Дмитрий Дашко - Прощай, гвардия!
Надо признать, проигрывать он умел. Ни единый мускул не дрогнул на лице генерал-аншефа, когда я в сопровождении Муханова и освобожденных гренадер ввалился в его кабинет. Ушаков держался прямо, осанисто, как уверенный в своей правоте человек. Казалось, ничто на свете не способно его смутить и вывести из равновесия.
– Здравствуй, Андрей Иванович, – слегка склонив голову, поприветствовал я его.
Внутри меня боролись противоположные чувства: уважение к тому, кто так много сделал для России, и огромное разочарование, смешанное с жалостью. Злости или ненависти к великому инквизитору я не испытывал.
– Барон? – отстраненно протянул Ушаков. – Как чувствовал, что ты извернешься. Надо было тебя сразу убить.
– Надо было, – согласился я. – Только уже поздно.
Генерал-аншеф нахмурился, недовольно проворчал:
– Обмишурился я с тобой, нечего сказать. Одного у тебя попрошу: не томи старика. Ежели за животом моим пришел, сразу лиши.
– Нет, Андрей Иванович, убивать тебя я не буду.
– Спужалси? – насмешливо спросил Ушаков. – Аль чистеньким хочешь остаться? Так это в наше время занятие почти что невозможное. В чем-то да испачкаешься.
– Не боюсь я тебя, генерал. Перестал бояться с той самой секунды, как узнал о твоем вероломстве.
Ушаков схватился за резные ручки кресла, стал красным как вареный рак:
– Ты, фон Гофен, говори, да не заговаривайся! Кто тебе право дал на меня поклеп возводить?
– Лейб-кампанцы, что возле дверей твоего кабинета стояли. Убивцы императрицы Российской. Спасибо им за то, что личину твою истинную проявили, Андрей Иванович. Столько лет гадюкой ты при троне обретался! Жаль, вовремя не раскусили!
Вырвавшиеся слова распалили меня еще сильнее. Сейчас я настолько ненавидел предателя, что готов был задушить его голыми руками.
От Ушакова ничего не ускользнуло. Он лишь подобрался. Что-то похожее на улыбку промелькнуло на его лице.
Я насторожился. Такое поведение никак не вязалось с ситуацией, в которую угодил некогда всесильный предатель.
– Чему улыбаешься, Андрей Иванович? Подмоги ждешь? Так не спасет тебя никакая подмога: хучь полк, хучь армия. Сами погибнем, и тебя убьем, – веско пообещал я.
– Горяч ты, барон. Не верится, что в жилах твоих кровь холодная курляндская течет, – проговорил Ушаков. – Ведешь себя, как русак природный. Не зря в первый день тебя отметил. Не подвел меня нюх сыщицкий.
Я внимательно посмотрел на лукаво улыбавшегося генерала. Что-то было неправильное в его поведении. Не так себя должен вести тот, чья вина доказана огромным количеством улик. Пусть это бравада, но зачем Ушакову бравировать перед нами? Кто мы такие для него?
Нет, тут явно что-то не так. Либо в рукаве у великого инквизитора спрятан неведомый нам козырь. На что он рассчитывает, чего ждет? Конечно, я не собираюсь быть палачом, хотя при необходимости сумею переступить черту, лишив изменника жизни. Но ведь положение Ушакова серьезное, если не сказать критическое, а он шуточки отпускает, иронизирует. Странно это, очень странно. Будто играет со мной в кошки-мышки или другую игру, правила которой мне неизвестны.
За этими рассуждениями я едва не забыл о главной причине, из-за чего, собственно, и устроил штурм кабинета Ушакова. Слава богу, мне удалось опомниться.
– Я не священник и не могу отпускать грехи, но если ты скажешь, что сталось с Анной Иоанновной и где императрица находится сейчас, то этим облегчишь себе участь, господин генерал. Может, мне удастся выхлопотать тебе помилование. Жить можно и в Сибири, куда ты так опасался поехать. Это намного лучше, чем потерять голову на плахе. Ну, Андрей Иванович, не тяни кота за хвост, говори, что с Анной Иоанновной!
– Она… – Ушаков нервно сглотнул. – Если я тебе скажу, что она пребывает в полном здравии, что будешь делать, барон?
– Жива?! Так что же ты молчишь! Отвечай немедленно! – заорал я.
Только бы Ушаков не соврал. Если с Анной Иоанновной все в порядке, это существенно меняет весь расклад. Победа будет за нами. Однозначно.
Генерал-аншеф, вскинув подбородок, произнес с прежней странной ухмылкой, будто прощупывая меня:
– Целехонька императрица. Ну, так что делать зачнешь, фон Гофен?
Я ответил немедля:
– Вытащу из любой темницы, в которую ты ее засадил. Верну ей престол государства Российского. Только скажи, где она? Клянусь, я позабочусь о том, чтобы с твоей головы ни один волос не упал.
Сейчас я мог обещать ему все, включая звезду с неба. Лишь бы сказал, куда они спрятали императрицу. Наизнанку вывернусь, но спасу.
Глаза Ушакова заблестели.
