Вадим Сухачевский - Доктор Ф. и другие
Лишь тут у меня с языка соскользнул давно уже вертевшийся вопрос:
— Но… при чем тут я?..
— Вот! — воскликнул Готлиб. — Вот! Именно с этого нам, видимо, и следовало бы начать! Однако без прелюдии тоже никак было нельзя, вы попросту ничего бы не поняли. А чтобы поняли уж до конца… или близко к тому… придется – все-таки еще одно отступление. Поразмыслите-ка, мой друг, — отчего эта Великая Тайна двигалась к нам такими сложными путями? Монашеские ордена, тайные канцелярии. Почему надо было идти за нее на костер? Почему сжигать пакет в камине? Почему гибли почти все, кто был так или иначе к ней причастен? Разве у вас не возникает вопрос – почему бы не поступить как-нибудь проще, не сделать ее сразу всеобщим достоянием? Ну, к примеру…
— Опубликовать?
— Ну, хотя бы… — Готлиб смотрел на меня прищурившись – явно тут крылся какой-то подвох.
— А правда?.. — спросил я. Однако уже чувствовал в этом какую-то нелепость и неуверенно пробормотал: – Хотя… впрочем… Не знаю…
— Браво! — обрадовался Готлиб. — Вижу, вы, слава Богу, все-таки призадумались!.. Ибо… — Он назидательно поднял палец. — Ибо истинные тайны умеют себя оберегать!.. Быть может, вы знаете – когда создают любую конструкцию, то, помимо надежности и прочности, думают еще и о так называемой "защите от дурака". Между прочим, вполне укоренившийся технический термин. Что он способен вытворить, дурак, порой и предположить невозможно, а предостеречься все равно следует. И уж если некто… если некая сила, — называйте ее как душе заблагорассудится, — впустила эту Тайну в наш столь несовершенный мир, то должна была она позаботиться и о том, чтобы это знание не попало к какому-нибудь… г-м… да вот хоть бы, скажем, тому же Снегатыреву… А уж о том, чтобы сделать ее всеобщим достоянием!.. Только на миг представьте себе последствия! Каждый поймет ее в меру своего скудного разумения – и какой начнется вселенский бедлам!.. Вот почему она проникает в наш мир лишь по крупицам, в виде иносказаний, понятных немногим. И даже сильные мира сего, те, кто реально может что-либо в мире нашем изменить, получают лишь те крупицы, обладать коими они достойны. К счастью, в администрации Президента немало умных людей, и они это в состоянии уразуметь… Но есть, к сожалению, (тоже в немалом числе), тупые карьеристы, эдакие хваты, желающие все подгрести под себя в ожидании осязаемых мирских благ; такие делают ставку на всяких снегатыревых и иже с ними. Господь им судия; ничего путного у них все равно не выйдет, а хлопот, вот увидите, доставят еще уйму… Ладно, сейчас не о них речь… Тех же, кто способен постичь целое и затем по назначению передать необходимые крупицы…
— Вы хотите сказать, — вклинился я, — что такие, способные постичь это целое… что они – тоже существуют?
— О, разумеется! — подхватил он. — И в каждом поколении – иначе цепочка неминуемо прервалась бы, и Тайна бы навсегда умерла. Назовем их деспозинами. Не стану пока, чтобы не отвлекаться, уточнять это понятие, — не волнуйтесь, подойдем со временем и к этому… Кстати, и с ними дело обстоит далеко не всегда благополучно. Так, был один католический кюре, сто лет назад живший во Франции…
— Беренжер Сонье? — вспомнил я что-то из некогда услышанного.
— Да, да, именно! Вижу, вы не зря провели тут время… Так вот… Не буду уж вдаваться в подробности, но он в конце концов распорядился своими знаниями совсем, совсем не так, как было должно. О, печальнейшая история с довольно устрашающим финалом!.. Ах, не будем пока! Сейчас это все слишком побочно… Помните, я говорил, что направление, связанное с князем-самоубийцей – не единственное. Есть еще одно – его-то мы и считаем, если можно так выразиться, магистральным; к этому и приступим. В ту же самую пору в Петербурге проживал молодой флотский офицер, некий барон фон Штраубе. Несмотря на фамилию, вполне обрусевший…
Я напряг все внимание – теперь история явно подкатывалась ко мне. От проницательного взгляда Готлиба это явно не утаилось.
— И снова я вижу, — сказал он, — что семена ложатся на подготовленную почву… Не знаю уж посредством какого откровения, но сей лейтенант вдруг понял, для чего он предуготовлен. Кстати, он находился во дворце в тот момент, когда император Николай устроил приснопамятное аутодафе павловскому посланию… Но великое свойство этой Тайны, я так думаю, в том, что она передается не только благодаря письменам. Во всяком случае, — и тому множество подтверждений, — он каким-то образом прикоснулся… Затрудняюсь дать ответ, сколь многое он успел прознать… Но потом, со временем… Да, тут надобно сказать, что у него была… Жена, не жена, — называйте как хотите… Некая редкостной красоты…
— …Глухонемая содержанка… — торопливо подсказал я, ибо опасность уже катилась по коридору и была озвучена разными голосами.
