Флориан Иллиес - 1913. Лето целого века
Мужские фантазии, часть вторая: два видения от путешествия поездом. Освальд Шпенглер, старый шовинист, отнюдь не в отпуске – он размышляет над закатом Европы и над всеми этими женщинами повсюду. «Интеллектуальный контакт с женщиной мне выносим лишь в малых дозах. Даже если девушка ограниченна, как какая-нибудь феминистка, или безвкусна, как какая-нибудь рисовальщица». Он опять сидит дома в мюнхенской квартире, и она ему отвратительна, в первую очередь мебелью: «Всякая мебель должна выдерживать строгость, с какой мы оцениваем Моне или ренессансное здание. Старая мебель ее выдерживает. Глядя на новую, кажется, будто дилетант упражнял на эскизах пальцы». Затем он вспоминает, как ехал на поезде, и добавляет: «Единственное, в чем эти выжившие из ума стилетворцы не дали волю своему „умению“, так это локомотивы и проч.». Готфрид Бенн этим летом тоже едет поездом. И женщины в купе у него тоже вызывают всплеск тестостерона. О своих переживаниях в экспрессе между Берлином и Балтийским морем он пишет в маленькую записную книжку – эти великие строки: «Нагая плоть / С загаром до зубов». И затем: «Мужской загар сидит верхом на женском: / Разовые пересыпы разнообразны. / А приятные – подлежат повтору. / Но потом! Какое одиночество!» [30] Стало быть, Бенн, как и Шпенглер, выносит женщин лишь в малых дозах. После них и он рад спуститься в подвал одиночества.
Император Франц Иосиф ищет «одиночества вдвоем». Взяв под ручку госпожу Катарину Шратт, он идет по раскинувшемуся парку Бад-Ишля, своего давнего места отдыха. Госпожа Катарина Шратт – тоже его давняя спутница: они знакомы с тех самых пор, когда еще была жива Сисси.
И все же (и такова его воля) ей нельзя приходиться ему любовницей, – только спутницей. Разделенные тридцатью годами разницы в возрасте, они вместе коротают дни. Но ночью кайзер хочет быть один. Зато с утра пораньше, около семи, он покидает императорскую виллу и идет на другую сторону к госпоже Шратт, на ее виллу «Феличита», где они вместе выпивают по чашечке кофе. Затем он смешивается с отдыхающими на курорте. Чаще всего его не узнают – без орденов и охраны он больше похож на старого угрюмого офицера на пенсии. Он очень хочет быть обычным. Но вот незадача – он император. Приходится с этим мириться. И все же госпоже Шратт он пишет письма прелестнейшей повседневности. Ах, сетует он однажды, как же заболели мои мозоли, когда пришлось на банкете встать, чтобы произнести тост за короля Болгарии.
У болгарского короля в это время совсем другие заботы: 3 июля между Сербией и Болгарией разгорается спор за территории Македонии. Сербия объявляет войну – и турки, греки и румыны также выступают против Болгарии. Вторая Балканская война началась. К императору в Бад-Ишль неустанно летят депеши. Но он не хочет, чтобы эти дебоширы на Балканах тревожили его покой. Он идет к госпоже Шратт выпить чаю.
13 июля Фрейд с любимой дочерью Анной отправляется в Мариенбад отдохнуть и набраться сил к большому сражению. К IV Международному конгрессу психоаналитиков в Мюнхене в начале сентября, где ему предстоит вновь встретиться лицом к лицу с К.Г. Юнгом и прочими цюрихскими предателями. Мариенбад Фрейду, естественно, нисколько не помогает. Ни от ревматизма в правой руке, ни от депрессии. Он пишет: «Практически не могу ничего писать. Время мы здесь провели скверно, было холодно и сыро».
В конце июля Рильке наведывается в Берлин и видит там в музее обнаруженную давеча голову статуи Аменхотепа: «Настоящее чудо, я тебе расскажу», сообщает он взволнованно Лу Андреас-Саломе. Это находки с раскопок в Тель эль-Амарне из финансированной Джеймсом Саймоном экспедиции. Красота скульптур накрывает весь город волной египетской лихорадки. «Берлинер Тагеблатт» взволнованно пишет об Аменхотепе: «Модернист в самом смелом смысле слова». Авангарду советуют: «Футуристы, склоните голову!» Эльза Ласкер-Шюлер приходит в музей, преклоняет от восторга колени, ее образы царевича Юсуфа скоро будут нести в себе черты Аменхотепа IV, именуемого также Эхнатоном. А самое главное чудо, голову Нефертити, его супруги, еще даже не доставали из музейного подвала. Археологическая экспедиция решила пока не выставлять самый прекрасный экспонат. Устроители выставки подозревают, что Египет не замедлил бы заявить претензии, если бы разом увидел все, что было тогда, в январе 1913 года, вывезено из страны. Поэтому Нефертити покоится на складе.
Кто пролежал под египетской землей тысячу лет, тот потерпит еще пару – тогда весь мир падет к его ногам.
Итак, июль, все отдыхают. Рильке в египетской лихорадке, у него есть немножко денег, и заняться ему нечем. Следовательно, можно сказать, что «вполне естественно» у него возникает желание устроить себе в августе пару дней отпуска на море. Но человеку, которому изо дня в день приходится оправдываться перед всеми своими меценатшами и своим Сверх-Я за собственную холеную праздность, «отпуск» кажется дурным словом. Поэтому можно понять, что Рильке в итоге кажется «легкомысленным» (!) ехать в августе на побережье. Он оставляет Лу в Гёттингене и тут же пишет ей из Лейпцига: «Меня посетила легкомысленная идея: отправиться отсюда в конце недели к морю дней на восемь (Хайлигендамм, где Ностицы). Буковые леса там, говорят, прекрасны, и всей душой меня нежданно потянуло на море. Вполне возможно, поеду».
Франк Ведекинд в Риме, там 8 июля он заканчивает своего «Самсона», которого начал 26 января. В Рим он уехал с целью побыть одному и отдохнуть от неурядиц в связи с запретом своей пьесы «Лулу». Нимфоманка, разрушающая мир мужчин – так же нельзя. Но Ведекинд подозревает, что своей «Лулу» создал новую героиню двадцатого века. Героями прошлого он утешает себя перед лицом бесславия настоящего и читает в Риме «Итальянское путешествие» Гёте, «Культуру Ренессанса в Италии» Буркхардта, осматривает Сикстинскую капеллу. Органы цензуры в Мюнхене терли бы от удивления глаза, увидев столь буржуазные амбиции этого смутьяна. Так, он пишет жене Тилли Ведекинд: «Самое прекрасное, что мне до сих пор удалось здесь пережить, была прогулка по руинам Монте-Палатино». Но тут же предупреждает: дескать, Рим – абсолютно сонное царство, ни театров, ни варьете. «Для моих целей не могу вообразить себе ничего лучше Рима. Если же мы хотим доставить удовольствие нам обоим, то лучше было бы отправиться в Париж». Ибо надо, находясь непременно в Риме, пояснить раз и навсегда: «Париж – самый красивый город в мире, затем идет Рим, а сразу после него – Мюнхен».
Ловис Коринт сидит на вилле «Лунный Свет» в Тироде, с детьми, женой и матерью. Он еще не совсем оправился после удара, но здесь, в Санкт-Ульрихе в Грёднертале, медленно, но верно идет на поправку. Дождь так разошелся, что рисовать на природе практически невозможно. Поэтому членам семьи приходится позировать для портрета. Сначала он рисует себя, в типичном местном наряде: льняной тужурке и шляпе с пером (вот он уже и прежний радостный брюзга). Затем жену Шарлотту, также в образе тирольки. Краску он кладет на холст толстым слоем, будто демонстрируя, что вернулся к жизни. А если мир за окном погружается в дождь и туман, то цветом костюмов он наверстывает в своем искусстве сияние красного с зеленым. Сын Томас не хочет, чтобы его рисовали, ему холодно, и скоро грипп сваливает его в кроватку пансиона.
Утреннюю почту Коринт принимает «как манну небесную». Почти все письма об одном и том же: Берлинский сецессион обрастает скандалами, с тех пор как председателем был выбран торговец Пауль Кассирер. Из следующей выставки он исключил всех из тринадцати художников, его не выбравших, что вылилось в большую ссору. Объединение теперь хоть и принадлежит оставшимся сецессионистам вокруг Коринта, но вот акционерное общество, которое владеет выставочным домом на Курфюрстендам, 208/09, контролируют Кассирер и Либерман. Так что объединению вокруг Коринта приходится построить новое здание, чтобы вновь обрести пространство и признание. Когда Коринт узнает из писем, что строить его будет Петер Беренс, архитектор и дизайнер, проектирующий дома, лампы и столы для AEG, то признается, что хоть и не любит его, но чувствует возможную выгоду в плане имиджа, потому что Беренс «модернистский». Но на самом деле здесь, в Тироле, где без конца льет дождь, ему не до всех этих розней на далекой родине. Он думает «с ужасом о Берлине» и дни напролет читает «Туннель» Бернгарда Келлермана, тот самый научно-фантастический бестселлер года, описывающий подземное соединение между Европой и американским континентом. Коринт сочиняет к этому самую краткую и самую точную рецензию: «Хорошая книга, тоже хочу в Америку». Но все напрасно: в конце августа пора обратно в Берлин.
Кете Кольвиц с мужем Карлом тоже в Тироле: постоянно какие-то ссоры, дождь льет как из ведра, они не могут выбраться на спасительную природу, просиживают в своих пансионатских креслах и глубоко несчастливы друг с другом. После летних каникул она впадает в «большую депрессию». Ее посещают мысли о самоубийстве, жизнь и собственное художественное творчество приводят ее в отчаяние, она недовольна своими первыми пробами в скульптуре. И потом она спрашивает у своего дневника: «Я и Карл?» Ответ: «Такой уж безумной любви я не познала».
