Олег Измеров - Ревизор Империи
«Без паники, майор Кардош! По Интернационала… тьфу, Красной дорожке… тьфу, Церковной, тут в сотне метров особнячки, и впереди, метров триста, тоже. Так что это буржуйски одетые граждане тут встречаться могут, а раз есть частная пивоварня, то буржуйский элемент не весь экспроприирован и репрессирован. К тому же… К тому же я — приезжий! Правильно, станция рядом, как ее зовут‑то сейчас — Бежица, Болва? Неважно, я — приехал. Кто тут знает, как в столице одеваются? А я вообще могу быть из Берлина или Парижа, по — тамошнему одет. Стоп. С кем у них дипотношения? Раз новенький клон Форда — со Штатами. Значит, я из Чикаго… нет — нет, лучше из Детройта. По изучению опыта автопрома. Прилетел… нет, что ты, в самом деле: приплыл на пароходе и сразу сюда. Ну и как я в этом имидже?»
Мысленно Виктор окинул себя взглядом.
«О" кей, тонкая вязаная серая жилетка под пиджаком и галстук как раз в тему. Часы, как повезло‑то, карманные, в глаза не бросаются, деньги американские… нет, нет, по цвету не подходят, лучше что‑то типа сертификатов "Березки". Интересно, у них есть тут торгсин, боны? Нет, про торгсин не надо. Может, они тут альтернативные."
Его ход мыслей оборвали три пацана, ставших прямо перед ним на пути. Пацаны мелкие, старшему десять, младшему, верно, семь. И что это означает? Пацаны‑то мелкие, но за ними могут быть кто‑то из взрослых. Интересно, здесь положено грабить при народе прилично одетых без гроша в кармане или нет? Хотя народ тут тоже по — своему прилично одет, кроме нищих у паперти.
— Дядь, дай две копейки.
— Держите жвачку ради праздника. Американская. Только, чур, жевать, а не глотать, а то доктор живот резать будет.
Виктор с облегчением роздал три последних подушечки "Стиморола".
— Спасибо… спасибо… Дядь, дай три копейки.
Это уже средний. Да я тебе полтора российских червонца на мороженое дам, только свали. Хотя это, наверное, меньше. И ты сразу завопишь, что фальшивые.
Не успел Виктор найти подходящий выход, как младший выпалил:
— Дядь, дай рупь до получки! Я потом отдам.
— А может, тебе еще дать и ключи от квартиры, где деньги лежат? — вылетела у Виктора хрестоматийная фраза.
Троица молча повернулась и освободила путь. Через пару шагов Виктор услышал у себя за спиной звук затрещины и голос:
— Вечно ты, Митяй, дерьма в кашу наложишь! А хранцуз пятак бы точно дал! У его глаза добрые!
— Цыть вы, шантрепа безусая! Что Семен в лазарете лежит, так вы и рады от рук‑то родителевых! Ото мамке скажу, чтоб выпорола! — осадил ссорящихся чей‑то взрослый хрипловатый голос.
"Значит, я — американский хранцуз. Ну, для этих, небось, все хранцузы. А детишки, видать, в сложном материальном, оттого жвачки и не надо. Ладно, что тут, сперва самому заработать бы как‑то… Оба — на! А казачок‑то навстречу — в погонах! Обратно власть белых. Боже, царя храни… Или как у них там? Буду монархистом, оно как раз по возрасту. Короче, на станцию надо. Там и портрет текущего правителя всея Руси наверняка висит, и по расписанию можно понять без расспросов, какой год. А то тут пацанов — газетчиков не видно… Нет, шарахаться нельзя. Только шел от станции, тут же повернул… Обойдем парк. Планировка — то улиц с дореволюции почти не менялась. "
Виктор продолжил движение в сторону завода. Надо было привыкнуть к этому миру, чтобы держаться естественным — к виду, звукам запахам. В этом мире, на будущей Ульянова, цокали копыта, гремели ободья колес по булыжнику и звонили колокола на церкви Петра и Павла. В глубине парка Вольнопожарного общества, что тянулся справа вплоть до заводской гостиницы, духовой оркестр играл что‑то американское; Виктор про себя назвал это "регтаймом", не будучи, однако, в этом уверен. Со станции доносилось усталое пыхание паровоза и грюканье вагонного железа. Запах свежей листвы и сосен смешивался с запахом дегтя, конской мочи с проезжей части, угольного дыма и железной окалины. Да, еще и лица в большинстве своем простые и веселые, словно детские, хотя народ держится степенно.
