Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»
Затаив дыхание, чтобы не нюхать едкий пороховой дым, пан Казимир жмурился, искоса поглядывая на Сергуню, что истошно кричал и катался в навозной жиже, зажимая рану на животе, из которой хлестала кровь и выпирало что-то кроваво-синее. А руки словно сами собой перезаряжали пистоль. Хлоп уже не жилец, а оружие нужно всегда держать наготове! Атаман спешил, но не суетился – не забыл вычистить ствол и лишь потом засыпал порох и вложил пулю, запыжив ее куском кожи.
– Помоги, пан! – орал подручный, пытаясь засунуть в порватое брюхо кишки. – Знахаря…
Сергуня, успокоившись на миг, в ужасе уставился на атамана:
– Ты чё, пан Казимир? Побойся бога…
Наступив на подручного, Казимир ударил его ножом в горло, провернул клинок и, отпихнув труп ногой, потянулся к кладу. К его радости, корчага не раскололась, но часть тусклых серебрушек раскатилась по навозной жиже.
Когда Казимир собрал все до копеечки, его прекрасный кунтуш, красивые штаны и щегольские сапоги оказались вымазаны! Собачья кровь! Показаться в одежде, испачканной навозом, – потерять авторитет, который он не один год вбивал саблей и кулаком. Но это – потом. Покамест нужно найти мешок, чтобы спрятать добычу от любопытных глаз. Казимир стащил портки с мертвеца, завязал штанины и, пересыпав туда серебро, пошел наверх. На бабу смотреть не стал, знал, что пуля, величиной со сливу, выпущенная в упор, делает из лица кровавую кашу.
Войдя в горницу, атаман увидел, что около мужика возятся трое мальчишек, пытающихся распутать веревки.
– Платье чистое е? – спросил Казимир. Увидев непонимание, поманил одного из сыновей и показал на портки и рубаху, лежащие на сундуке: – Одёжу дай!
– Это батькино! – набычился мальчишка. Остальные вскочили и, сжав кулачки, приготовились к драке.
Пан Казимир не собирался драться со щенками. Вытащив пистолет, навел на отца:
– Батьку добью.
Мальчишки переглянулись. Тот, что постарше, принес одежду и бросил ее к ногам атамана. Не выпуская детей из вида, пан стал переодеваться. Хозяйские штаны были шире, рубаха длиннее…
– Тэрбу… мешок неси, – приказал он старшему мальчишке и отпрянул в сторону, заметив боковым зрением, что за спиной кто-то есть.
– Ты чё творишь-то?! Да я тебе глаза-то выцапаю, пёс лядащий… – кричала древняя бабка, вооруженная ухватом.
Казимир помнил, как надпоручник Стас Нечка заржал, завидев таку вот бапчу с серпом, что кинулась защищать внучку. Улыбка еще была на лице Стася, когда старая ведьма вспорола ему брюхо…
Перехватив ухват, пан подгреб старуху к себе и ударил рукояткой пистолета по седым космам. Череп противно хрустнул, а тело атаман отбросил на хозяина.
– Гдже тэрба? – напомнил он, вытирая оружие о чужую рубаху.
Один из мальчишек вышел в сени и, притащив пустой мешок, бросил его под ноги пана.
– Свалата, – скривил губы Казимир.
Маленький ублюдок нарочно принес мешок из-под муки! Упихав вывоженный в дерьме кунтуш и шаровары, сунул туда же портки с кладом. Вскинув мешок на плечо, Казимир попятился к двери, стараясь не показать виду, что ему не по себе от трех пар детских глаз…
– Ты нам еще встретишься! – по-взрослому пригрозил один из мальчишек.
«А ведь вырастут, волчата…» – подумал Казимир и остановился. Выпустив мешок, одним прыжком оказался возле детей и выхватил саблю, отсчитывая удары…
– Едэн! Два! Тшы!
Пан атаман выдохнул воздух, гордясь собой, – понадобилось только три удара. Посмотрев на хозяина, плававшего в луже крови, Казимир рубанул того в лицо – едэн, два… На «тшы» клинок натолкнулся на кость и рука сорвалась. «Пся крев!» – выругался пан, вспомнив, что собирался вчера наточить саблю, но так и не сподобился. Решив, что мужик сдохнет и так, атаман вытер оружие о штаны убитого мальчишки и вышел. Заглядывать в зимнюю избу, где наверняка осталось что-то ценное, не стал – пусть хлопы забирают.
На улице лежали трупы. В исподнем – местные мужики. Атаман принялся считать мертвецов, но сбился со счету – не то пятнадцать, не то двадцать. Попадались и одетые. Не поленившись, остановил коня. Кому сегодня не повезло? Вон, тут валяется один из содомитов – из груди торчит обломок палки. Там – Феодор-конокрад с распоротым брюхом. У третьего головы вообще не было. «Чем это его?» – удивился пан, трогая коня. Он не собирался лить слезы по убитым. Народ, если не считать Сергуню, никчемный. Но и хлоп сам виноват, коли проморгал паршивую бабу с вилами. Атаман был доволен. Четверо убитых – немного, бо, добыча того стоила! Пришли бы позже, когда быдло проснулось, потери были бы больше. Как там народ?
