Юрий Никитин - Империя Зла
Вдоль бесконечного коридора в скромной недвижимости стояли импозантные мужчины средних лет. Обычно по двое возле каждой двери. Хорошо одетые, они разговаривали приглушенными голосами, но я чувствовал как их глаза прощупывают меня наподобие рентгеновских лучей.
Я не знаю, насколько хорошо они понимают политику Кречета, но что одного такого можно посылать против целого отряда спецназа, это видно невооруженным глазом. Дверь впереди отворилась, выплыли те самые вахтерши, что слушали Бережанского, а следом и он сам, важный и милостиво объясняющий уборщице суть западной системы ценностей.
Я поморщился, сделал вид, что не узнал, но Бережанский сразу же раскинул руки, вскричал радостно:
– Виктор!.. Виктор Александрович!.. Какими судьбами!
Врешь, скотина, мелькнуло в меня в голове злое. Ты бы никогда так не среагировал, если бы не знал, что я вхож к Кречету. Это мне мил любой приятель со студенческой скамьи, неважно стал он президентом Международного банка или слесарем, а ты никогда не раскинешь объятия тому, кто тебе не ровня...
– Да, – согласился я, – еще с тех времен, когда ты с таких же трибун доказывал о незыблемости коммунизма. А что ж ты без погон?
Он отшатнулся:
– Каких погон?
Охранники начали прислушиваться уже с интересом. Я сказал благожелательно:
– Да теперь уже можно, можно... Перестройка, как-никак! Можно не скрывать... Или все еще по той же линии? Тогда конечно... Ты сейчас в каком звании?
Конечно, на самом деле таких в тайные службы не берут. Среди любого народа достаточно мрази, что помогает из рабской услужливости сильному. Она, мразь, впереди хозяина бросается облаивать с таким рвением, что хозяин после паузы говорит благодушно, а то даже строго: «Все, хватит! Да замолчи же, наконец», а пес, хоть и, пятясь, все еще рычит и скалит зубы, прекрасно понимая, что трепка бывает за недостаточное рвение, а не за чрезмерное.
Он отступил, растерянный и с вытаращенными глазами. Впервые ему ответили тем же оружием, что раньше применял только он против этих чистеньких, благородненьких, незапятнанных. Я хищно улыбнулся, показывая, что готов дать в лоб прямо сейчас, в малом зале Кремля, где во всех углах телекамеры, где у входа респектабельные молодые парни с лицами аристократов и дипломами мастеров спорта.
Когда он попятился, начиная кланяться с извиняющейся сладкой улыбкой, мне стало гадко, я отвернулся, сдерживая позывы к тошноте. Все та же примитивная попытка насесть, что наблюдает хоть у бойцовских рыбок, хоть в стаде горных козлов, хоть в пацанячей ватаге. Там, зачастую сильный пасует перед напором слабого, но наглого. Дает взять над собой верх, и так ходит, во всем уступая, так же и среди взрослых, где хам почти всегда берет верх над интеллигентом, даже если хама можно соплей перешибить.
Да, прирожденная или внедренная воспитанием деликатность заставляет нас избегать конфликтов, ссор, на улице мы пугаемся громких голосов, оглядываемся стыдливо, не подумали бы прохожие на нас, мы всегда уступаем, уступаем, уступаем...
И вот доуступались до победы Советской власти, доуступались до резни и лагерей, теперь уступаем натиску хамского американского мужика, которому не нужна ни своя культура, ни тем более, наша. Которому важно в довольстве есть, пить, гадить, совокупляться без трудов и забот, без риска получить по рылу, и вот уже всякие там рихтеры забыты, уже наша недавно еще культурная страна вся – по крайней мере так утверждает брюхоголовое телевидение и пресса – скорбит по ушедшему клоуну или модельеру, а весь мир в шоке и трауре, когда в автокатастрофе погибает разведенная жена наследника престола в Британии, уже нацелившаяся на мужика побогаче принца...
Простому американцу, а теперь и русскому, плевать, что она ничего не изобрела, не создала, не свершила, не сыграла: кому нужны эти науки, от которых голова болит?
Глава 18
На столе уже стояли пустые чашки из-под кофе, на широком подносе остался только один бигмак, да и то Коломиец поглядывает искоса, кадык судорожно гоняет голодную слюну. Странно, взрослые люди, к тому же министры, а в правительстве должны быть одни прожженные прохвосты, а, поди, ты – стесняются протянуть руку за последним бутербродиком. Последний заметен, вот в чем дело...
Краснохарев, еще больше обрюзгший, чем обычно, поглядел на меня искоса, губы сжались, едва процедил:
– Вам бы, Виктор Александрович, патлы себе отрастить...
– Пейсы? – спросил Коган.
