Александр Бушков - Ковбой
– Сомневаюсь что-то… – проворчал Бестужев. Улыбчиво покосившись на него, Сол решительными шагами направился к Лили – она уже поднялась на ноги, стояла, цепляясь за одного из мексиканцев, неуклюже пытавшегося бормотать какие-то слова утешения. Подняла глаза:
– Сол, увези меня отсюда! Такой ужас! Эти противные животные… В жизни больше не сяду… |
Подхватив ее под локоть, Сол сказал проникновенно, как он это умел:
– Детка, это все пустяки. Финал был благополучным, ты цела и невредима.
– Я так перепугалась…
– Плевать, – сказал Сол. – Наплевать и забыть, крошка. Мы, видишь ли, снимали все с первой секунды и до последней. И я тебе говорю железно: сцена получилась великолепнейшая. Твое испуганное лицо, отвага героя, остановившего лошадей на всем скаку… Зрители тебя на руках носить будут, ты затмишь и эту кривляку Глорию, и ледышку Грету… Лицо девушки моментально стало д руг и м она улыбнулась сквозь непросохшие слезы: – Правда? О Сол!
«Сумасшедшие», – подумал Бестужев, оглядывая равнину в поисках неведомо куда сбежавшего Пако.
Флегматичный конек отыскался быстро, он принялся спокойно пастись, отбежав не так уж и далеко. Мало что могло вывести его из равновесия, и уж никак не диковинный вид киноаппарата, не на шутку испугавшего упряжку дилижанса. Легко подманив коня, Бестужев взобрался на него и не спеша поехал в город. Как ни удивительно, он чувствовал себя прекрасно – а казалось, все тело будет ныть от ушибов…
Не колеблясь, он решительно свернул в сторону салуна – никак не помешает добрый глоток спиртного, пусть даже пить его придется на здешний манер.
У салуна его и поджидал Джонни (именовавшийся дома Иоганном, но, в противоположность родителям, крайне старавшийся поскорее американизироваться), один из самых сметливых и проворных малолетних агентов Бестужева, с некоторых пор выделенный для особого задания. Босоногий сорванец сидел в тенечке и лениво швырял камешки в старую бочку без днища -но, завидев издали начальство, моментально прекратил это занятие и подошел к салуну как раз в тот момент, когда Бестужев спешивался. С ходу сообщил:
– А я вас тут и ждал, мистер Майкл.
– Почему? – с интересом спросил Бестужев.
– А куда вы еще можете пойти, если не работаете? Либо в отель, либо в салун. Никого такого, – он ухарски подмигнул, – вы в городе не завели, так что… Только еще день, в отеле сидеть скучно…
«Выйдет толк из мальчишки, если соберется в полицию», – подумал Бестужев. Спросил тихонько:
– И что?
– Он отбил телеграмму. Час назад. До этого только письма отправлял, каждый день к вечеру, как по часам, чтобы они успели к восьмичасовому в Нью-Йорк, а теперь отбил телеграмму. Что там, я не разузнал, как тут разузнаешь, старик Берт ни за что не проболтается…
– Это точно, – задумчиво сказал Бестужев, вспомнив замкнутого костлявого почтмейстера, олицетворение служебного рвения и служебной тайны. – Тут и пытаться нечего… Хотя, Джонни… Мало ли что может за этим скрываться. Может, у нашего друга есть в Нью-Йорке невеста, или просто симпатия, вот он ей и шлет регулярно, а теперь решил телеграмму отстучать…
– Симпа-атия… – пробурчал Джонни с насмешливым видом умудренного жизнью индивидуума одиннадцати лет от роду, решительно не понимающего пока, что взрослые находят во всем э т о м. – Нет, мистер Майкл, я вам не малыш какой-нибудь, знаю, как это бывает, когда у парня симпатия. Он ходит с этаким глупым видом, с самой что ни на есть идиотской улыбкой, всему белому свету рад, и даже может дать монетку ни с того ни с сего… А э т о т всегда такой хмурый, кислый, каждый раз, когда заходит на почту, по сторонам озирается, как будто только что спер денежки у почтенной вдовы, и боится, что за ним уже пустились сыщики… Верно вам говорю, не похож он на парня, у которого симпатия…
– Посмотрим, – сказал Бестужев, протягивая ему монетку. – Посматривай там, на станции…
Войдя в салун, он поступил очень просто: трижды качнув пальцем над стаканом, повторил веско:
– Уан дринк, уан дринк, уан дринк…
Бесстрастный Пэдди, как и подобает хваткому кабатчику, не стал удивляться клиенту, приносящему дополнительную прибыль заведению, набуровил в стакан вполне приемлемую для русского человека дозу. Устроившись в дальнем, прохладном и темноватом уголке спиной к стойке, Бестужев глотнул отнюдь не на американский манер, враз разделавшись с половиной содержимого. На душе сразу просветлело.
