Николай Берг - Лёха
В отличие от оживленных немцев куча пленных выглядела неподвижной, тусклой мятой массой. А немцы с чего-то стали еще оживленнее, начали собираться на улице, звать друг друга, словно цирк какой-то едет; даже те, что куриц ощипывали – бросили свою работу. И да, действительно, скоро под дружный смех зольдатов появился и цирк – роскошный легковой автомобиль; Леха уже и не удивился знакомой сверкающей звезде на радиаторе «мерседеса», только вот этот кабриолет волокла пара весьма убогого вида лошадок, и в целом зрелище было комичное. Никак неказистая колхозная, коротконогая и пузатая скотинка не сочеталась с шедевром германского автопрома.
Впрочем, седоки кабриолета хоть и выглядели явно начальством, потому как на погонах у них что-то серебряное было, но держались очень демократично, словно понимая комизм ситуации и сами вовсе не против были поучаствовать в общем веселье. «Кучер»-шофер шутовски раскланялся перед собравшимися, его наградили аплодисментами и одобрительными выкриками. За спинами собравшихся вокруг автомобиля происходившее было видно не самым лучшим образом, тем более, сидя с земли, но вскоре до Лехи дошло: то ли словечко «пропаганда» несколько раз услышал, то ли увидел на вылезших из авто посверкивавшие на солнце фотоаппараты, то ли еще как, но ясно стало, что это корреспонденты тогдашних СМИ прибыли. В воздухе прямо чувствовалось, что зольдаты чуточку презрительно относятся к этим корреспондентам, чуточку их опасаются – и явно хотят запечатлеться в истории. Даже хлипкий и сутулый зольдат, стоявший неподалеку в весьма обтерханном обмундировании, горделиво выпятил тощую грудь, когда оказался рядом с автомобилем. Прибывшие тут же стали распоряжаться, но не так, как им полагалось по чину, не по-офицерски, а как-то очень по-домашнему, по-свойски, называя окружающих «камерадами»[37]. Тем не менее публика живо засуетилась, к поломавшейся машине тут же нагрянули несколько эсэсовцев в уже знакомой черной форме с розовыми кантами, вместе с ними оказались и несколько обычных вояк – в серой, живо открыли капот и завозились уверенно в брюхе заболевшей кабриолетины, лошадей выпрягли и убрали с глаз долой и начали что-то городить на противоположной от пленных стороне. Те, кто дрых у стены, живо построились в очередь перед вынесенным из дома стулом, рядом поставили что-то странное, на треноге, но как будто знакомое, корреспондент повыбирал место, откуда снимать будет, потом появился явно какой-то чин, потому что на нем форма сидела очень ладно и много было всяких фиговин на погонах и мундире, первый из очереди сел на стул – и тут Леха понял, что это походная стоматологическая установка, а вон и аккумулятор стоит, электрическое питание, значит. Жужжала бормашина, пациент старательно растягивал пасть, стоматолог уверенно работал, стоявшие вокруг отпускали шуточки – все, кроме тех, кто стоял в очереди. Второй из кабриолета тем временем сделал несколько общих снимков, потом подошел к почтительно вставшим перед ним конвоирам за столиком с пулеметом. Пулеметчик остался на месте, остальные подошли к пленным и стали осматривать сидящих. Выбрали несколько человек, на вкус Лехи совершенно нефотогеничных, каких-то плюгавых, корявых и кривоногих, треть из них были впридачу еще и азиатами. Мордами они тоже не вышли. Честно признаться – корявые у них были морды. Словно гоблины какие-то, могли бы в кино по романам Толкиена без грима сниматься.
Пока их фотографировали, конвоир в фуражке блином другую группу поднял – эти выглядели совсем иначе: в полной форме, с шинелями, котелками и флягами. Совершенно нормальные люди, ни у одного нет никаких бинтов, все целые и здоровые. Тут же немцы приволокли пару армейских термосов – ребристых, здоровенных, литров на двадцать каждый, – и выстроившимся в очередь чистеньким пленным немец, аккуратно надевший на себя белый поварской фартук, половником стал разливать довольно густой суп, что корреспондент и запечатлел для истории. Смысл таких действий Леха не понял, но корреспондент действовал уверенно, явно точно зная, что ему надо. Потом затрещал забор у домика слева и оттуда, валя фруктовые деревья, выехал малюсенький танк, в котором опытный глаз геймера сразу опознал Pz.Kpfw.II, «двоечку», на буксире танчик волок советский БТ, не горелый, но сильно битый, пробоины были видны даже на расстоянии. Сначала корреспонденту пришлось немного поорать, чтобы стоявшие рядом зольдаты отошли подале. Потом на фоне битого БТ гордо несколько раз проехала – и с закрытыми люками, и потом с открытым, откуда воинственно торчал командир, – «двоечка», вытащившая БТ на буксире откуда-то с задворков. Подождали, пока уляжется пыль, поднятая гусеницами, потом оба корреспондента, что-то обсудив, вытащили из кучи пленных испуганного паренька в танкистском шлеме и горелом в нескольких местах замасленном комбезе, что-то ему втолковали через услужливого переводчика из пленных, и танкист неохотно полез в танк БТ, где и встал в башенном люке, задрав руки. Но выглядел при этом как-то, по мнению Лехи, неестественно. Немцы пришли к тому же выводу, потому что один из эсэсовцев в черном комбезе по приказу фотографа лихо вспрыгнул на броню БТ и дал нашему танкисту подзатыльник. Парень в шлеме испугался еще больше, но такой вид фотографа устроил, и он сделал несколько снимков, сняв заодно и пару как бы берущих в плен этого дурня эсэсовцев.
