Сергей Щепетов - След кроманьонца
Когда и они ушли, вылезать из воды уже не было ни сил, ни желания. Он чувствовал себя пустым и выжатым, словно тюбик из-под зубной пасты.
Видимо, он задремал, голова сползла слишком низко, и вода попала в нос. Николай закашлялся и открыл глаза. Перед ним на коленях стояла очередная голышка и протягивала на узкой ладони маленький серый шарик. Николай потянулся губами и проглотил его. В желудке возникло приятное слабое жжение. Еще пара минут, и мокрый полутемный тоннель стал высоким и светлым, а женщина перед ним — невероятно, ослепительно красивой! И он хотел ее, хотел так, что аж ломило в мошонке: «Иди, иди скорее ко мне, милая!..»
В конце концов он вернулся в жилое помещение и долго мотался по огромному светлому залу, где на полу на мягких шкурах занимались любовью маленькие мужчины и женщины. Николай с наслаждением вдыхал запах факельной гари, пота, мужских и женских выделений. Он жевал тонкие, почти прозрачные ленты полусырого мяса, пил теплую солоноватую воду, снова ходил. Ему улыбались, и он улыбался в ответ. Потом он уснул на свободном месте у стены и видел теплые, бессмысленные и радостные сны.
Когда он проснулся, голова была пустой и легкой, очень хотелось есть. Николай долго и обстоятельно набивал желудок мясом, а потом пошел вместе со всеми вниз. Там он взял инструменты и стал искать подходящее место. По окончании «рабочего дня» на пути в жилой зал он увидел на знакомой развилке все того же кожаного человечка. Николай встретился с ним глазами, кивнул и свернул в правый тоннель. Всё повторилось.
И повторялось снова и снова… Николай даже не заметил, когда начал понимать их речь и пытаться говорить сам. Скорее всего, это сработал лингвотренинг Вар-ка — что-то в подсознании включилось само.
Нет, он сдался не сразу! Какое-то время он еще анализировал окружающий мир, пытался понять свое место в нем. Так, например, выяснилось, что теплые ванны после работы положены не всем, а только тем, кто занят рудными гнездами, — простые проходчики, носильщики и грузчики в правый тоннель не сворачивают. В большом зале вместе с ним спят и едят только проходчики и добытчики, а остальные занимаются этим где-то в другом месте. Кроме одежды, личного имущества ни у кого нет. Сломанную кувалду или клин можно бросить, а взамен взять новые на том же месте у подъема — там всегда лежат исправные, а поломанные заберут носильщики.
Однажды Николай обнаружил себя стоящим в углу жилого зала возле входа в наклонный тоннель, идущий вверх. По его представлениям, помещение находилось где-то рядом с поверхностью, однако ни света, ни движения воздуха по проходу не наблюдалось, а на ступеньках-лунках лежал толстый слой пыли. Ему показалось это смешным: надо же, такая большая дыра, такие удобные ступеньки, и никто ими не пользуется! Он обратился к людям:
— Почему туда никто не ходит?
— Зачем? Там же ничего нет! — ответили ему с удивлением.
Это развеселило его еще больше, и, выдернув из стены факел, он начал подниматься по проходу.
Тоннель располагался под углом градусов 45–40 и быстро сужался, как будто идешь внутри бутылки, приближаясь к горлышку. «Может, тут и пробка есть?» — хихикнул Николай.
Удивительно, но пробка оказалась на месте — круглый щит из связанных ремнями деревяшек.
— Гы-ы! Я вылезу, как Хоттабыч из бутылки! — пьяно замычал Николай и потрогал подбородок: борода была, но довольно короткая — до Хоттабыча далеко. Он подобрался поближе, уперся в крышку спиной и попытался разогнуть ноги, но ничего не получилось.
— Гы-ы, не открывается! — удивился он. — Но я хочу, как Хоттабыч!!
Он уперся всей силой своей невменяемости, и крышка приподнялась, сдвинулась. В лицо плеснуло холодным свежим воздухом.
— Я джинн! Я джинн — великий и ужасный!! — Николай переступил в следующую лунку и рывком протиснулся в щель.
Дикая боль резанула по глазам. Он вскинул руки к лицу и заклинился локтями между крышкой и краем отверстия. И слава Богу, иначе лететь бы ему вниз все восемь или десять пройденных метров!
Ему повезло: на поверхности был то ли вечер, то ли утро, и небо затянуто тучами. Будь здесь солнце, он бы, наверное, просто ослеп — сжег сетчатку глаз, беззащитно подставленную свету предельно расширенными зрачками. Кажется, вся сила наркотика, гуляющего в крови, ушла на подавление боли, и в голове просветлело: «Я на поверхности. Надо ждать, пока привыкнут глаза, надо ждать…»
Он несколько раз пытался смотреть и тут же снова зажимал глаза ладонями. Он отчаялся и замерз, но, чтобы уйти вниз, нужно было отодвинуть крышку, а для этого убрать от лица руки. В конце концов то ли зрачки сузились до нужных размеров, то ли просто наступили сумерки, но Николай смог открыть глаза.
