Дмитрий Дашко - Прощай, гвардия!
Скоро к нам присоединились мои друзья-гренадеры. Чижиков успел подраться со своими конвоирами, и теперь его скулу украшал огромный синяк.
– Ну, ты и даешь, братец!
– Ничего, вашскородие, то дело пустяшное, – заверил меня мой бывший «дядька». – Я тому, кто энтакое безобразие надо мной учинил, всю физиономию своротить сподобился. К дохтуру ево повезли. А меня еще чуток помутузили, ну да мы к тому привычные.
С Михайловым тоже обошлось. Гренадер выглядел здоровым и полным сил.
Вдвоем они стали спрашивать меня о происходящем. Я, как мог, пояснил.
– Выходит, эта курва толстомясая, Лизка, сию кашу заварила, – покачал головой Чижиков.
– Верно, – подтвердил я. – Только мы это знаем, а остальные – нет.
Всего казематы охраняло около роты дежурившего по нуждам Тайной канцелярии Ингерманландского полка. Понимая, что нам не совладать с такой силищей, я отыскал свой мундир, переоделся и отправился вместе с Мухановым на поиски старшего. Встретившиеся на пути фузилеры не препятствовали нам, ибо не догадывались, что имеют дело с арестантами. Наоборот, даже брали «на караул», хоть и косились на сломанный эполет Муханова. Однако мундиры императорской гвардии оказывали волшебное действие: препон нам не чинили.
Можно было бы сразу махнуть отсюда на свободу, но зачем такая свобода, пусть даже столь манящая и доступная? Нельзя сворачивать с намеченного пути.
Работенка нам предстояла воистину гераклова: «всего-навсего» запихнуть съехавшую телегу истории в правильную колею. Ради этого я был готов на все.
Мои товарищи заряжались от меня решимостью идти до конца, каким бы безнадежным это ни выглядело.
Командиром ингерманландцев оказался дородный капитан-поручик, помнивший меня еще по Крымскому походу. В тот момент, когда я ворвался к нему, он приканчивал нехитрый ужин, состоявший из куриной ножки и соленых огурцов. Возле стола, угодливо согнув спину, стоял денщик.
– Фон Гофен, чем обязан? – изумился капитан-поручик.
– Слово и дело государево! – объявил я. – У меня важный разговор, не терпящий отлагательства.
Офицер торопливо дожевал курицу и жестом выслал из комнаты денщика.
– Слушаю вас.
Хоть он уже начинал подозревать, что дело нечисто, скажу по правде, мне составило большого труда убедить его хотя бы не мешать нам. Капитан-поручик был весьма осторожным человеком и опасался опрометчивых шагов. Я его понимал. Власть остается властью, даже если установлена незаконным путем. Лишь единицы находят в себе силы бросить ей вызов.
– Ушаков никуда не уезжал? – поинтересовался я у капитан-поручика.
– Куда он денется? У себя сидит. Велел не пущать никого.
– Ну, нас-то он примет, – усмехнулся я, взводя курки пистолетов. – С такими аргументами – как не принять?!
– Генерала охраняет десяток нижних чинов с белыми повязками, – осторожно предупредил капитан-поручик. – Нынче они тут за главных. Кличут себя императорской лейб-кампанией. Велено все приказы их исполнять, хучь среди них даже капрала завалящего нет.
– Ничего страшного. С них-то мы и начнем, – многозначительно сказал я. – За то, что опозорили свои мундиры, разговор у нас с ними будет короткий.
Как она была хороша – с серебряным крестом в руках, с орденом Святой Екатерины на шее, когда появилась перед съезжей избой Преображенского полка! Молодая, разрумянившаяся, в гвардейском мундире, который так ей шел. Она знала, что военная форма выгодно подчеркивала достоинства ее фигуры, и любила наряжаться в мужскую одежду.
За спиной Шуваловы, Скавронские (прямая родня императрицы), Разумовские. Испуганные, подбадривающие друг друга. Жанно Лесток. Маленький и верный. Один из тех, кто подбил ее на это.
Отовсюду сбегались солдаты-преображенцы. Совсем недавно они бурно обсуждали известие о том, что скоро их полк двинется вслед за Измайловским в боевой поход. Воевать им не хотелось.
Единственного дежурившего при полку офицера, который пытался крикнуть «На караул!», сбили с ног, отобрали шпагу. Сейчас он сидел, таращась в одну точку, и без устали повторял:
– Что же вы наделали?!
Солдаты и сами не знали ответа на этот вопрос. Однако сделанного назад не воротишь.
– Узнаете ли вы меня? Знаете ли вы, чья я дочь? – громко воскликнула Елизавета, спускаясь с саней.
– Знаем, матушка! – нестройно откликнулись преображенцы.
