Daredevil - Игра со спичками
Как у Е. Шварца:
— «Меня не станет в воскресенье, а до самого вторника весь город погрузится в траур. Целых три дня никто не будет есть мяса. К чаю будут подавать особые булочки под названием «бедная девушка»…
— И это всё?
— А что же ещё можно сделать?
— Убить дракона».
Впрочем, дракона под названием режим никто убивать не собирается. Потому что люди, особенно молодёжь, при нем выросшая, уже не верят, что возможно что-то другое, лучшее.
Остаток дня напоминал какую-то фантасмагорию, бесконечную смену отчаяния и надежды. Помню бесконечные и безнадёжные звонки по горячей линии и безнадёжный ответ, что ничего не известно.
Я помню, как надеялась до последнего и в то же время боялась, что не узнаю ничего уже никогда. Кроме погибших после терактов всегда остаются пропавшие без вести. Даже после «Норд-Оста» таких было около семидесяти человек. Хотя совсем непонятно, как такое может быть. Ведь у всех есть родные, друзья или хотя бы знакомые, которые заметили бы твоё исчезновение. Не может же быть, чтобы люди были настолько равнодушны и слепы. Или всё-таки может? Видимо, от нас или скрывают истинное число жертв, или… Даже страшно помыслить. Может быть, когда-нибудь в будущем, лет через пятьдесят, найдётся какой-нибудь Саня Григорьев, докопается до истины и изобличит наших правителей. Тогда-то и станет ясно, кто заказывал гексоген. А может, никто никогда никого не изобличит, и это будет одной из тайн века. Не знаем же мы до сих пор, поджигал Нерон Рим, или не поджигал. Одни историки считают, что поджигал, что ему нужен был повод для репрессий… Другие возражают: зачем ему это было надо, только себе навредил. По сути дела, когда рассуждают, виновата ли наша власть напрямую в свершившихся терактах, пользуются столь же шаткими аргументами за и против. Правды же мы не узнаем никогда.
Что было потом, я опущу. Кто такое пережил, тот и сам всё знает, а кто не пережил — тому всё равно не объяснишь. Поэтому я пропущу эту часть своей истории, и продолжу с поминок.
Изначально на этот самый день у нас намечалась вечеринка. Когда мне стали звонить ранее приглашённые люди, я просто не стала отменять приглашения. Ох, не знал отец, что рассылал приглашения на собственные похороны! «Стал погребальной тризной весёлый пышный пир…». Впрочем, он не первый и, увы, не последний. Ведь О., планируя презентацию своего диска, тоже не знал, что это будет поминальный диск. Никто не знает своего часа…
Гостей, впрочем, было мало. Кто-то не смог приехать из-за неурядиц с транспортом, вдобавок помешал двадцатиградусный мороз. Да и, в конце концов, не одна я справляла поминки в этот день. Мне сообщили о гибели ещё кое-кого из знакомых, но я уже просто была не в состоянии реагировать.
Не буду подробно описывать поминки. Признаться, я до сих пор не уверена, всё ли сделала правильно. До этого я никогда не была на таких мероприятиях, мама меня старалась не брать, считала, что это слишком для меня тяжело. Скажу только, что немногочисленные гости разошлись довольно рано, дольше всех осталась мамина подруга Марина. Она пела песни Веры Матвеевой, а я вспоминала, как их любила моя мама, и плакала. Сама Марина уже не поёт их на публику, только для меня сделала исключение. Я как сейчас вижу перед собой полумрак комнаты, озаряемый огненным венчиком свечи, и слышу ее голос. Она спела мне «Песню про чёрную гуашь и про надежду»: «Беды не тают, а дни улетают, но где-то надежда машет рукой…». Весь мир, вся наша жизнь мне и в самом деле казались тогда замазанными чёрной гуашью. Затем прозвучало «Ах, разбудили меня, разбудили…», и это тоже было про меня. Меня тоже посадили за страшный расчёт, как жить дальше. Ах, если бы можно было разбудить и посадить за страшный расчёт всех людей! Чтобы они поняли, что потеряли и что приобрели со сменой строя. Потом была песня, где Вера поет о том, что «весной станет рекой». Я с грустью подумала о тех, кто весны уже не увидит и о тех реках крови, что льются сейчас и еще прольются. Да, о будущем лучше не думать, «очень уж много в будущем бед, бед, бед…».
А Марина тем временем пела:
«Будет ласковый дождь,
И ветер поможет взлететь,
И сбудется всё, чего ждёшь,
И легкой будет печаль…
…И тёплой будет земля.
Когда тело устанет
В бездонном небе парить»
Я вспомнила сказку, которую мне читали в детстве. Она была похожа на песни В. Матвеевой, такая же красивая и печальная. Там была красавица Дождирена, она умерла, но после смерти превратилась в дождь, и остался её голос, его захватил злой волшебник… И от родителей теперь остались только лишь голоса на плёнке. Ну почему мир устроен так несправедливо? Почему можно сохранить голос, но нет волшебного средства, чтобы их воскресить?
