Андрей Посняков - Дикое поле
— Трудно, поди, с малышом, Маша?
— Да чего ж в том трудного? И Тема, когда был, помогал… Как-то он там сейчас, в людях?
— Да ничего, в море купается, — Ратников улыбнулся, откусил кусок рыбника, прожевал, запил сбитнем. — Вчера только ему с горки звонил… Хотя нет, не вчера, дня два тому уже.
Мобильник отсюда, с усадьбы, не брал, не было связи, чтоб позвонить, приходилось подниматься на вершину холма, метров за триста.
— Артем-то, верно, большой уже. — Доев рыбник, Ганзеев потянулся к ложке. — Сколько ему сейчас, тринадцать?
— Двенадцать… тринадцать скоро. Шестой класс почти на одни пятерки закончил!
— Гляди-ка — отличник!
— А то! Что, может, по стопочке? Или уж до вечера подождем, до бани?
— Хозяин — барин. Как скажешь!
Все-таки подождали. После обеда Ганзеев отправился вздремнуть, а Миша топил баню — пил пиво в беседке, время от времени, подкидывая в каменку дровишки. Поворошит кочергой угли, подбросит, дверцу захлопнет — и снова полчаса жди, пока прогорит, потом опять — поворошить кочергой…
— Утомился, поди, любый? — заглянула в предбанник Марьюшка, уже успевшая загореть, с сияющими зелеными глазами, ах…
— Утомился… А ну-ка, зайди-ка. Вроде как угарно?
Маша вошла в предбанник, принюхалась:
— Нет, не угарно… Ой… ты что творишь-то? Ох… Пусти, ну, пусти же!
Отбивалась, но так… притворно, а глаза-то, глаза совсем о другом говорили…
Обняв жену, Ратников принялся с жаром целовать ее в губы.
— Тише… тише… — томно шептала Марьюшка. — Пашка проснется…
Полетела на лавку маечка… тут же — следом — и юбка… И… Вообще-то Маша долго привыкала к нижнему белью, и вообще его носить не очень любила… но вот сейчас… вот сейчас надела красные кружевные трусики, ради него, Миши, надела… ох, как приятно было их снимать!
А потом и вообще — приятнее некуда! Прямо на широкой лавке, хорошо хоть половиков подстелено было, да все равно, твердо… однако это уже и вовсе не интересовало обоих… Только лишь жаркий шепот, томный взгляд, нежная шелковистость кожи и…
— Сладко… — улыбалась Марьюшка. — Ах, как сладко-то, любый…
А потом и совсем ничего не говорила, закатила глаза, стонала…
— Сладко!!!
А на улице уже кто-то громко кашлял!
Хм… кто-то? Ганзеев конечно же, кому еще там быть?
Подмигнув Марьюшке, Миша быстро натянул одежку, вышел:
— Ты что тут, как чахоточный? Оба! — повернувшись к беседке, Ратников вдруг увидал там молодого белобрысого парня в серо-голубой рубашке с погонами старшего лейтенанта милиции — Димыча и старого своего кореша Горелухина Генку, мужичка лет сорока пяти, немного сутулого, тонкогубого, желчного, но в общем — человека вполне незлобивого и отзывчивого, вот только не очень-то жаловавшего современную российскую власть. Так ведь и было за что, наверное.
— Оба! — растянув губы в улыбке, снова повторил Михаил. — Здорово, мужики! Что-то вы рано сегодня.
— Да, думаем, чего зря сидеть-то? — участковый махнул рукой. — Я из опорника, из окна, вот, Геннадия Иваныча заприметил, он как раз ко мне шел.
— Да, — Горелухин хмуро кивнул — он вообще-то всегда выглядел хмурым. — Брыкин-то, бригадир, не придет — к нему зять с дочкой приехали.
— А-а-а!
— Вот я подумал — чего еще ждать-то?
— И правильно, — радостно засуетился Ратников. — И правильно решили, сядем пока, выпьем по рюмочке — а там и баня поспеет. Маша! Маша-а-а!!! Ой… кажется, Пашка проснулся. Ну, вы тут располагайтесь, а я пойду, погляжу…
— Слышь, Михаил, — старший лейтенант вдруг встрепенулся. — Ты фуражку мою заодно посмотри — не у тебя ль оставил? Вторую неделю найти не могу!
— Не, не оставлял. Наверное, в другом месте где… В «Ниве» своей посмотри, может, под сиденье закатилась?
— Смотрел уже — нету.
Вообще же, участковый Димыч головные уборы свои терял не то чтобы часто, но — почти всегда, а потому — когда еще «Нивы» у него не было — прекрасно обходился без оных.
— Ладно, — Миша ухмыльнулся. — Найдется. А, не найдется, так новую выдадут.
— И то правда.
Банька славная выдалась, с парком ароматным — Горелухин все пивом поддавал, и тут главное было — не переборщить, плеснуть пивка в корец с водой чуть-чуть, самую малость, для запаха вкусного, хлебного…
— Ах, — разгоняя веником жар, ухмылялся Геннадий. — У меня матушка когда-то в колхозной пекарне работала. Я еще пацаном был, но запах этот никогда не забуду. Слышь, Миша, ты когда продуктами торговать станешь?