– Патлы, – буркнул премьер. – Просто патлы!.. Или гребень на голове выстричь, а потом в красный или зеленый... Чтоб все видели, что футурология не наука, а, судя по позднему появлению Виктора Александровича – творческая профессия. Наверное, с цыганскими плясками всю ночь, фотомоделями, возлияниями...
Я развел руками:
– Вот вы о чем. Кто-то сказал, что жена философа не может понять, что он работает даже тогда, когда просто смотрит в окно. Я просто смотрел в окно, Виктор Степанович!
Краснохарев угрюмо осведомился:
– И что же там интересного узрели?.. Окромя, разумеется, розовых слонов? Зеленое знамя пророка на кремлевских башнях? Полумесяц над церквями? Мусульман, которые совсем недавно были русскими?
Я пробормотал:
– Даже если мусульмане... Все равно это население России. Русское население...
Он громко перебил, с удовольствием демонстрируя знание новых словообразований:
– Вы, наверное, хотели сказать, русскоязычное?
Я поморщился:
– Человек, который в одной фразе сказал: «самый оптимальный», «другая альтернатива» и даже «две большие разницы», должен сидеть в углу и сопеть в тряпочку. Русский – это не национальность, а принадлежность к говорящим на русском, т.е., русскоязычным, как сейчас говорят косноязычные. А сама нация издохла еще во времена Киевской Руси. Тогда тот былинный народ звался русами, чуть позже – русичами. Сейчас «русский» то же самое, что совсем недавно «советский». А сейчас – мусульманин.
Я видел по их ошарашенным рылам, что это слишком резкие переходы для людей, которые работают от и до, а глядя на курицу, не скажут, что это курица, пока не пересчитают все перья, не заглянут в задницу. Я же человек, который глядя на яйцо, уже видит как эта птица носится под облаками, дерется с другими и вьет новое гнездо.
Краснохарев буркнул:
– Виктора Александровича слушать, что на американских горках... сами американцы их зовут русскими, порхать то вверх, то вниз, то мордой о встречный столб.
Он с неудовольствием отвернулся, тяжелый и медлительный как трактор, что и не пытается порхать в высях, но пашет и пашет, неуклюжий и нетеатральный. Я взял бутерброд, после чего все перестали смотреть в мою сторону, углубились кто в ноук-бук, кто в допотопный блокнот с уродливой птицей на толстой обложке советского образца.
Коломиец и Яузов ожесточенно спорили о национальном характере. Для Коломийца – понятно, но когда бравый генерал-парашютист углубляется в дебри психологии, то либо крыша поехала, либо, в самом деле, вся Россия сползает в пропасть.
Краснохарев прислушался одним ухом, шумно вздохнул, перегнав ворох бумаг на другую сторону стола к Когану:
– С нашим характером Штаты не догнать... Даже Германию, что хоть и намного умнее штатовцев, но работать не только умеет, а почему-то еще и любит. А у нас... Иду я вчера по своей улочке...
Сказбуш спросил с профессиональным интересом:
– Пешком?
Краснохарев с неудовольствием качнул плечом:
– Почему нет?.. Я часто хожу сам даже в булочную.
Я подумал, что единственный, кого не надо охранять – это Краснохарев. Он, в самом деле, как мощный неповоротливый трактор: куда повернут руль, туда и поедет. Только у него, пожалуй, нет врагов. Конечно, многие не прочь сковырнуть, чтобы сесть в кресло премьера, но чтоб ненавидеть как, скажем, Кречета...
Или меня, промелькнула трезвая мысль.
– Вы продолжайте, продолжайте попросил Сказбуш и что-то отметил в ноут-буке.
– Там дорогу разворотили, – проговорил Краснохарев, явно недовольный и тем, что прервали, могли с государственной мысли сбить, и подозрительными движениями пальцев министра службы безопасности, – третий день копают... Смотрю, пятеро сидят курят, а двое ломами да кирками, уже в мыле. Подошел, спрашиваю этих двух: вы кем работаете, ребята? А они отвечают: помощники рабочих.
– Кто-кто? – переспросил Коган с интересом министра по труду и занятости.
– Вот так и я раскрыл рот. Оказывается, наши работяги наняли хохлов делать их работу. От зарплаты в две тысячи отстегивают по две сотни, с пятерых у хохлов получается по тысяче. Для них это большие деньги, они в Москве без прописки, живут в вагончиках или на чердаках вместе с бомжами. Понимаешь, немец бы за свои две тыщи сам дорогу раскопал да еще и по сторонам смотрел бы: нет ли подработки еще хоть на полтыщи, а эти... вот оно русское презрение к богатству!.. Для русского важнее найти место, где хоть платить будут копейки, но чтоб работать не заставляли.