– Императрица Анна Иоанновна нынче преставилась! Враги хотят лишить меня законного права на престол российский, – произнесла, поднимая над собой крест, цесаревна. – Готовы ли вы меня защитить?
– Да, матушка!
– Так идите за мной и защитите!
В солдатских рядах засуетились Грюнштейн со Шварцем, обнося присутствующих деньгами. Революция без материальной смазки буксует.
Появился принц Гессен-Гомбургский на коне:
– Солдаты, стройтесь в колонну! Мы идем ко дворцу.
Он спрыгнул с коня, подошел к цесаревне, шепнул на ухо:
– Ушаков с Волынским берут на себя вашу тетку. Начальник дворцовой охраны получил от меня предписание усилить караулы преображенцами. Если мы будем действовать стремительно, он так ничего и не поймет.
Три сотни человек двинулись по Невскому прямиком к Зимнему дворцу. Впереди на санях ехала Елизавета. Потом она решила пойти пешком, но стала вязнуть в снегу. Двое солдат подхватили ее на руки и понесли.
Немного погодя от колонны отделились несколько небольших отрядов. Им было приказано провести аресты четы Биронов, вице-канцлера Остермана и супружеской пары Антона Ульриха и Анны Леопольдовны.
Хоть это случилось меньше суток назад, казалось, будто с той поры пронеслась целая вечность.
Скучно дежурить при Тайной канцелярии. Лейб-кампанцы откровенно зевали. Главные дела сейчас вершились во дворце. Грюнштейн да дружок его немец Шварц выбивали себе чины и имения у новой императрицы, требовали власти, почета, титулов дворянских.
Вот же сколько счастья зараз привалило! Только руки ковшом подставляй. Нет, не зря на именины свои красавицу цесаревну приглашали, кутили с ней допоздна, башмаки на танцах стаптывали, в койку, подобно счастливчику Алексею Шубину, прыгали. Пусть и потерялся след его где-то в Сибири бескрайней, но разве позволит Лизавета Петровна там ему гнить? Обязательно указ отпишет, возвернет Леху.
Не надо отправляться на войну ни со свеями, ни с татарами или ляхами. Пусть другие кровь свою проливают. Умный человек устроится куда покойней и выгодней. Для этого можно и на революцию пойти.
А всех делов-то было, что охрану дворцовую хитростью оружия лишить; тех, на кого надежи мало, в казематы затолкать. Правда, теперь сиди тут да сторожи арестантов, пока те, кому повезло больше, лакомые кусочки делят. Ну, да есть надежа, что не позабудут, вспомнят, кто, как и чем отличился. Да и как не вспомнить, ежели всем товариществом на эндакое решились? Как один поднялись.
Ротного офицерика Гревса, что бузотерил да шпажкой размахивал, Грюнштейн чуть к праотцам не отправил. Токмо что цесаревна и остановила смертоубийство. Слово со всех взяла никого живота не лишать.
Лизавета Петровна милостива, мухи не обидит. Ходит павой, телом и душой добра. Ну как за такой, за глазами ее лучистыми не пойти? Хучь в Сибирь, хучь на плаху, хучь к славе великой. А как не быть славе, коли дщерь это Петрова! Уж с ней-то не пропадешь.
Пущай бродют слухи, будто золото, которым она всех щедро одаряет, свейское да хранцузское. Это все людишки нехорошие брешут. Много таких, что поклеп возвести хотят. Ну подумаешь, вертится вокруг императрицы маркиз Шетарди. Так на то его и посланником из Парижу прислали, чтобы нос по ветру держал, чуял, чем на Руси повеяло.
Будет у нас благодать. Широко вздохнет человек русский, полной грудью воздух почует. Метлой поганой всю немчуру, что подле престола вертелась, повыметем. Рази что людишек толковых да полезных оставим, вроде Грюнштейна или лекаришки Лестока. Как он славно скальпелем своим барабан караульного подрезал, когда тот чуть было тревогу не учинил!
Во дворце все же лучше. Да и надежней.
Никто не успел сообразить, откуда вдруг взялись в домине, специально под нужды Тайной канцелярии отведенной, вооруженные люди со злыми лицами. Впереди них вихрем летел высокий здоровенный офицер с погонами лейб-гвардии майора на зеленом измайловском мундире. Было в нем столько решимости и гнева, что все десять лейб-кампанцев разом ощутили себя пигмеями перед этим великаном.
– Что, сволочи, поигрались в переворот? Да воздастся вам по делам вашим! – закричал он и принялся разить шпагой направо и налево.
И не было силы, способной в тот миг остановить его карающую десницу.
Глава 14
Ушаков сидел за огромным столом. Рядом лежала стопка бумаг, на которых еще, наверное, и чернила высохнуть не успели. Неужели занимался, как и прежде, своими делами, будто и не было ничего – коварного предательства, измены?