Народ справлялся без понуканий, не отвлекаясь на вудку с закуской или на девок. Девки еще немного девками побудут, а выпить можно и потом…
Под бабьи причитания из домов выносилось все ценное – мешки с зерном, бочонки с медом, тюки с холстами, сундуки с одеждой, оловянная и медная посуда – и укладывалось на крестьянские же телеги. Атаман не заметил, как доехал до середины села, где стояла деревянная церковь. Возле колокольни лежал хлопчик со стрелой в спине. Видимо, пытался ударить в набат, но не успел. У дверей храма свалены иконы, вывороченные из иконостаса, красная материя, праздничные ризы и церковная посуда.
«Сребро! – приятно изумился Казимир. – Богатые хлопы!»
Обычно в таких церквушках ризы на иконах ставили из меди, а дарохранительницы, потиры и прочая утварь – из олова и бронзы. Двое разбойников держали за руки бородатого старика в черном балахоне – ксендза, то есть русского попа. Одноглазый запорожец время от времени бил попа в грудь, вминая в тщедушное тело наперсный крест, и спрашивал:
– Ну, долхохривый, уде золото? Уде гроши?
Старик, содрогаясь от ударов, стонал:
– Да нету золота. В позапрошлом годе молонья ударила, сгорело все. Два года всем миром собирали…
– О це ходжи?[3] – спросил пан Казимир, приглядываясь к кресту. Нет, дрянь крест – медный…
Янош, почесав спину, ухмыльнулся:
– Сказывает, шо грошей у него нема. Брешет, небось?
– Брешет, – согласился пан атаман, хотя понимал, что старик не врет – бревна у церквушки свежие.
– Сгорело все, а иконы целехоньки? – усмехнулся тощий мужик в долгополом аглицком кафтане, зачем-то разводивший костер.
– Так спасли иконы-то, – попытался объяснить старик. – Матурка, пономарь, кого вы стрелой убили, да батька его успели образа пресвятые вынести. Батька весь обгорел. А новые лики боярин Голицын приказал написать и храму пожертвовал.
– Пан поп, вы жадничаете… Прихожане у вас богатые – должны на помин души сребро да злато вносить, – укоризненно сказал атаман. – Яка шкода[4], что вы такой жадный. Господь заповедовал делиться с ближним!
– Бачил, шо вумный чиловек казал? – обрадовался казак, встряхивая священника. – Сребро уде сховал?
– И серебра нет… – выдохнул старик, обвисая на сильных руках.
– Ах ты, курва старая! – выкрикнул казак, принимаясь бить батюшку в лицо. Притомившись, устало вытер пот: – Ну, поп, не хош по-хорошему, зробим по-худому.
Старик, едва шевеля разбитыми губами, шептал:
– Да нету ничего – Христом-Богом клянусь!
– Упрямый дид, як осел, – с сожалением сказал запорожец. Дождавшись, пока разведут костер, выхватил из огня пылающую головню, поднес ее к бороде старика. Раздался сухой треск, запахло паленой шерстью…
Отведя огонь в сторону, повторил:
– Ну, дид, уде гроши?
– Да нету у меня серебра! Нету! – упрямо повторял старик.
– Ну, дид… – покачал головой казак и кивнул: – Давайте-ка, хлопцы.
Разбойники ухватили старика под мышки, задрали ему рясу и сунули босые пятки в костер. Священник закричал так страшно, что атаман едва не заткнул уши руками.
Тощий мужик, принюхавшись, мечтательно произнес:
– Пахнет-то как скусно! А мы со вчерашнего дня не жрамши. Щас бы мяцка жареного…
– Будит тоби мясцо, – пообещал запорожец, успокаивая соратника. – Щас тильки з дида гроши выбьем и усе. Ну, уде гроши? Ах ты… Вмер, паскуда!
– Старый был поп, не сдюжил, – с сожалением сказал один из хлопцев.
– Та може, у нехо и грошей-то ни было? – предположил запорожец, почесав густую щетину на подбородке.
– Наверно, не было, – согласился пан Казимир.
– Но поспрошать надобно было! – ухмыльнулся казак и гаркнул на подручных: – Шо – дохлохо попа не видалы? Пишлы добро хрузить, да пийдим отседа…
С погрузкой добра пришлось немножко повременить, потому что на вопли старого попа сбежались люди. Откуда и взялись? Не иначе, с окраин, до которых руки не дошли.
В стычке потеряли человек десять, а казаку едва не выбили поленом последний глаз. Все могло бы кончиться много хуже, если бы не херр Брюкман. Разбойники, поставленные в караул, разбрелись по деревне, оставив мушкеты. Немец, злой и неопохмеленный, но, в отличие от остальных, дисциплинированный, не бросил своего поста. Завидев крестьян с дрекольем, встретил их выстрелами из всех мушкетов, что лежали рядом. Оставшихся в живых загнали в церковь, ворота заложили жердями. Казак, поминутно трогая наливавшуюся дулю, хотел спалить этот сарай с крестом к бисовой матери! Черкас уже вытаскивал огниво, но херр Брюкман решительно взялся за мушкет, заявив, что «воевать с безоружными – не есть гут!» Неожиданно с ним согласился и сам атаман, решив, что оставлять село без мужиков никак нельзя. Иначе, кто будет пахать и сеять? А сельцо еще может пригодиться…