"Как‑то нехорошо я сюда попал. Сразу же чуть не угодить под единственный грузовик в этом городе — ну, может, не единственный, но других пока не видно — как‑то это очень напоминает того попаданца из романовского СССР, что на Советской под грузовик попал. Меня хотят убрать в этом мире? А что будет в том, в нашем? Я погибну? Исчезну? Или просто перестану попадать? Глупо выбирать точку перехода на проезжей части. Если только не нужно срочное вмешательство. У того тоже, видать, было срочное. А у меня?"
— А ну‑ка посторонитесь! А то, неровен час, опачкаю!
Прямо перед Виктором дорогу пересек худой расклейщик плакатов с ведерком и кистью, жесткая борода которого торчала во все стороны, как ежик, мазнул пару раз клейстером — мутноватая субстанция на кисти стопудово была клейстером — и ловко нашлепнул на стоявшую на перекрестке круглой тумбе бледную бело — синюю афишку, размноженную под гектограф:
"С разрешения начальства.
В Воскресенье 5 мая 1918 года
в зале Общественнаго собрания
будет показана новая драма
"Горничная Дженни"
С участ. О. В. Гзовской, В. Г. Гайдарова, Д. С. Буховецкого, В. В. Баллюзека…"
"Восемнадцатый?"
"Что — о?"
"В — О-С — Е-М — Н-А — Д-Ц — А-Т — Ы-Й???"
3. Пылающий Эрос или опасности там, где не ждешь
Вначале у Виктора мелькнуло в мозгу, что это какой‑то фейк. Никакого нэпа в восемнадцатом не могло быть, только военный коммунизм. Впрочем, в альтистории могло и не быть пролетарской революции, но первая мировая война, она же германская, она же ПМВ, как сейчас ее именуют на форумах, еще не закончилась, и в Бежице однозначно должен был быть тяжелый кризис. Ну, если это действительно добротная альтистория, а не такая, где автор понаставит роялей под каждым кустом, и поможет бездарному царскому правительству за пару лет овладеть Босфором и Дарданеллами.
Виктор еще раз внимательно посмотрел на афишу и его подозрения усилились. На конце предлогов "С" и "В" не было положенного твердого знака, а в словах "разрешения" и "помещении" стояли именно "е", а не "ять", и "и", а не "i".
"Либо афишу писал тот, кто плохо знает дореволюционную орфографию, либо… либо была частичная реформа правописания. А почему бы и нет? И кто у власти? Керенский? Корнилов?"
Беглый обзор по сторонам ничего нового не дал. Гостиница БМЗ как стояла, так и стояла, только была не окрашена. Заглянув за угол, Виктор посмотрел табличку: улица Майской Стачки здесь называлась Парковой. Фабрики — кухни, естественно, не было, как и скверика перед нею, а вместо этого вдоль Парковой тянулись деревянные и каменные дома в один — два этажа. Начинало ряд здание бывшей женской гимназии — длинное одноэтажное строение с большими окнами, как раз на том месте, где потом обоснуется скульптура с двумя лосями. Судя по вывескам торговых заведений, гимназия уже съехала в Старый Корпус. На своем месте остался и красивый одноэтажный особнячок в стиле модерн, в котором в советское время был детсад, а в постсоветское — бюро технической инвентаризации; на месте кинотеатра высились сосны. Легкая извозчичья пролетка уходила вдаль; следуя за ней взглядом, Виктор, к удивлению, не обнаружил знакомого по воспоминаниям детства двухэтажного обшитого тесом здания, где было что‑то вроде кулинарного училища. Здание это потом снесли и поставили памятник комсомольцам в виде очень большого штыка; теперь на этом месте виднелось какое‑то двухэтажное здание с большой вывеской, то ли пассаж, то ли ресторан.
Слева, у переезда, виднелось здание, где будет клуб ДОСААФ. Оно всегда казалось Виктору немного странным своей асимметрией и непонятной колоннадой на углу в сторону перекрестка; здесь же оно выглядело куда более логичным, и чем‑то напоминало итальянскую виллу в неоклассическом стиле Бель Эпок. На месте странной колоннады оказалось крылечко с террасой и балюстрадой наверху, а аккуратные пилястры на фасаде увенчивались изящной лепниной фриза.
И еще вдоль улицы стояли новенькие решетчатые столбы, склепанные из полосового железа, а на них висели самые настоящие электрические лампы в длинных стеклянных плафонах под плоскими блинами эмалированных абажюров.
Оркестр в городском саду продолжал наигрывать что‑то веселенькое в ритме марша, колокольный звон плыл со стороны церкви Петра и Павла и откуда‑то из‑за железной дороги, цокали копыта, пели птицы, светило вечернее солнце, и это все порождало на душе Виктора Сергеевича тихую патриархальную радость, какая бывает в детстве при посещении передвижного зооцирка.
