закружил в танце. Местные музыканты играли на свирелях. Цыкали бубенцы и трещотки.
Welcome to the hotel California… – подпевал Олег Иваныч. Как раз в тему!
Глава 8
Ново-Михайловский посад. Зима 1477—1478 гг.
И были, кто избрал себе торговлю:
Известно, – процветают торгаши.
Ленгленд, «Видение о Петре-пахаре»Серый-серый человек следит за нами,
Серый-серый человек с липкими руками.
Зачем ты за нами следишь, серый человек?
Сергей Рыженко, «Серый человек»В палатах адмирал-воеводы ждали гостей – купцов из дальних земель. Суетились-бегали слуги, повар готовил угощенье – обычную в Ново-Михайловском посаде смесь русской и индейской кухонь, с пирогами, лепешками и ухой. Олег Иваныч затеял эту встречу не просто так – купчишки-то с далекой стороны пришли, из города Семпоалы, что на восточном краю земель отоми. Стало быть – знали дороги, перевалы, ночевки. Может быть, и про металлы ведали, хотя, конечно, о железной руде вряд ли – железа индейцы не знали. Камень: кремень, обсидиан, яшма, – медь, золото – это да, это использовали, а вот железо… Даже мечи из дерева делали, потом втыкали по периметру широкого лезвия острые обсидиановые кусочки – неплохо выходило, остер такой меч гораздо, правда, по боевым качествам со стальным ну никак не сравнится – тяжел и неудобен, фехтовать таким – рука устанет. Но не может же такого быть, чтоб железной руды нигде поблизости не было! Найти надо, да желательно еще и селитру.
Купцы явились к вечеру, важно вылезли из носилок, поклонились, по русскому обычаю, в пояс – встречал сам хозяин, Олег Иваныч с супругой, боярыней Софьей. Закончив раскланиваться, тощий, похожий на растрепанную ворону купец через переводчика приветствовал «белого новомихайловского владыку» в самых высокопарных выражениях. Его напарник – пучеглазый толстяк – лишь растянул толстые губы в улыбке, которая стала еще шире, как только он узрел за столом большие кувшины с октли.