Я спросила Марину:
— Скажите мне, только правду, как Вы думаете, жизнь после смерти существует?
— Видимо, да. Когда мне делали операцию на сердце, я помню, как летела в небесах и видела землю, как с самолёта. Только не цветной, а какой-то белёсо-серой, как в чёрно-белом кино. И у меня было такое особенное чувство, даже не знаю, как тебе это объяснить. Я думала: люди, чем вы там занимаетесь, ерундой какой-то, воюете там… И еще сожаление, что я не могу передать это ощущение никому из вас, живых.
— А потом?
— Потом я увидела какие-то фигуры в белом и подумала: на ангелов не похожи. Матерятся. Значит — врачи, — она даже улыбнулась уголками губ.
— Значит, это не так уж страшно?! — спросила я сквозь слёзы.
— Не знаю, — ответила она. — Я рассказала тебе то, что видела.
— А это был не сон?
— Нет, непохоже, — ответила она. — Таких ощущений во снах у меня никогда не было. Ни до, ни после.
Тогда я не знала, верить ей или не верить, но сейчас, пережив куда более нереальные вещи, на многое смотрю по-другому. А тогда дала волю слезам.
Всё равно, всё равно, — всхлипывала я, — даже если там и не страшно, это несправедливо! Я не верю, не могу поверить, что там хорошо! Иначе бы люди не боялись смерти! Почему люди не могут жить спокойно и счастливо?! Почему их убивают?! Если бы у меня была волшебная палочка, я бы сделала так, чтобы никого не убивали! Я бы вернула Советский Союз, социализм, и тогда не было бы этой проклятой войны!
— Не надо быть такой идеалисткой, ведь идеалистам в нашей жизни знаешь как трудно, — сказала Марина, но я знала, что она так говорит, потому что сама большая идеалистка.
Вскоре она засобиралась домой, я проводила её до дверей и осталась одна. Я чувствовала ужасную усталость, меня шатало после бессонной ночи, хотелось сразу же лечь и уснуть, но я переборола это желание, сказав себе, что сначала нужно отнести на кухню и перемыть всю посуду. И вот тут-то и началась та самая история, ради которой я затеяла свой рассказ.
Странные часы
Лети, лети, лепесток,
Через Запад на Восток,
Через Север, через Юг,
Облети вокруг земли,
Быть по-моему вели!
Нося посуду из гостиной на кухню, я заметила, что часы, висевшие в коридоре над входной дверью, остановились. Надо сказать, что часы эти довольно нестандартные — они выглядят так, как выглядели бы обычные часы, отражённые в зеркале: цифры 3, 6, 9, 12 зеркально вывернуты, а стрелки идут в противоположную сторону. Но теперь они остановились. «Остановившиеся часы — символ смерти у обериутов» — вспомнила я и вздохнула. Папа увлекался обериутами… Затем я продолжила своё занятие, вспоминая вслух песню на стихи Заболоцкого, посвященные памяти Хармса и Олейникова. Я делала это, чтобы разогнать темноту и тишину опустевшей квартиры, от которой мне делалось страшно. «В широких шляпах, в длинных пиджаках, с тетрадями своих стихотворений давным-давно рассыпались вы в прах, как ветки облетевшие сирени» — начала я и поняла, что не помню дальше ни слова. Помнилось лишь, что они теперь в стране, где «нету цельных форм», где им «братья корни, муравьи…», а их живым собратьям путь в страну закрыт. Смысл я помнила, а вот слова забыла начисто. Нервы стали сдавать.
Магнитофон, что ли, включить? Но что именно, опять Матвееву? Нет, тогда снова разревусь. А так нельзя, надо взять себя в руки и домыть посуду, а потом лечь спать. Не я первая, кто оказался в таком положении, и, к сожалению, не я последняя. А тем, у кого погибли дети, ещё хуже, чем мне. Потом у меня возникла мысль, что надо заставить часы идти. Раз они встали, значит, у них кончились батарейки, и надо вставить новые. Должна признаться, что я придавала этому несколько символический смысл: если часы будут идти, значит, жизнь продолжается. Так и не домыв посуду, я подставила стул и сняла часы с гвоздя. Потом осторожно — не хватало мне только их сейчас разбить! — принесла часы в гостиную и положила на стол. Ага, тут две крышки, за которой-то из них батарейки… Я открыла одну из них наугад, но вместо батареек обнаружила небольшой тайничок, в котором лежала старая бумажка и три спички. Сначала я решила, что бумажка — инструкция к часам. Но то, что там было написано, не имело к часам ни малейшего отношения. На пожелтевшем клетчатом листке бумаге была инструкция по эксплуатации волшебных спичек.
