Сергей Голосовский - Апокриф от соседа
— Каждого бы так встречать в этом мире!
— Каждого и будут так встречать, Юда! Ведь действительно, если люди признают, что каждое дитя безгрешно, то за что его наказывать, унижать? А не будет этого, не будет и источника злобы. А уж если люди друг другу все грехи и обиды простят и с чистою душой друг на друга смотреть станут, то опять-таки рай воцарится на земле, рай и благодать…
— И что дальше, Ешуа? — после короткого молчания спросил Юда.
— Да что же еще? Остальное ты, вроде, знаешь: Иосиф умер, когда я еще мал был. Мать вышла замуж за его младшего брата Моама. Родила мне брата Якова. Он на семь лет моложе меня и тоже с ессеями — ты видел его. Наверное, я не очень хороший сын. Мать хочет внуков, а я унаследовал, видно, от своего безвестного отца жажду странствий.
— Хорошо, что только это. В остальном, мне кажется, ты мало похож на того мерзкого человека, — покачал головой Юда.
— Да. Человеком он был, мягко скажем, не ахти. За то только, что он сделал с моей матерью, он достоин самой суровой кары. Но, поверь, Юда, я не держу зла на него в моей душе. Наоборот — чувствую даже благодарность за жизнь, которую он дал мне, хотя бы и в мерзости своей. Без него я ведь не получил бы ее никогда. И, может, мать моя, Мария, была бы счастлива, и возлюбленный муж ее был бымолод и красив, и уделом ее была бы дюжина красивых и здоровых детей, ничем даже отдаленно не напоминающих стоящее пред тобой чадо.
— Ты меня прости, Ешуа, но лично я рад, что все именно так, а не иначе сложилось. Уж больно много я встречал на своем веку здоровых красавцев и красавиц, но… Для меня все они вместе взятые не стоят и ребра твоего, да что там ребра — рыжего волоска из твоей куцей бороденки.
— Не надо, Юда, говорить так больше — людей следует любить!
— Трудно, Ешуа.
— А ты старайся!
— Не старался бы — не был бы с тобой!
Ешуа помолчал, вглядываясь в розовеющий восток.
— Ну вот, нам пора и идти. Кстати, Юда, помнится, ты говорил, что в Ерушалаим из Тверии переехал раби Ицхак, твой родной дядя.
— Да. Я хочу увидеться с ним в этот раз. Он действительно очень честный и мудрый человек. Я знал многих, кто мечтал получить от него наставление и совет, как жить и как найти счастье, и еще многих, кому он и в самом деле помог. Правда, мало кто в силах оказался следовать его слову, порядочность пугает людей. А сейчас он уже довольно стар, живет один, затворником. Лишь изредка приходит в Кумран. Ессеи считают его своим. Мы придем в его дом, Ешуа, и спросим, достигают ли, по его мнению, желаемой нами цели слово твое и жизнь твоя?
— Хорошо, Юда, об этом я и хотел просить тебя. Часто мне кажется, что слова мои уходят в людей, как в зыбучий песок — брошенный камень: видишь, что попал этим камнем в самую середину большого серого бархана, но отвернешься на мгновение, а потом взглянешь — даже следа не осталось. Знаешь, Юда, если раби Ицхак скажет, что люди — это все-таки зыбучий песок, а жизнь моя — камень, брошенный в него, я прекращу скитания, брошу все и пойду проситься к отцу твоему работником. Последний месяц у меня страшно чешутся ладони, наверное, по подойнику и по корыту с навозом. И вообще, мне иногда кажется, что все наши потуги спасти человечество оттого только и происходят, что мы с тобой, Юда, не привыкли работать. Порой я так остро ощущаю всю нелепость и бесполезность нашей затеи, что наши с тобой странствия представляются просто детской игрой. Но тогда уж совершенно непонятно, как удалось втянуть в это других людей; пусть их немного, но ведь все мои последователи, кроме друга моего, Юды — люди бесконечно далекие, казалось бы, от всякой философии, да и от детских игр и сказок тоже. Ведь в самом деле, Юда, люди эти и жизнью битые-перебитые и воистину в поте лица своего добывавшие хлеб свой… Пусть они похожи на безумцев и несут про меня чушь всякую! Но, знаешь, Юда, порой только то, что они решились бросить в этой жизни все, кроме проповеди о Царствии небесном, и со всех концов страны по зову моему идут сейчас в Золотой Город, — только это способно снова и снова вселять в меня уверенность, что не игра все же, не сон наше с тобой дело, брат мой Юда! Потому я изничтожаю сомнения в душе своей и верю каждому слову своему, а благодаря тебе, Юда, мне легче думать, что наша жизнь и наше слово дадут народу нашему силу и мудрость исполнить наконец данный Господом завет.