* * *Визгливый женский:
"…А я вам говорю – гундосили! С утра гундосили! И сейчас вон гундосят!.."
Мужской, порядком встревоженный (по-моему, принадлежавший Оресту Северьяновичу):
"Ты это точно, Кумова? Не придумала?"
"Больно надо! Что ли, не знаете – у меня слух!.. По-вашему, я – только нужники чистить?.. Вон там, в апартаментах!.. Не слышите? Гундосят же!.."
"О, черт!… — Это – уж не сам ли Снегатырев? — Ты смотри у меня, Любаня…"
"А что, что?!.. Как что – сразу Любаня!.. У них гундосят, а Любаня виноватая!.."
* * *— …О, и об этом вы знаете… — кивнул Готлиб. — Да, да, именно! Глухонемая… Ну, тут, однако, смотрю, и местечко – никакие секреты долго не держатся!.. Да, так на чем бишь мы остановились?.. — Он уже начинал коситься на дверь, явно тоже что-то учуяв.
— На лейтенанте фон Штраубе, — торопливо подсказал я. — И на деспозинах.
— Да, да, разумеется…
— И кого прячут в семнадцатом номере?
— Минутку терпения: как раз к этому-то мы с вами и приближаемся… — Готлиб замолк, прислушиваясь. — Но – что это там?..
Я не выдержал:
— Так приближайтесь давайте же быстрее, черт бы вас побрал!..
Но было поздно – возбужденные голоса уже громыхали у самой двери, ведущей в апартаменты, только глухой мог не услыхать:
"…Кто допустил?!.. Опять Ухов?!.."
"…Уж не я, наверно! А то – Любаня, Любаня! Чуть что – на Любаню сразу!.."
"…Ну, Ухов! Ну, индюшкин сын!.."
— Merde![41] — тихо выругался Готлиб.
"Кто там? — услышал я голос Лаймы. — Кумова, ты?.. Что случилось?.."
"Отпереть!" – рявкнул Снегатырев.
Замок поспешно щелкнул.
"И четыре дежурства вне очереди! С сегодняшнего же дня!" – уже из прихожей донесся голос Ореста Северьяновича, как никогда грозный.
"…А то все Кумова!.. — подпевал ему обиженный голос Любани. — Одна Кумова за всех!.."
— Начинается… — проговорил Готлиб, загораживая меня узкой спиной.
Восьмая глава
ТАРАРАМ. ПОГРЕБ, ЛЮБОВЬ, И ВСЕ ТАКОЕ
1
Драконы бьются на окраине,
Их кровь синя и желта.
Из китайской "Книги Перемен"…с распаленными лицами, всей ордой вкатываясь в кабинет.
— …Майор Судаков? — с порога накинулся на Готлиба Орест Северьянович. — Отлично! Превосходно! Так и будет доложено по всем инстанциям!.. И по какому, извольте ответить, праву?!..
— …Через мою голову! Втихаря! Аки тать в ночи!.. — благородно сокрушался Снегатырев.
— …Цэ я их перший прочуяв, — басил Афанасий, выглядывая в своей ушанке и халате из – за его широкого плеча и иногда на миг зависая в воздухе. — Товарищ маршал, Хведорук мое хвамилие. У приказе отметить бы…
— …А что – нельзя?.. — едва сдерживала слезы Лайма. — Я же не знала… Сказали бы, что нельзя…
— Не знала она! — подвизгивала пышнотелая Любаня. — Колготки получать – так она знает!.. А отвечать за все – так одна Кумова!..
— Спокойнее! Надо сначала разобраться! — прикрикнула на всех красавица Елизавета Васильевна, дядина жена, тоже, к моему удивлению, очутившаяся здесь.
Как это ни странно, после ее слов галдеж почти тотчас же улегся.
Дядя (или кем он там нынче мне приходился?) некоторое время пыхтел, как чайник, с ненавистью взирая на Длинного, наконец голосом, не предвещавшим ничего хорошего, повторил свой вопрос:
— Так по какому праву, майор?.. Ну-с, я жду… У нас, например, имеется приказ Администрации, вот, извольте удостовериться! — Он потряс в воздухе солидной, с гербами, бумаженцией с печатью. — А вас кто уполномочил?
Готлиб (он же, очевидно, майор Судаков) единственный здесь сохранял полное спокойствие. Он взглянул на полыхающего гневом Ореста Северьяновича холодными рыбьими глазами, всецело оправдывая свою фамилию, и с достоинством спросил:
