Анатолий Дроздов - Листок на воде
— Если рубль обесценится, — говорит он, — то заводы останутся!
— Отберут и заводы!
— В казну? Так заплатят!
— Они не заплатят.
— Кто они?
— Большевики.
— Ты думаешь?..
— Я знаю. Не хочу объяснять, откуда, считайте, что у меня после контузии — дар пророчества. Прошу вас, Ксаверий Людвигович, запомнить. В феврале 1917 года в России случится революция. Царь отречется от престола и случится это в Пскове. Поначалу все обрадуются, но в октябре большевики осуществят переворот. Богачей и знать будут резать, как цыплят. Помните Французскую революцию? Будет даже хуже. Не смотрите на меня так, Ксаверий Людвигович, понимаю, что не верите. Прошу об одном: как только мое пророчество станет сбываться, берите семью — и за границу! Франция, Англия — все равно; чем дальше, тем лучше.
— А ты?
— Я взрослый мальчик, не пропаду!
Пропаду, конечно, но ему лучше не знать.
— Господи, сынок! — он крестится. — Какие времена! Ты хоть поосторожней в своих аппаратах…
Папаша с семьей отправляется в церковь, меня отвозят на кладбище. По пути покупаю венок. Могилы, мраморная плита с именем и стандартной эпитафией. Кладу поверх цветы. У меня нет чувств к лежащей под плитой женщине, мне просто неловко. Я присвоил наследство ее сына. Единственное утешение: других претендентов нет. Мысленно обещаю покойной: на женщин деньги тратить не буду, только из жалованья. Разве что на выпивку не хватит…
На обратном пути заглядываю в оружейную лавку, покупаю «браунинг» калибра 7,65 и пачку патронов. Мне не понравилось действие карманного трофея. Офицеры имеют право на собственные пистолеты, «браунинг» в рекомендованном списке значится.
В школу возвращаюсь под вечер. Прощание с семьей было теплым, поэтому вваливаюсь навеселе. Скидываю шинель — опа! Все взгляды на мою грудь. Крестики снять забыли…
— Я это, я! — говорю с досадой. — Тот самый Красовский!
— Так мы знали! — улыбается прапорщик Квачко, мой сосед по койке.
— И молчали?
— Вы хотели инкогнито…
— Расскажете про свои подвиги?! — подскакивает Недобоев. Он самый юный офицер в группе.
— Расскажу! Но сначала…
Офицерам запрещено носить свертки, но насчет карманов нигде не прописано. Папашины закрома сегодня полегчали. Коньяк, французский, шустовского не достать — заводы закрыты. Толстая плитка шоколада, конфеты тоже шоколадные…
— Сгодится на закуску?
— На фронте шоколада не дадут! — смеется Квачко. — Очень даже сгодится! У родителя гостили?
— Ага!
Достаю из ножен кортик, как им открывают коньяк, я знаю. Хоть для чего-то сгодился. Квачко несет стаканы. Хорошие они ребята…
— Ра-внясь! Смирна! Прапорщик Красовский!
Чеканю шаг и докладываю прибытие. Под каракулевой папахой строгие глаза начальника авиационного отдела воздухоплавательной школы полковника Ульянина. Рукопожатие, свидетельство об окончании, знак… Отныне во всех бумагах я — Военный Летчик. Так здесь принято — с больших букв. Вот и хорошо! Было бы на чем летать!
10
Накаркал! По возвращению в отряд выясняется: с аппаратами — швах! Трофейный «Авиатик» отремонтировали, но надолго его не хватило. Ресурс мотора истек, новый, естественно, взять негде — у немцев не попросишь. Мотор отправили в ремонт, только когда его восстановят? За время моего отсутствия отряд получил два «Морана», но их использовали интенсивно, моторы изношены до предела. Синельников в ангаре пытается один починить. Посиневшие на морозе руки механика ловко откручивают гайки. Вокруг столпились военлеты, в том числе начальник отряда. Синельников поднимает голову от разобранного «Гнома» и качает головой.
— Совсем невозможно? — сокрушается Егоров.
— Смотрите сами, ваше благородие! — сердится Синельников. — Поршня в цилиндрах болтаются! Как чинить? Из старухи целку не сделаешь!
Штабс-капитан, к моему удивлению, не возмущен грубостью. Поворачивается и уходит. Через час нас с Рапотой зовут к начальнику.
— Поедете в Москву, на завод «Дукс»! — говорит Егоров. — Еще в ноябре завод обязан был прислать аппараты, но их нет. На телеграммы не отвечают. Поговорите там! Очень рассчитываю на вас, Сергей Николаевич, и вас, Павел Ксаверьевич! Делайте, что хотите: ругайтесь, умоляйте, давайте взятки, но без аппаратов не возвращайтесь! Понятно?
Куда яснее! Писарь оформляет нам командировочные предписания. Сергей доволен: попасть в Москву на святки с фронта — мечта! Есть и другая причина. Татьяна, отработав сестрой милосердия, уехала в Петроград учиться. Поезд «Москва — Петроград» ходит регулярно, и ехать недалеко. Сергей садится писать любимой, я собираю вещи. Не везет мне с войной в последнее время, бегает она от меня. Что мне в Москве? У Сергея хоть Татьяна, а у меня кто? Да и задание… Неизвестно, как встретят нас на заводе. Аппараты распределяет военное ведомство. Не трудно предположить, что нам скажут. Сергей считает, что «дуксовские» штафирки, едва глянув на грозного поручика, струхнут и выкатят аппараты. Я в этом сильно сомневаюсь. Кладу в карман папашины десять тысяч. На святое дело не жалко!
Москва встречает негостеприимно: с местами в гостиницах плохо. В приличных, где живут господа офицеры, — аншлаг, в дешевых — грязь и клопы. Святки… Находим меблированные комнаты на Ситцевом Вражке. Дом старый, комнаты темные, но хоть крыша над головой…
Оставив вещи, едем на «Дукс». Извозчик запросил по случаю праздника два рубля, куда денешься? Под нашими шинелями — кожаные куртки, кортики с темляками на боку — чтоб видели, кто приехал. Не смотря на праздничные дни, «Дукс» работает. Привратник не хочет нас пускать — видимо, имеет строгое предписание. Со скандалом, но прорываемся к управляющему. Он недоволен, но встречает вежливо — Георгиевское оружие производит впечатление.
— Что вы хотите, господа! — разводит он руками. — Трудимся денно и нощно, но заказов очень много.
— Нам потребны аппараты! — бычится Сергей. — Еще в ноябре должны быть поставлены! Воевать не на чем!
Управляющий невозмутим.
— Военное ведомство велело отправить аэропланы на Юго-Западный фронт, там сложилась острая нужда. На вашем участке спокойнее. Мы не распределяем аппараты, господа, мы их только выделываем. Просите в военном ведомстве. Скажут — хоть сейчас погрузим!
Военное ведомство находится в Петрограде, и нас там явно не ждут. К тому же святки… Зря я вез десять тысяч! Видя наши погрустневшие лица, управляющий пытается смягчить пилюлю.
— Я прикажу показать вам завод! Увидите, что мы выделываем!
С паршивой овцы хоть шерсти клок. Соглашаемся. Нас ведут по цехам. Здесь варят, скручивают, клеят, обшивают полотном. Пахнет нитролаком, столярным клеем и машинным маслом. Наш гид, техник со смешной фамилией Коврига, не умолкает. Ковригу распирает гордость за завод. Он уверен, что их аппараты — лучшие в России, заводам Лебедева и Щетинина до «Дукса» далеко. Сергей хмыкает. Он рассказывал мне, как «дуксовский» «Ньюпор» на фронте не могли собрать — крылья не подходили. Однако в ангаре, где стоят готовые к облетам аппараты, лицо Рапоты меняется. Он гладит ладонью полотно крыльев, трогает гладкое дерево пропеллеров, заглядывает в кабины… Наверное, так он смотрит на Татьяну.
— Обратите внимание, господа! — сыплет Коврига. — Капот сделан не из стали, а дюраля. Это сплав алюминия, очень легкий. Таким образом, мы облегчили аппарат на несколько фунтов. Он стал скоростнее и маневреннее.
— Дюраль заграничный? — спрашивает Сергей.
— Вовсе нет! — Коврига аж лучится. — На заводе Красовского освоили выделку!
Та-ак…
— Вы имеете в виду Ксаверия Людвиговича Красовского? — уточняю.
— Именно! — подтверждает техник. — Замечательный человек, оказал содействие.
Я смотрю на Сергея, он — на меня. Мы подумали об одном и том же.
— Скажите, где можно телефонировать в Петроград?
— На Кузнецком Мосту! — техник сама любезность. — Там телефонная станция.
— Благодарю! — я жму ему руку. — Вы не представляете, как нам помогли!
Через полчаса я прижимаю наушник к уху. У папаши два телефонных аппарата: в конторе и дома. Содержать их стоит дорого, но Ксаверий Людвигович на связи не экономит. У него и телеграфный аппарат в конторе имеется… Главное, чтоб не уехал — святки как-никак. И чтоб линия Москва — Петроград не оказалась перегруженной — это вам не сотовая связь…
— У аппарата! — раздается в наушнике знакомый голос.
— Здравствуй, отец! Это Павел…
Сергей дышит мне в затылок, его я в наши отношения не посвящал. Пусть будет «отец». Похоже, Красовский-старший от такого обращения растерялся: я назвал его «отцом» впервые. Мгновение он молчит.
— Ты в Петрограде? — спрашивает, наконец.
