Александровскiе кадеты. Смута (СИ) - Перумов Ник
Дверь Игорь отпер своим ключом и с порога завопил радостно:
— Ба! Ба, мы дома! Мы… с Юльк… то есть с Юлей Маслаковой! — нет, до конца его бравады не хватило, чуток смутился; Юлька же вдруг совсем застыдилась и покраснела. Как это так, явилась домой к мальчику, да ещё и сама напросилась!..
Из кухни появилась бабушка Игорька, и, словно ничего иного она никогда и не ожидала, положила обе ладони Юльке на плечи.
— Юленька! Дорогая моя, проходи, проходи. Какая ты молодец, что зашла! Голодная небось? Садись, садись, у нас сегодня пирожки — и с мясом, и с капустой, и с вареньем…
Юлька была голодна. Но, чем кормили в школе, в рот брать было решительно невозможно. Конечно, мама в таких случаях говорила — «значит, никакая ты не голодная по-настоящему, иначе бы всё съела!».
Тем более пирожки. Пирожки были деликатесом. Мама не пекла — попробуй спеки что-нибудь в коммуналке!
Юлька и глазом моргнуть не успела, а уже оказалась в знакомой уже гостиной, за накрытым столом, и от запаха пирожков у бедняжки чуть в голове не помутилось.
Пришёл и профессор Николай Михайлович, тоже обрадовался Юльке, стал расспрашивать, как они с мамой, не обижает ли их Никаноров…
Дядя Сережа, увы, их как раз обижал. Хотя и непонятно за что — последние дни ходил злющий, словно Главный Буржуин из «Мальчиша-Кибальчиша». Кричал на маму. Рявкал на неё, Юльку. Грозил ремнем. Она стала его бояться.
— Он же с вами не живет, Юлечка?
— Нет, не с нами. У него квартира отдельная, от работы. Нам туда нельзя… — и отчего-то Юльке стало очень, просто ужасно обидно. Мама у неё — из детдома, бабушка с дедушкой в войну погибли, а она всё равно выучилась, инженером стала, проектирует дома, да не простые — экспериментальные, каких ещё никто не строил!..
Мария Владимировна словно поняла, подошла, обняла за плечи.
— Ничего, милая моя. Погоди. Видишь, какие дела-то пошли — судьбы очень многих меняются, глядишь, и вам с мамой повезёт. Не кручинься, девонька.
И как-то так она это сказала, словно и впрямь бабушка, которой у Юльки никогда не было — у Юльки чуть слёзы не закапали.
А игорькова бабушка, погладив Юльку лишний раз по макушке, вдруг взялась за телефон — и оказалось, что звонила она не куда-то, а маме на работу:
— Инженера Маслакову, пожалуйста. Марина Сергеевна? Это Онуфриева, бабушка Игоря… нет-нет, всё хорошо. Всё в порядке. Я только вам сказать хотела, что Юлечка тут к нам в гости зашла, чай пьёт. Она тут у нас немного побудет, ведь можно?.. Да, не волнуйтесь, я лично проконтролирую. Конечно, звоните в любой момент. Вы же наш номер знаете?.. Вот и прекрасно. Да не за что, дорогая, не за что. До свидания.
И так хорошо, так покойно стало Юльке в этой большой, тихой, спокойной квартире, со старинной тёмной мебелью, с книгами, что занимали почти все стены, и так не захотелось отсюда уходить!..
Словно это место и было её настоящим домом, а там, в коммуналке — только их «полевой лагерь», как мама говорила.
В общем, сперва Юлька пила чай, уничтожая пирожки, кои Мария Владимировна незаметно подсовывала и подсовывала ей; потом они с Игорем долго сидели в его комнате, сделав уроки — их хоть и было немного, конец года как-никак — и лишь в долгих-долгих белых сумерках ленинградского мая Игорёк пошёл её провожать.
И, стоило им спуститься, как он вдруг густо покраснел и через силу выдавил, неловко протягивая руку:
— Ты это… портфель-то давай… донесу.
Портфель и впрямь заметно потяжелел, потому что там обосновался солидный пакет с пирожками.
И Юлька тоже покраснела. Ещё ни один мальчик ей донести портфель не предлагал. Но — слабым голоском пискнула сдавленное «спасибо…» и так же неловко и неуклюже пихнула в руку Игорю его ношу.
…А потом события пошли ещё быстрее.