Попасть в объектив хотели многие, и потому, не слишком чинясь, оба корреспондента щелкали своими фотоаппаратами, не жалея пленки. Зольдаты остановили куда-то неторопливо трюхавшего на лошадке кавалериста, которого как раз сфотографировали на фоне танка БТ корреспонденты, и тот, ухмыляясь, помог нескольким из толпы залезть на свою кобылку и их тоже сфотографировали корреспонденты. Насколько успел заметить Леха, конник сделал на этом небольшой бизнес – во всяком случае, двое из снявшихся вполне открыто отдарились – один сигареты дал кавалеристу, другой сунул бумажку, очень похожую на купюру. Ну точно как в праздники в парке детей на лошадке так же фотографировали.
Боец Семенов
Пленные были даже на первый взгляд совершенно разными – сразу же выделялась группка человек из пяти-шести, чистеньких, веселых, даже, пожалуй, довольных происшедшим. Опять же все было при них – от шинелей и туго набитых сидоров, до фляг, котелков и прочего снаряжения, красноармейцу положенного по уставу. Не похоже было, что их схватили и обезоружили прямо в кипячке боя. Несколько человек, наоборот, были совершенно обалделыми, ободранными, со свежими ссадинами и кровью на одежде – вот этих явно взяли с бою. Остальные выглядели где-то посередке между кучкой благостных, как их окрестил для себя Семенов, и тех, что были после недавней драки.
Агонизировавшая дивизия, огрызки и обломки других частей, добиваемые германцами в этом районе, были представлены и в пестром сборище военнопленных. Больше всего было пехотинцев, но и танкисты сидели – их отличали комбинезоны да танкошлемы, артиллеристы наличествовали, пара была явных техников, даже из ВВС один был, а Семенов думал, что, кроме Лехи, тут никого из воздушной братии не окажется. Половина сидевших были ранены, забинтованы чем попало и на скорую руку, но видно, что все – легкие, ходячие. Ни одного тяжелого тут не было. И этих, Логинова со Спесивцевым, тут не оказалось, чему Семенов сначала порадовался, а потом вспомнил, что и Петрова тут нет. Так что ничего хорошего, нечему тут радоваться.
Охрана, сидящая с пулеметом под деревом, не препятствовала пленным перемещаться с места на место, и то один, то другой боец по каким-то своим делам перебирались, не пересекая невидимую черту, ограничивающую это скопище людей. Вялое такое копошение получалось, тем более что кроме группки сытых и благополучных, остальные выглядели и уставшими до чертиков, и голодными.
Пользуясь этой возможностью, Семенов аккуратно подсаживался то к одному, то к другому, разыскивая земляков и интересуясь важными вопросами – кормят ли тут, есть ли водичка и что вообще слышно. Раньше в плену быть не доводилось, потому надо было понять, что и как будет, что и как надо делать самим. В деревне был дядька Евстафий Егорыч, он в Империалистическую оказался в немецком окружении, где в плен и попал. Первым делом его отбуцкали сапогами и прикладами, потом записали, кто он и откуда, и сидел он за колючей проволокой лагеря для военнопленных до конца войны. Видеть потом колючую проволоку не мог – до судорог дело доходило, причем всерьез, без шуточек. Но вот жить в плену оказалось можно: кормили три раза в день, лечили, когда заболел, в общем, нормально, по-людски относились, хоть и врагами были. Голодно, конечно, было в конце войны, ну так и германцам самим жрать было нечего, дети у них из-за блокады без ногтей рождались. Но если пленный помирал – то давали хоронить его как положено, на кладбище, с отпеванием и попом, в гробу, что по тем временам, когда в России прогрохотала Гражданская война, казалось даже и роскошью. А офицерам русской императорской армии разрешалось даже и вне лагеря жить, как частным лицам. Под честное офицерское слово, что не попытается офицер удрать из такого плена. Потом вот Тухачевский слово нарушил и удрал, и всех офицеров тогда в лагерь обратно загребли, как простых солдат. Дескать, за это Тухачевскому потом и отомстили офицеры, когда он уже маршалом стал. В общем, дядя Евстафий Егорыч о германцах отзывался уважительно, порядочные, дескать, люди были, толковые и в механизмах разбирались – не чета нашим. А в итоге многие односельчане – погодки Евстафия Егорыча – вернулись с войны беспомощными калеками, многие и вообще не вернулись, погибли где-то далеко на той громадной и жуткой войне, а он вернулся целый, здоровый. Безногий пьянчужка Лямоныч не раз матерно и грязно Евстафия хаял, что, дескать, отсиделся бугай за чужими спинами. Дядька на это старался внимания не обращать, но видно было, что вопли деревенского дурачка юродивого ему неприятны сильно. Но тем не менее призванный двумя годами позже Евстафия Лямоныч вернулся бестолковым обрубком, рассказывая всем и каждому, кто соглашался его слушать, а уж тем более угощал вояку самогонкой, как ему ноженьки порвало как раз гранатой-«лямонкой», и пришлось ползти подранетому солдату по грязище осенней две версты, волоча за собой то, что раньше было крепкими белыми ножками. А когда наконец в полубеспамятстве дополз он до своих, то в гошпитале лекаря отрезали уже помершие ноги напрочь. И стал бравый и бойкий рядовой драгунского полка беспомощным огрызком. А сукин кот и млядий гад Евстафий Егорыч вернулся с войны на своих двоих ногах, целехоньких, что сильно отличает тех, кто с ногами, от тех, кто таковых не имеет. И не только потому, что в крестьянском хозяйстве безногому мужику места нет, а еще и потому, что и с девками не попляшешь, и замуж за такого никто не пойдет. Сильно другая жизнь у безногого в деревне выходит.