Он открыл глаза и увидел, что здесь действительно ничего нет. Совсем ничего! Он торчит, как надгробный обелиск, посреди присыпанной снегом равнины под низким пасмурным небом.
Снег не образует сплошного покрова, из мелкого щебни поверхности кое-где торчат жидкие пучки засохшей травы. Горизонт во все стороны открыт, как бывает, когда находишься на возвышенности, а не во впадине. Зима и пустыня…
Где же? Где?! А вон там! Только в одном месте линия горизонта становится зубчатой — горы. Далекие, покрытые снегом горы.
Николаю стало невыносимо тоскливо, горько и обидно. Он отступил вниз, пригнулся, приподнял плечами крышку и поставил ее на место. Факел потух, и двигаться пришлось ощупью — спускаться в теплый, вонючий и такой… уютный мирок.
Потом ему несколько раз приходила мысль, что если запастись едой и одеждой, то…
— Остановись, Большой!
— ?
— Ты больше не пойдешь туда.
— Почему?
— Ты пойдешь со мной. Такова воля Зеленой Богини.
— Но!..
— Такова воля!
Николай уже давно забыл, что такое собственная воля, что можно не соглашаться и как-то влиять на обстоятельства. Он просто покорно побрел за кожаным коротышкой.
Они шли очень долго, и Николаю в конце концов стало скучно. Они остановились у небольшой круглой дыры, ведущей вниз. Там было довольно светло, и кожаный велел Николаю спускаться первым. Сам он за ним почему-то не последовал. Вскоре за спиной послышался шорох и скрежет — входное отверстие оказалось закрыто деревянным щитом.
Николай спустился на дно каменного мешка и огляделся: «Похоже на чье-то жилье: на полу не-сколько смятых шкур, низкое каменное корыто, в которое откуда-то сверху капает вода и переливается через край, в стороне у стены выдолблена яма — сортир, что ли? Странно…»
Сначала страха не было, только удивление: а где же теплая вода, ласковые руки, маленький серый шарик на узкой ладони? Потом в размякшее сознание стал пробиваться смысл всего этого: и ямы-туалета и светильника с запасом жира на много циклов, и корыта с водой, которая никогда не кончится, и щели над полом, из которой тянет свежим воздухом.
Волна тревоги накатила и сдавила горло: «Неужели?! Почему?» Ответа не было, и тревога переросла в панику: «Выпустите меня! Не надо!! Я хочу туда, я хочу обратно!!! За что?!!» Ужас накатывал волна за волной, выжимал холодный пот из кожи: «Нет!!! Только не это!!!»
Николай всхлипнул и вытер лицо: его, конечно, не выпустят, и скоро он будет в аду. Так и случилось.
Он выл, метался, грыз руки, прыгал на стены, скреб их пальцами, бился о них головой, кричал, плакал и снова кричал…
Иногда он приходил в себя, полз на четвереньках к корыту и пил воду. Его тошнило, он снова пил, падал лицом в вонючие шкуры, и ад возвращался.
Прошли тысячи, тысячи лет…
Он открыл глаза и почувствовал, что страшно, ужасно, смертельно голоден, и где-то рядом еда. Возле светильника стояло низкое блюдо, в бульоне плавал кусок мяса. Николай лакал, как собака, давился мясом, опять глотал, захлебываясь, бульон. Потом его тошнило…
— …Разве можно сразу лишать человека Сока Жизни?! Он чуть не умер!
— Но он не умер, Младший Жрец!
— Ты почти убил его, Средний Жрец! Он же мог просто лишиться разума! Нужно быть рожденным в Царстве Богини, чтобы…
— Он не умер и не лишился разума. Не так ли, Младший? Этого не случилось, и я не могу сказать, что ты… ошибся, когда выбрал его?
— Ты не можешь сказать так, Средний Жрец! Я не ошибся!
— Хорошо. Я буду говорить с ним, когда минует… два цикла. Подготовь его.
— Я все сделаю, Средний Жрец.
— Просыпайся, Большой! Тебя хочет видеть и говоришь с тобой сам…
— Я не буду ни с кем говорить! От меня воняет, я грязен!
— Хорошо, ты очистишься.
Одежда — это шанс. Остатки штанов, драная, расползающаяся куртка, ботинки — это последнее свидетельство того, что где-то есть другой мир и другая жизнь. Сапоги и кожаный фартук — это конец.
Николай тер о каменистое дно, полоскал, отжимал и снова тер свои засаленные, сопревшие тряпки. О, герой крутых боевиков, вы спасаете себя мечом, шпагой, автоматом, бластером, могучим кулаком, наконец, а вот он… Он стирает свои шмотки. У него очень болят пальцы, а они так плохо отстирываются без мыла…