Несколько дней спустя, когда школа совсем уже заканчивалась, и Юлька уже с тоской думала, что впереди — нескончаемое лето, когда все подружки разъедутся кто куда, а она, Юлька Маслакова, будет чуть не до самого августа торчать в городе — путевка в пионерлагерь маме досталась только на короткую третью смену — мама вернулась домой очень расстроенная. Глаза уже красные. Плакала.
Юлька вся аж сжалась.
Мама бросила сумку на диван, и сама на него почти что рухнула. Оказалось, что к ним в институт пришла какая-то «разнарядка»: отправить сколько-то человек аж на Чукотку. На целых два года. Можно было хорошо заработать, но самое главное — встать на ту самую «очередь» и почти сразу купить кооперативную квартиру, для чего и требовались деньги. Но…
— Твой… отец… сказал, что не сможет тебя взять. — Мама комкала уже изрядно мокрый платочек. — У него — ты знаешь… т-тётя Римма… твои… младшие… б-брат и сестра… Он отказался. А больше у нас никого и нет…
— А дядя Сережа? — выдохнула Юлька.
— Дяде Сереже я тебя и сама не доверю, — опустила голову мама. С Юлькой она сейчас говорила совершенно по-взрослому.
Да, больше у них никого не было. Тот же дядя Сережа — не родной дядя, а двоюродный.
Мама ужасно расстроилась. И полночи плакала — стараясь только, чтобы Юлька не услыхала. Но Юлька всё равно слышала — потому что тоже лежала без сна, с открытыми глазами, только отвернувшись к стене.
В школе Игорёк, само собой, заметил, что с ней что-то стряслось. А, выслушав, твёрдо сказал:
— Вот что, идём-ка к нам. Ба непременно что-нибудь придумает. Она знаешь, какая умная?..
— Да что ж тут придумаешь? — хлюпнула Юлька носом.
— Увидишь! — непреклонно заявил Игорёк.
…И точно — бабушка Мария Владимировна, выслушав сбивчивый юлькин рассказ, то и дело перемежавшийся всхлипываниями, загадочно улыбнулась, сказала — «погоди чуть-чуть» и вышла.
Юлька слышала, как взрослые вполголоса обсуждают что-то за дверьми, а потом и бабушка Игоря, и его дедушка зашли разом.
— Вот что, Юлечка, мы тут подумали…
— И решили…
— Почему бы тебе, милая, не пожить тут, у нас?
У Игорька отвалилась челюсть. У Юльки тоже.
— Отчего ж такое изумление? — бабушка подняла бровь. — Свободная комната у нас есть — будет твоя. Лето наступает, поедем на дачу, там места ещё больше; ребят хватает, есть с кем побегать-погонять.
— А с досточтимой Мариной Сергеевной мы договоримся, — закончил Игорев дед.
— Но только если ты сама хочешь, — улыбнулась Мария Владимировна.
Юлька сама не узнала собственного голоса, которым выдавила:
— Д-да… о-очень хочу…
Мама, конечно, чуть не упала в обморок. Конечно, с Игорьком Юлька училась с первого класса, с бабушкой и дедушкой его мама сталкивалась на родительских собраниях — но, когда они оба явились в их коммуналку, Юлька даже испугалась, что с мамой случится удар.
Мария Владимировна прошествовала через коммунальную кухню, словно линкор мимо вражеских батарей. Надвинулась на Петровну с её бельём, молча достала какую-то красную книжечку удостоверения, ткнула ею Петровне в нос, отчего та икнула и кинулась гасить газ под своими чанами.
Николай Михайлович, облачившийся в идеальный костюм, казался человеком совершенно иного мира. Чем-то он вдруг напомнил Юльке артистов, что играли белых офицеров в фильмах про революцию. И сынка Евгении Львовны, сунувшемся было наперерез и принявшемся клянчить рубль, он молча задвинул в стенной шкаф, да так, что сынок этот даже и не пикнул.
Пенсионеры Ефим Иваныч с Полиной Иванной тоже перестали ругаться и только что за руки не схватились, словно испуганные дети.
Мама металась по их комнатенке, словно чайка по клетке. То садилась, то вскакивала. Стискивала руки, мало что не выламывала сама себе пальцы.
— Да, но… всё-таки чужие люди… простите…
— А в войну разве чужие люди друг друга не выручали, Мариночка?.. И меня выручали, и Николай моего Михайловича, не раз, не два, не три. Пойдемте к нам, квартиру глянете, комнату, что мы Юле приготовили…
— Комнату? Ю-юле — отдельную к-комнату?
— И запирающуюся изнутри! — со значением сказала бабушка. — Засов поставили — слона сдержит, если вы беспокоитесь…
