Под знаком феникса (СИ) - Романов Герман Иванович
Но ведь серых хищников много разводится в тайге, то рано или поздно наступает бескормица, и стаи, согласно биологическим законам, начинают друг друга взаимно истреблять.
— Паша… Открой глаза, любимый, не умирай!
«Ого, это что-то новое — Эля не то, что любым не называла, мы даже и не целовались толком, потому что оба не умели. Тыкались в друг друга губами, и все — как щенки слепые. Голос какой у нее реальный — классный я глюк поймал, аж прямо плющит и таращит, сбылось желание. Надо хоть взглянуть на Эльзу одним глазком, вон как девчонка надрывается и всхлипывает. Плачет вроде, никак искренне жалеет?! Но хоть кто-то меня оплакивает после смерти!»
Щеку неожиданно обожгло, но то была не пощечина — его сейчас целовали. Нет, начали буквально осыпать поцелуями, лихорадочными и спешными, словно девчонка воровала свою долю счастья. Причем ткнулись несколько раз плотно сжатыми губами в его рот, с отвисшей челюстью, судя по ощущениям. А вот сама прикусила его губу…
— Паша, открой глаза!
«Раз просит, то надо открыть. Ага, открою и галлюцинация пропадет, а я ее много лет ждал! Но может и не пропадет, и я Эльзу увижу воочию, ведь ощущаю же ее поцелуи?!»
Сделав неимоверное усилие, Никритин открыл глаза, и первое, что он увидел, это была Эльза, в том самом белом спортивном костюме, который он ей подарил 8 мая 1978 года, в день ее рождения. И она надела его сразу же, вон даже не успела еще постирать — ткань после стиральной машины вся выцвела в один момент и покрылась разноцветными узорами.
— Паша, ты очнулся?!
Девушка радостно ойкнула, и неожиданно уселась ему на ноги, прильнула всем телом, и зарыдала взахлеб, в три ручья, как говориться. Она была настолько горячая, что он моментально взмок сам, ощущая у себя на коленях ее упругие ягодицы, и через ткань рубашки и нейлоновой курточки почувствовав тугие, как теннисные мячи, груди. И обнимал он живое тело, чувствуя, как намок от ее слез воротник, и ощущая ухом ее дыхание. Сдавил покрепче в объятиях, нет, не мираж, живой человек из плоти и крови. И ее ручки обвили его за шею будто лианы, плотно, словно привязав.
Сумерки только наступили — пригожий день был, солнечный. Он увидел за ее спиной до боли знакомый домик — Эльза с дедом жила неподалеку от шоссе на Усть-Нарву, у магазина на отвороте. Он когда ехал на дачу, постоянно впивался глазами в дом из белого кирпича под двускатной крышей, с трубой камина и окруженный небольшим ухоженным палисадником, за которым цвели яблони.
«Костюм, трава, дорожка из камня, калитка — все наяву! Это что — не галлюцинация?! Мое сознание перенеслось в меня же самого, я умер в будущем и оказался в себе самом, но прошлом?! Очуметь?! Да еще вместе с Эльзой, ведь о ней подумал в последний миг! Любимая!»
И тут его тело словно электрический разряд пробил, он чувствовал себя молодым и полным сил, всплеск адреналина оказался огромным, по-другому и быть не может в 17 лет, особенно когда сжимаешь в объятиях ту, о которой думал всю свою жизнь. А теперь знаешь, что она тебя сама искренне любит, вон как беспокоилась и всхлипывала.
Организм отреагировал соответствующим образом, и так, что девушка это моментально почувствовала, ее глаза округлились, лицо стал стремительно покрывать багрянец, вначале появившийся на щеках, потом окрасивший лоб и нос, и тут же переползший на уши и шею.
— Ой, что это?!
Эльза стремительно соскочила с него, смущенно отвела глаза в сторону, и руками стянула курточку на своей груди, что вздымалась от учащенного дыхания…
Довоенная Нарва
Глава 2
— Ущипни меня, Эля, сильно ущипни!
— Куда, Паша? Как ущипнуть?
— Куда хочешь, только больнее, — язык шевелился во рту, голос не прокуренный, а потому привычно-хрипловатый, а юношеский, ломкий еще. И это обрадовало, но через секунду он взвыл от боли.
— Ты что делаешь?!
Девичьи пальцы так сильно сдавили ухо, что из глаз сами по себе полились слезы. Павел отшатнулся от девушки, лицо которой неожиданно приняло жестокое выражение.