– В месте надежном ее содержу. С охраной хорошей, что человеку чужому подступиться не даст.
– Значит, не смогли ее все же убить. Рука не поднялась на самодержицу! – радостно воскликнул я.
Ушаков кивнул:
– Волынский, тот, может, и сумел бы. Нраву он дикого. Да и грехов за ним поболе, чем у меня накопилось. Его когда-то Петр Великий казнить собирался, да помиловал. Потом еще в опалу попадал, чудом выкрутился. Он убил бы. А я не смог. В место тайное царицу вывез, от глаз Елизаветы Петровны подальше.
– Собирайся, Андрей Иванович. Едем за императрицей, – решительно произнес я, чувствуя в себе необыкновенный подъем жизненной силы. – Если обманул, пеняй на себя. Я не в настроении шутки шутить.
Ушаков резко встал:
– И мне не до шуток, фон Гофен. Гляди.
Он вытащил из кармана камзола свиток, протянул мне:
– Читай внимательно. Опосля поговорим. Токмо вели орлам твоим выйти ненадолго. Бумага сия зело секретная.
Повернувшись к Муханову и гренадерам, я попросил их покинуть помещение. Ушаков удовлетворенно кивнул.
Я развернул документ, пробежал глазами текст. С каждой новой строчкой внутри у меня закипало все сильнее и сильнее. Это был документ, составленный лично императрицей Анной Иоанновной. И если написанное в нем соответствовало действительности… Я поднял голову и увидел хитрый прищуренный взгляд Ушакова.
– Что скажешь, майор? Больше не считаешь меня комплотчиком? – Генерал подмигнул.
Я чуть ослабил ворот рубахи, набрал в грудь побольше воздуха:
– Господин генерал-аншеф, простите, я в полном недоумении. Ничего не понимаю.
От прочитанного голова шла кругом. Похоже, все было не так, как представлял себе я.
Великий инквизитор вновь опустился в кресло, сцепил пальцы рук и произнес:
– Это мне надо перед тобой виниться, фон Гофен. Прости старика. Надо было тебе сразу открыться, токмо мешала мне цидулька одна.
Он покопался в столе и протянул мне еще одну бумагу:
– Поизучай вот.
Я впился в нее глазами. Это был донос в классическом стиле. Некий аноним обвинял меня в целой куче злодеяний. Дескать, слышал от меня хулу и непотребные слова в адрес государыни, Бирона и прочих высокопоставленных вельмож. Клеветник бил наверняка, чтобы похоронить меня если не под одним обвинением, так под другим. Нормальная практика удаления конкурентов. Не иначе Балагур расстарался.
– И вы поверили всей этой гнуси? – слегка осипшим голосом спросил я.
– Но ты же поверил в то, что я стал заговорщиком, – пожал плечами Ушаков. – Вот и я чуточек в тебе засумлевался. Жизнь, она ко всякому приучает. Друзья врагами становятся, враги в товарищах ходить зачинают. Такие персоны в измену переметнулись, что уж о тех, кто титулом да чином не вышел, сказывать! Не мог я сразу все выложить. Однако ты, барон, испытание прошел с честью. Теперь могу тебе полностью довериться.
– Ваша светлость, так был заговор или не было? Что случилось? Я уже совсем запутался, – признался я.
– Был комплот. Как не быть? – подтвердил Ушаков. – Донесли людишки мне верные, что снюхалась цесаревна Елизавета с посланником хранцузским. Денег от него через лекаришку своего Лестока вытребовала. С гвардейцами старой гвардии шашни водить стала. А когда Волынский ко мне подошел да речи о моей опале неминучей повел, стало мне ясно, что и кабинет-министр тоже под Лизаньку подлаживается и комплот вокруг цесаревны образовался. Кинулся я к матушке с новостями такими, а она верить мне отказалась. «Лизка моя, – говорит, – трусиха отчаянная, да голова у нее пустая, тряпками новомодными забитая. Токмо о балах с машкерадами и думает. Какая из нее комплотчица?»
С трудом убедить матушку мне удалось. Сначала думали от греха подальше цесаревну замуж выдать и из державы убрать. Жениха Остерман нашел ей хорошего. Но Лизавета носом закрутила. Не по нраву жених ей пришелся. Юбками вертеть перед любым встречным привыкла, а принц немецкий ей куда хужее свинопаса малороссийского показался.
«Очевидно, Ушаков намекал на Разумовского», – подумал я. Почти как в знаменитой сказке Андерсена. Действительно, «Ах, мой милый Августин!»
– Предлагал я в монастырь девку упрямую отправить, но тут Бирон воспротивился. Он все Петрушу, старшенького своего, подумывал за цесаревну сосватать. Не понимал, что горбатую токмо могила исправит. Матушка-императрица, речи его послушав, цесаревну по-женски пожалела, в монастырь сослать не дозволила. А я все коленки себе протер, упрашивая государыню под арест Елизавету взять. Не разрешила Анна Иоанновна. Сказала, что нельзя вот так просто дочь Петра Великого в казематы тащить. И Волынского допрашивать не велела. Думала, что это я власти его возросшей опасаюсь.
