Руслан Мельников - Пески Палестины
Настоящее же, боевое оружие отсутствовало напрочь. Днем с огнем не сыскать в торговых рядах ни мечей, ни сабель. Не было на рынке луков и стрел, копий и боевых кинжалов. Не продавались кольчуги, щиты, панцири и шлемы. Для оружейников и бронников Святой земли наступили тяжелые времена. А в остальном… В остальном восточный базар гудел как ни в чем не бывало.
Лавчонка целителя, алхимика и астролога Мункыза располагалась в малюсеньком домишке. За глухим высоким дувалом с крепкими воротцами – небольшой дворик и едва видимая с улицы хозяйственная пристройка. В общем, жилье и торговая точка под одной крышей. И явочная хата иерусалимских подпольщиков – до кучи… Вероятно, там же, за забором, имелось и что-то вроде фармакологической мини-мануфактуры. И дом, и двор настолько провонялись сомнительными снадобьями и алхимическими опытами, что лавку целителя, наверное, мог бы отыскать даже слепой. По запаху.
И еще один любопытный нюанс. Логово Мункыза находилось на отшибе – вдали от базарной толчеи, за восточной границей Хлебного рынка, и лепилось к развалинам бывшей госпитальерской резиденции. Дальше – только руины, с которых смелые и предприимчивые горожане потихоньку таскали камень. Еще дальше – колючая проволока и минные заграждения.
Вряд ли в этом невеселом местечке на окраине рынка и под боком у Хранителей Гроба бизнес Мункыза так уж сильно процветал. Зато расположение лавки позволяло ее владельцу спокойно, не вызывая никаких подозрений, наблюдать за Проходом Шайтана и посматривать на подворья Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен, занятые тевтонским гарнизоном. Сторожевая колокольня с пулеметом и прожектором отсюда тоже просматривалась великолепно. Хабибулла давал последние наставления:
– Надеюсь, Мункыз узнает меня сразу и примет всех нас так, как должно принимать гостей радушному хозяину. Он понимает по-немецки и по-французски. Но никто из вас не должен говорить, пока с ним не побеседую я. Сначала старику нужно дать понять, что меня сопровождают друзья, а не враги.
– Как? – спросил Бурцев.
– Есть одна хитрость. Я попрошу у Мункыза воду. Мункыз вынесет. Если рядом враг – я выпью воду. Это значит, хозяину нужно быть крайне осторожным. Если же пришли друзья, я откажусь от принесенной воды.
Бурцев хмыкнул. Вот блин! У этих сарацинских подпольщиков все как положено – явки, пароли…
А Мункыз не дремал. Их заметили прежде, чем Хабибулла стукнул в низенькую прочную дверь.
– Вай, Хабибулла! – Дверь открылась. Бурцев вытянул шею, пытаясь разглядеть, что там, в домике-лавке.
– Хабибла! Хабул! Хабук! Хабки! Абки![48] – насмешливой скороговоркой неслось из полумрака, пропитанного убойным букетом. От острых запахов кружилась голова.
– Салям алейкум!
На пороге наконец возник маленький человек в большом просторном халате. Седющая-преседющая голова. Сухая, темная, почти черная кожа в глубоких бороздах морщин. Однако старикан показался Бурцеву крепким и жилистым. Этакий Сыма Цзян на арабский лад.
Халат незнакомца был прожжен в нескольких местах. Опаленные брови и волдыри на руках тоже указывали, что пожилой аксакал имеет дело с огнем. Причем довольно близко имеет. Алхимик – одно слово… Человек улыбался улыбкой доброго сказочного волшебника, но умные глаза на морщинистом лице смотрели настороженно и недоверчиво.
– Алейкум ассалям, Мункыз, – отозвался на приветствие Хабибулла.
И – неловкое молчание. Мункыз косился на спутников старого знакомца. Гадал – врагов привели ему или друзей. Пришло время пароля.
– Андак майя?[49] – спросил Хабибулла.
– Ана анди майя[50], – прозвучал ответ.
Мункыз вернулся в дом, вышел с наполненным кувшином, протянул Хабибулле. Тот поклонился, но кувшина не принял.
– Шукран, миш айз[51].
Напряжение мигом спало. Колючий ледок подозрительности растаял. Теперь мудрецы здоровались по-настоящему – сердечно, искренне. Крепко обнялись, долго не отпускали друг друга. Видать, дружбаны – не разлей вода.
Хабибулла представил спутников. Мункыз радушно улыбался, извергая непрерывные «салямы». Лишь взглянув на повозку со свиными тушами, недовольно поморщился.
– Скажи ему, мы прячем там оружие, – посоветовал Бурцев.
Хабибулла сказал. Мункыз сдержанно кивнул. Открыл ворота.
– Приглашает войти, – проговорил Хабибулла.
