Дмитрий Старицкий - Фебус. Принц Вианы (СИ)
Тем временем совсем стемнело. Луна еще не взошла. Только костры ярко выделялись на поляне. И на их фоне люди казались плоскими, как бы вырезанными из черной фотобумаги. Но ходили они мало. В основном сидели вокруг костров и занимались каким-то рукоделием. Мне отсюда подробно не видно. Предусмотрительно положили меня в сторонку, чтобы никому не мешал. Усмехнулся: подальше от начальства — поближе к кухне, не в наш век родилось. А я вроде как за начальство здесь, несмотря на возраст этого тела.
Не прошло и пяти минут, как Микал привел с собой другого юношу одного с ним роста, но более узкого по фигуре. Брюнета. Кареглазого. Без растительности на лице. С волосами до плеч. В традиционном берете. Для разнообразия — без перьев.
Микал встал на колени. А вот его спутник рядом опустился только на одно колено. Но оба одинаково склонили головы. Надо отметить, что выдрессировали их неплохо тут.
— Филипп, — спросил я, — ты принес мое оружие?
— Да, сир, — голос звонкий, прямо хоть сейчас в ансамбль Локтева забирай солистом.
Он положил рядом со мной меч и кинжал.
— Микал.
— Слушаю, сир, — откликнулся раб.
— Стало темно. Принеси факел.
— Сию минуту, сир.
Пока Микал бегал за источником света я, не вынимая из ножен, ощупал кинжал.
Через мои руки музейщика за долгие годы прошло много всяких пырятельных железок самых разных стран и народов. Не надо кивать на то, что в губернских городах все музеи считай краеведческие. Это вы по экспозиции судите. Напомнить вам, что в экспозиции всего три процента экспонатов. И часто не самые интересные. А я и в питерском Эрмитаже стажировался три раза именно по военным железкам. И в Музее народов Востока в Москве. А уж в фондах Исторического, что в столице на Красной площади такое было раздолье, когда его экспозиция была полностью на несколько лет закрыта в Перестройку, какого больше, наверное, никогда не будет. И на угаре интереса Запада к «Горби» обломился мне по случаю целый месяц в фондах музея Клюни покопаться за счет принимающей стороны. А уж там экспозиция… Целый замок и все по французскому средневековью.
Жена потом несколько лет пилила меня циркуляркой, что не смог я там зацепиться. И что даже в Париже по магазинам не ходил как положено порядочному мужу и нормальному советскому человеку. А мне интересней было в подвалах старинного замка перебирать руками штабеля мечей, шпаг, даг* и кинжалов. Сравнивать их, слушая пояснения старого музейного волка, который в этих подвалах сорок лет прожил и наконец-то дорвался до ушей такого же маньяка, как он сам.
Так вот на ощупь у меня в руках было не орудие убийства, а парадная поделка — пыль в глаза пускать. Пусть даже имеющая художественную ценность на которую не пожалели драгоценного металла. Понторезная штучка. С гладкими скользкими щечками рукояти и вычурной гардой. Сказать, что я огорчился, это ничего не сказать.
Пришел Микал с факелом, и мне стало хорошо видно то, что я держал в руках. Плохие ощущения только усилились. Хорошо кованого, литого и резаного золота было больше, чем того требовалось для хорошего оружия. Щечки рукояти были из полированной слоновой кости. Скользкой по определению. А уж количество плохо ошлифованных кабошонов* из драгоценных камней просто зашкаливало за здравый смысл. Больше всего было гранатов, просто россыпи их окружали крупные рубины.
Но все изменилось, стоило мне обнажить клинок. Гладкое, зеркально отполированное светлое лезвие. Больше всего это походило на изделия Златоустовских мастеров девятнадцатого века. Но такого просто не могло быть, судя по антуражу моего окружения. Очень острое. Формой напоминающий офицерский кортик советских времен, но шире и длиннее. Мастера, мать их ити, руки вырвать мало. Испортили такой прекрасный рабочий клинок в угоду показной роскоши.
— Толедо*? Золинген*? — отрывисто спросил я Филиппа, постукивая пальцем по лезвию, на котором не увидел никаких клейм.
— Нет, сир, — ответил вроде как мой оруженосец, — клинок ковали в горах басков, в Алаве*, а вот рукоять и ножны, сработали уже в цеху златокузнецов города Тура, пока вы там гостили у вашего дяди. Ювелиры там — близ резиденции владетеля франков, искусней, чем наши.
Вот и все что можно сказать о кинжале.