Не зря же говорится, что устами младенца глаголет истина… Все верно: даже черствый, приземленный субъект, относящий на почту письма и отправляющий телеграмму симпатии, будет если не улыбаться, то хотя бы добреть лицом, некая мечтательная радость на его физиономии обязательно будет присутствовать. А вот мистер Фалмор, выполняющий в киноэкспедиции функции кассира и бухгалтера, ведет себя совершенно иначе – как подметили и Джонни, и сам Бестужев, вид у него при посещении почты вороватый, невольно озирается – ну понятно, он же не профессиональный шпик…
Именно Фалмор и привлек внимание Бестужева, наметанным глазом высматривавшего среди сотоварищей по экспедиции наседку. У него не имелось точных улик, но они не всегда и нужны: иногда достаточно неких трудноописуемых словами впечатлений, чтобы с уверенностью заключить: что-то тут неладно…
Слишком уж бегали глазки у мистера Фалмора, когда он болтался на съемках. Слишком уж назойливо он старался совать нос во все дырки, расспрашивать обо всем, иногда довольно неуклюже, нимало не заботясь о мотивировках.
Слишком уж он нервничал в те моменты, когда для этого не имелось абсолютно никаких причин. Основываясь на собственных наблюдениях и донесениях Джонни, с некоторых пор плотно опекавшего скромного бухгалтера, Бестужев и начал подозревать его в се рьез. Разумеется, случаются самые нелепые совпадения, и напраслина порой возводится на самых невинных людей. Но чутье, но опыт… Бестужев уже почти и не сомневался: если здесь присутствует нанятый конкурентами соглядатай, то им может быть только мистер Фалмор, шпик-любитель, по ничтожеству своему не способный сохранять хладнокровие. До сих пор были только письма (ежедневные отчеты?), а теперь вот телеграмма. Должно это что-то означать? И что именно? Есть над чем поломать голову…
Глава четвертая
Когда оконное стекло тоненько задребезжало во второй раз, а там и в третий, Бестужев окончательно понял, что ему не почудилось. Встал и направился туда. Он давно уже сидел, не зажигая лампы, глаза привыкли к темноте, и до окна он добрался быстро, ловко обходя массивные предметы мебели, очень может быть, помнившие еще Гражданскую войну.
Четвертый камешек дзынькнул о стекло, пока он неуклюже опускал непривычную раму – здесь, в Америке, окна открывались совершенно иначе, нужно было не распахивать створки, а поднять одну либо опустить другую. В лицо пахнуло теплой ночной прохладой, Бестужев увидел взмах руки, посторонился, и вовремя – еще один камушек прожужжал возле его щеки, звонко стукнул по полу.
– Эй! – тихонько окрикнул он. – Что стряслось?
– Мистер Майкл, мистер Майкл! – Джонни приплясывал внизу, судя по сдавленному голосу, с трудом переводил дыхание. – Они появились…
Не раздумывая, Бестужев оперся на подоконник, протиснулся в полуотворенное окно и сиганул вниз с неопасной вышины в пару аршин – после своего дебюта в кинематографе и бурных событий трех отснятых лент он способен был, пожалуй, и не на такие трюки.
– Приехали! Приехали! – возбужденно зашептал Джонни. – Фалмор час назад нанял фургон Кривого Хоба, я прицепился сзади, они меня не заметили по темноте… Доехали до станции. С вечерним нью-йоркским приехали какие-то неприятные типы, четверо, Фалмор с ними пошептался, и они набились в фургон, собрались сюда… Я бежал напрямик, через Мансанитовую Долину… Опередил, ага… Скоро они тут появятся… А вы стрелять будете?
Ласково взявши огольца за ворот, Бестужев сказал насколько мог убедительнее:
– Никто не будет стрелять… Мы что, в фильме? Но ты все равно, старина, скройся отсюда куда-нибудь подальше, ты свое дело и так отлично сделал…
Ладно, – проворчал юный агент и направился прочь – столь быстро и сговорчиво, что Бестужев, вспомнив собственное детство, уже не сомневался, что мальчишка непременно затаится где-нибудь поблизости, чтобы досмотреть этот захватывающий спектакль до конца.
И где прикажете его искать в темноте? Остается надеяться, что и в самом деле обойдется без выстрелов, а значит, и без-шальных пуль. Голдман заверял, что до таких крайностей никогда не доходит, так что будем надеяться…
Бестужев действовал быстро и четко, все было обговорено заранее, еще на закате он предупредил свою гвардию, что нынче с наступлением темноты следует не смыкать глаз и уж тем более, боже упаси, не увлекаться спиртным – а следует, собравшись в номере у кого-нибудь, быть готовыми к любым неожиданностям. Вполне возможно, он встревожился понапрасну, но, если ничего не произойдет, ложную тревогу, как это сплошь и рядом случается, следует по примеру хватких командиров счесть за учения…