— А это тебе за притворство! Я так испугалась…
Эльза осеклась, подошла к нему, положив ладони на плечи — на него в упор смотрели пронзительно-синие даже в сумерках глаза, похожие на вечернее летнее небо.
— Прости, то я со злости.
— Сам напросился, не объяснив. Я думал, что все мне кажется, и растает в один миг. И не притворялся, Эля, я умирал — только объяснить тебе не смогу, да и незачем тебе такое знать, ведь ты спасла меня, сама не зная о том, дав второй шанс, — теперь и Павел осекся, понимая, что сболтнул много лишнего. Но не удержался, с языка само свалилось:
— Какой сегодня день? Год, как я понимаю, семьдесят восьмой стоит, — он провел ладонью по белой курточке. — Еще ни разу не стиранная, новая, не вздумай в машинку совать — вся пятнами покроется, ты потом горевать будешь. Лучше руками отстирай, дольше поносишь.
— Какой день?!
Эльза отшатнулась, ее глаза самым натуральным образом округлились. Девушка охнула, сама схватилась за сердце, ее глаза впились в Павла, а губы задрожали. Она покачала головой.
— Ты плохое не думай, Эля — я с ума не сошел. Просто помутнение некоторое, как от сильного удара в голову.
— Инсульт, — она вцепилась ему в руку, — пойдем в дом, я тебя на кровать уложу. Боже, какая я дура, надо было сразу сообразить, что у тебя как у отца случилось два года тому назад.
Павел нахмурился — отец Эльзы умер от инсульта, причем за два дня — кровоизлияние в мозг штука страшная. А он растил ее на пару с дедом по матери, которая умерла при родах — такое тоже случается порой, несмотря на все успехи медицины. Потому что врачи люди, по их недосмотру или халатности больные и роженицы погибают. По крайней мере, Альберт Генрихович в том был полностью уверен.
— Погоди, сегодня же восьмое? У тебя день рождения?
— Да, Пашенька. Мы тортик съели, чая попили, парни и девчонки ушли, — Эльза смотрела на него с нескрываемым страхом и беспокойством. — Ты помог посуду убрать и пошел на дачу — завтра с утра дедушка приедет, и мы с тобой у «трех штыков» встретимся.
— Да, помню, спасибо, милая, — Павел нахмурился — действительно, все было так. Но теперь немного изменится, и он по пути на дачу зайдет в иное место. Страшно туда идти до дрожи, но время еще есть — это он удачно перенесся в юность со всей своей памятью и знаниями.
— Пошли в дом, Паша, ты поспишь, и тебе станет лучше, организм у тебя молодой, ему отдых нужен. А ты переутомился — ведь у нас экзамены скоро, а ты даже по ночам читаешь.
Девичьи пальчики ухватили его за запястье и потянули. Но Никритин уперся, хотя раньше бы покорно пошел за ней, ведь за ним бы ухаживали, прикасались — и сердце замирало бы в груди от счастья.
— Не могу, Эля, я нормально себя чувствую. Мне надо идти…
— Хочешь, чтобы ночью с ума сходила от беспокойства за тебя?! Ты десять минут назад у калитки слег, я кое-как усадила твою тушку, и водой поливала, и по щекам шлепала. Хотела бежать к магазину, звонить по телефону, «неотложку» вызывать!
У отворота на Усть-Нарву стоял одноэтажный кирпичный магазин, там была установлена будка телефона. А еще одна такая же находилась у старой тюрьмы, что еще при царях была построена — двухэтажное здание из красного кирпича, с таким же высоченным забором. А дальше только несколько кладбищ с большой братской могилой петровских гвардейцев на берегу реки, захоронений немцев 1944 года со снесенными крестами — мертвым, понятное дело, звонить некому.
Потом дачный «Прогресс», где в том же сорок четвертом был плацдарм советских войск, а потом уже его «Энергетик». Телефонная связь везде отсутствовала, хотя линия на Нарва-Йыэсуу шла, но руки у властей еще не дотянулись. Хотя на дачах люди проживали круглогодично, ведь до города всего пять километров, и автобусы регулярно ходят.
«Блин, как же мы жили без сотовых телефонов — мрак полный. Скажи сейчас, что будет через тридцать лет — никто не поверит», — в голове пронеслась мысль, но он ее быстро отогнал. Идти обязательно нужно, но Эльза его сейчас не пустит, костьми ляжет на дороге — характер у нее тот еще, близкий к нордическому. Эстонцев в Нарве раз-два и обчелся, но ему выпало счастье влюбиться в одну из них.