А вот осмотр шпаги меня порадовал. Точнее не шпаги еще, а узкого меча ромбического сечения, предназначенного с силой втыкать в сочленения сплошных рыцарских доспехов. Но и фехтовать таким клинком уже возможно, а не только рубить и пырять. А это значит, что фехтовальные школы — итальянская ли, или французская или какие вообще тут будут — уже на подходе. В исторических рамках, конечно. Гарда была уже классически шпажная с чашкой на крестовине и защитными дугами для кисти — мечта д’Артаньяна с Портосом. Прекрасный «меч для камзола».
Украшения эфеса меня отдельно порадовало. Я подобное видел в московском Историческом музее. Техника «стальных бриллиантов» называется. Как раз в одно из моих посещений столицы реставратор Евгений Буратов восстанавливал похожее изделие тульских мастеров времен царя Федора III, старшего сводного брата Петра Великого. И красиво до чертиков — вон как играют грани в мятущемся свете факела, и боевому применению не мешает.
— Молодец, Филипп, — похвалил я паренька. — Оружие хорошо тобой ухожено. Оставь мне кинжал, а schpagu пока прибери.
— Это эспада*, сир, — поправил меня паренек.
— Иди, отдыхай, — я отдал ему шпагу.
Польщенный парень, поклонившись мне со шпагой в обеих руках, развернулся и шустро побежал к кострам. С охотой так. Радуется, стервец, что не припахали внеурочно.
Микал все это время так и стоял рядом на коленях.
— У тебя есть неотложные дела, — спросил я его, с намерением отпустить.
Парень с готовностью ответил.
— Сир, единственное мое неотложное дело — это служить вам. Все остальное может подождать, — и смотрит предано прямо в глаза.
Умный мальчик. Далеко пойдет, если милиция не остановит. Хорошо это или плохо для моих целей, что парень такой сообразительный? А вот не угадать. Иной раз дурака проще в темную использовать.
Но все равно делать что-то надо. Время-то неотвратимо тикает. На косвенных признаках я ситуацию уже исследовал и выжал досуха, но все равно информации для принятия каких-либо решений мне жутко не хватает. А Ваньку валять долго я не продержусь. Буду дурковать как «доцент» из кинофильма «тут помню, а тут не помню», пока не спалюсь по крупному. Вот тогда не факт, что смерть под взорвавшимся бензовозом будет для меня тяжелей. А умирать не хочется ни разу. Тем более что один раз я уже умер. Остается только одно — вживаться в этот мир, каким бы он не был. И стать тем, у кого я отнял это прекрасное юное тело.
Признаваться, что «государь» ни черта не помнит кому-то из местной золотошпорной знати чревато по определению — те ребята хваткие, сразу в свои интриги такое знание вплетут, не побрезгуют. Да еще дезы мне самому подкинут сто пудов в своих побуждениях и ладно бы только в корыстных. Деньги потерять в этом разрезе не самое страшное.
— Читать, писать умеешь? — продолжил я расспрос парня.
Так, навскидку спросил, для проформы, хотя положительного ответа от него совсем не ожидал. Не те времена.
— Умею, сир, — неожиданно заявил парень. — Меня замковый капеллан* научил, когда я мальчишкой при капелле* состоял.
— Мальчишкой это сколько?
— Пять лет уже как. Даже больше.
— А сколько тебе сейчас?
— Почти семнадцать лет, сир.
— Взрослый уже, — констатировал я этот факт, хоть чтобы что-то сказать, не молчать истуканом.
Парень кивнул, соглашаясь со мной. Действительно взрослый. В эти века в четырнадцать лет уже воевать ходят. И никто в рукопашной на поле боя скидок на возраст не дает.
— Язык, какой знаешь письменно, или только латынь?
— Не только латынь, сир. Еще васконский*.
Это что еще за диво — васконский язык? Васконский язык бывает по логике у народа васконов. Или васков. Los vascos. Это может даже — басков? Но это как раз легко узнается далее по косвенным признакам. Не горит особо. Есть более насущные задачи, которые решать надо здесь и теперь. Незамедлительно. Я и так целый день тут дурака валяю, когда на самом деле по лезвию бритвы хожу. Такая вот практика теории относительности.
Интересно, а на каком языке мы сейчас с ним тут трендим? У меня полное ощущение закадрового перевода, когда голос актера и голос диктора сливаются и, кажется, что по-русски говорит с экрана голос иностранного актера. Такие вот выверты сознания.
А парень тем временем продолжая «дозволенные речи» вываливал на меня свое резюме.
— А говорю я на франсийском*, окситанском*, кастильском* и варяжском* языках. Еще на языке дойчей* и мурманов* могу объясниться. Меня покойный капеллан хотел по духовной части определить, но майордом* запретил. Добрый был ко мне покойный падре*.