– Повозку поставите у забора, – добавил хозяин по-немецки. – Наблюдатели Хранителей ее не увидят. Там же, у коновязи, привяжите лошадей.
Хабибулла говорил правду: старик действительно неплохо владел «дойчем».
– Немецкий? Это сейчас необходимо, – с невеселой улыбкой объяснил Мункыз. – Тому, кто не понимает языка германцев, трудно выжить в Эль Кудсе. И уже не только в Эль Кудсе, я думаю.
Да, пожалуй… Бурцев вспомнил Венецианскую республику. Там ведь тоже «дойч» становился чем-то вроде неофициального второго государственного языка. С перспективой превратиться в первый. Джузеппе, Дездемона, Бенвенутто – все ведь они говорили по-немецки.
Потом его размышления прервали.
Одинокий крик – звонкий, тревожный, полный ужаса – донесся вдруг со стороны рынка. И мирный базарный гомон вмиг сменился всполошными воплями.
Что за хрень?! Бурцев оглянулся.
В толпу на рыночной площади вклинивались эсэсовские мундиры, белые и серые плащи с тевтонскими крестами, черные одежды кнехтов. Елы-палы! Откуда столько патрулей понабежало-то?! И главное, когда?!
А немцы наступали. Пешие, конные… И становилось ясно, насколько призрачной была иллюзия спокойствия, мира и уверенности, что до сих пор царила на торжище. О, теперь Хлебный рынок выглядел иначе, совсем иначе. Шумливый, азартный, веселый восточный базар накрыла незримая пелена страха и отчаяния. И базар взорвался, разлетелся живыми осколками.
Бежали прочь продавцы и покупатели. Переворачивались под напором обезумевшей толпы прибавки и телеги. Летел наземь дешевый и дорогой товар. Вдавливалась, втаптывалась в грязь изысканнейшая снедь, сласти и приправы; путались в ногах яркие заморские ткани; трещали черепки разбитых горшков; выделанные кожи валились в винные лужи; звонкими ручейками рассыпались монеты; металась по рынку брошенная скотина.
Никто не пытался схватить, спасти свое или чужое добро. Иерусалимцы спасали сейчас лишь самое ценное, что у них было, – собственную жизнь. Старались спасти.
А эсэсовцы не церемонились – орудовали «шмайсерами». Сшибали перепуганных людей с ног, лупили. По рукам, по плечам, по хребтам, по зубам… Тевтоны били рукоятями мечей и древками копий. А если кто сдуру да со страху пытался сопротивляться – пускали в ход клинки и наконечники.
Грянули первые выстрелы. Рынок отозвался новыми воплями ужаса и боли. Стреляли фашики явно не в воздух.
Сквозь вой и треск «шмайсеров» звучали лающие команды на немецком. Германцы перестраивались. Безоружную, беспомощную толпу уже рассекал и взламывал классический тевтонский клин. Позади следовала цепь автоматчиков. Цепь охватывала, теснила, гнала обезумевших людей к западной городской стене и в «колючку» Прохода Шайтана.
В окружении угрюмых мотоциклистов на рыночную площадь въехал грузовик. «Опель-блитц»: наклонная облицовка радиатора, кабина с обтекаемыми округленными краями и крытый кузов. Ну, то есть совсем крытый, полностью. Плотный, сплошной брезент – ни оконца, ни щелочки. И выхлопная труба – внутрь. Мля! Душегубка?!
К фургону смерти уже тащили первых несчастных, выцепленных из толпы. Бурцев увидел, как бьется в руках эсэсовцев беременная женщина. За длинными распахнутыми одеждами тянулся размотанный пояс. Вот немец случайно наступил на конец пояса. Вот упал. Вот вскочил снова. И в слепой ярости – ногой по округлому животу. Раз, другой…
Еще был плачущий мальчишка лет десяти – его тоже гнали к машине пинками.
И пожилой араб без сознания, с разбитой головой – этого волочили за ноги, лицом по земле. Лицо оставляло в пыли красный след.
И христианин с крестом паломника, нашитым на грязное рубище. Крест перекошен, а сам пилигрим, изогнувшись, держится за окровавленный бок.
Один за другим люди исчезали в чреве зловещего фургона.
Бурцев тряхнул головой. Невероятно! На Иерусалимском рынке шла облава! Настоящая, форменная облава. Хорошо организованная и спланированная. Внезапная. Стремительная. Причем хватали всех подряд. Без разбора.
Глава 39
Мункыз затараторил что-то – быстро, невнятно.
– Во двор, скорее! – перевел Хабибулла.
Повозку со свининой и контрабандным оружием загнали в ворота, поставили под навес у глинобитного забора. Заперли засов. Перевели дух.
А на площади все кричали.
– Что?! Что там происходит? – спросил Бурцев.
– Там – убивают! – ответил Мункыз.
Коротко ответил, сухо и жестко.
– Но почему?! Почему убивают?!