* * *Друзья вошли в Ерушалаим только под вечер, измученные жарой и мучительной, поднимающейся в гору, дорогой. По дороге к ним прибилась заблудившаяся и потерявшая хозяев молодая ослица. В конце пути Юда и Ешуа поочередно садились на нее верхом, и кроткое животное безропотно везло их, давая отдохнуть разбитым ногам путников. Никем не замеченные, они вошли в город через западные ворота. Ешуа сидел верхом, а Юда, покашливая, прихрамывал рядом.
Жара еще не спала, и друзья удивились, заметив скопление возбужденно шумящего народа на ближайшей к воротам городской площади. Несколько человек из числа особо рьяных зевак продолжали созывать обывателей на площадь, где назревало что-то вроде самостийного судилища. Толстый и одышливый мужчина лет пятидесяти выволок на улицу свою тридцатилетнюю жену и истерически голосил о том, что она прелюбодейка и нарушила святость супружеского ложа. Перекрикивая гомон толпы, он вопил, что застал свою супругу в объятиях молодого разносчика фруктов, и требовал немедленного суда и расправы над ней. Люди, предчувствуя возможность дармового развлечения, которое позволило бы достойно завершить прожитый день, шумно высказывали свое неодобрение в адрес прелюбодейки. Ешуа и Юда протиснулись поближе к эпицентру события, оставив безо всякого присмотра ушастого попутчика. Ешуа хотел сразу же вмешаться, но внезапно увидел вблизи явно знакомых ему двух рыбаков крупного телосложения со светлыми курчавыми бородами и, призвав Юду следовать за собой, сместился в сторону большой телеги, груженной кувшинами с пасхальным вином. Высокие глиняные кувшины служили отличным прикрытием, но не мешали наблюдать за происходящим, так как прилегали друг к другу не совсем плотно. Женщина кричала, что вовсе не изменяла мужу, и что разносчик фруктов — ее дальний родственник из Магдалы, и что они росли вместе в соседних домах, и тот просто обнял ее, вспоминая детские игры. Муж наигранно и визгливо хохотал, демонстрируя свое полное неверие словам жены.
— Ну, кто, кто из вас свершит суд над ней?.. — нетерпеливо возопил он. — Пусть выйдет и назовет себя. Смелее же!
Ешуа еще раз вздрогнул, когда увидел, что из толпы вышел один из двух замеченных им рыбаков.
— Я готов взять это на себя! Мне, ученику рави Ешуа из Назарета, — эти слова были произнесены с особым упором, — мне не пристало уходить от дела справедливости! Имя мое Симон!
Рыбак явно ожидал какой-то особой и бурной реакции толпы, однако ничего, кроме перешептывания, при упоминании имени Ешуа не последовало. Но рыбак уже вышел на середину площади, так что пришлось ему продолжать:
— Наш мудрый рави учил нас, что превыше всего — закон, данный нам Всевышним, а прелюбодейство есть один из страшных грехов и наказывать за него должно смертью.
Толпа одобрительно загудела, а обманутый супруг, вконец озверев, намотал на кулак длинные волосы жены и ткнул ее лицом в пыль.
— А как же суд Синедриона, доказательство вины? — Юда выкрикнул все это, спрятавшись за кувшин, простуженным, а потому не узнаваемым для Симона голосом.
Ответили уже из толпы:
— Синедрион судит разбойников, а тут дело семейное — и так все ясно!
— Собирайте камни! — завизжал муж. — Ученик рави Ешуа вам все сказал, он мудрый человек. Чего там всяких голодранцев слушать, гоните их от телеги, того гляди, еще и вино украдут!
Несколько человек рванулись в сторону Юды и Ешуа, но тут последний с прытью, неожиданной для измученного долгой дорогой человека, выскочил на середину площади. В руке у него был большой серый камень с неровными сколотыми краями. Высоким пронзительным голосом он закричал:
— А ну! Пусть первым бросит камень тот, кто без греха!
Толпа еще не успела отреагировать на его появление и крик, но Симон, побледнев, повалился в ноги своему учителю.
— О, какое чудо, что ты в этот час пришел, Господи!
Лицо Ешуа в раздражении дернулось, и он попятился от лобызающего его сандалии Симона.
— Итак! Кто здесь безгрешен — пусть выйдет и бросит камень. Ну, кто из вас, дети человеческие, столь счастлив, что порок миновал его?!
Второй рыбак тоже повалился подле Симона в ноги Ешуа и, сопя, бормотал что-то восторженное. Люди замешкались. Кое-кто собрался было выйти вперед, но, явно смущаясь какими-то своими мыслями и воспоминаниями, возвращался на место. Внезапно один из обывателей все-таки вытащил к Ешуа за руку своего сына — дегенеративного вида юнца лет пятнадцати.
— Если ты так хочешь, незнакомый нам странный человек, вот сын мой — юноша, еще не познавший женщину. Возьми камень, сынок!