— Не знаю, — Ратников надел на голову войлочную шапку. — Муторно больно с продуктами. Всякие СЭС и прочее. Да и есть тут уже продавцы.
— Это Капустиха-то? Я у нее, окромя хлеба, другое и брать-то боюсь, — Горелухин скривился, слишком уж не любил соседку свою — гражданку Капустину, Зинаиду Михайловну, владелицу продуктового магазина «Немезида» (бывшего ОРСовского).
— А что, Дмитрий, часто у Капустиной продукты просроченные бывают? — обернулся к участковому Михаил.
— Да бывают… как и у всех — куда деваться? Проверку проводим — наказываем.
— Да черт с ней, с Капустиной, — рассмеялся Миша. — Что, говорить больше не о чем? А ну-ка, Василий, поддай-ка парку!
Из бани вышли часа через четыре, распаренные, довольные. Уселись в беседку, Ратников только налил, как…
— Дядя Миша, здрасьте! И вам всем — здравствуйте.
Михаил оглянулся, заметив спускавшуюся с крыльца миловидную девушку в джинсах и светлой блузке, улыбнулся:
— И тебе не хворать, Любушка. Маша сказала, ты завтра придешь…
— Так завтра и собиралась… А сегодня так, по делу… — Девушка опустила ресницы и потупилась, словно бы хотела что-то такое сказать, да вот никак не могла собраться с духом. — Дядь Миша, мне б с тобой… Ну, на пару слов.
— Ого?! — сидевшие в беседке мужики шутливо переглянулись.
Ратников быстро поднялся и махнул рукой:
— Да ладно вам… Сейчас приду. Пока закусывайте.
Вслед за юной почтальоншей он зашагал к воротам, к УАЗику, рядом с которым к забору был прислонен синий дамский велосипед — транспортное средство Любушки. Ну, правильно — на нем она сюда и приехала, не пешком же грязи мерить!
Останавливаясь у ворот, девушка искоса посмотрела на Ратникова, помолчала, будто собиралась с духом.
— Ну, ну, — улыбнувшись, подбодрил Миша. — Ты говори, говори, Любушка, не стесняйся.
— Так я и говорю… В общем, дядя Миша, вас просили срочно позвонить в лагерь, там с Артемом что-то.
— Что?! — Ратникова словно обухом по голове ударили. — В лагерь? С Артемом? А что, что с ним?
— Не знаю, дядь Миша, честно, не знаю. Но позвонить просили срочно! Номер…
— Номер я их знаю, спасибо, Любушка… конечно, сейчас… Только ты это… Маше ничего не говори, ладно?
— Не скажу… Я так и хотела — сначала — вам.
Заскочив в дом, Миша схватил лежавший на подоконнике мобильник и, махнув рукой кормившей проснувшегося Пашку жене, побежал к УАЗику.
— Эй, Михаил! — забеспокоились в беседке гости. — Ты куда это собрался?
— Да на горку, — обернувшись, пояснил Ратников. — Позвонить срочно надо.
Запустив двигатель, Михаил выехал за ворота и погнал на вершину холма, там, где брала связь. Остановился, вытащил телефон, набрал сначала Темку…
«Абонент временно недоступен!»
Черт! И в самом деле, что-то случилось…
Трясущими от предчувствия чего-то непоправимо страшного руками Михаил отыскал в меню — «Лагерь», нажал кнопку…
— Здравствуйте, я — Ратников, Михаил Сергеевич, опекун Артема… Вы просили срочно позвонить… Да не волнуюсь я! Что с ним случилось? Что-о?!!! Как — утонул?! Господи… Да-да, конечно, сегодня же выезжаю…
Бросив автомобиль у ворот, Михаил, чувствуя, как становятся словно бы ватными ноги, подошел к беседке и хрипло спросил:
— Иваныч! У тебя курить есть?
— Так ты ж не…
— Дай!
Глава 2
Лето. Побережье Азовского моря
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Сегодня не будет поверки,
Горнист не играет поход.
Миша с Ганзеевым (тот, на правах старинного друга, увязался следом, да и опять же — по дедовской боевой славы местам) добрались до Москвы к вечеру, как раз к самолету, и в десять часов вечера уже были в Запорожье, точнее сказать — в аэропорту. Ну а там до Азовского моря взяли такси. Дорого, конечно, но не тот случай был, чтоб мелочиться… Тема… Неужели — правда?
Ратников осунулся и снова начал курить — оттого кашлял, то и дело сплевывая за окно, в ночь, табачно-коричневой тягучей слюной. Веселый Ганс — обычно балагур — на этот раз по большей части ничего не говорил, и со словами утешения не лез — а как тут утешишь? Знал ведь, Темка для Миши с Марьюшкой давно как родной, стал. Кстати, Маше ничего о случившемся не сказали, не хотели пока расстраивать, ей и с Пашкой забот хватало. Просто сказали: «Надо бы на родительский день съездить, Темка звал ведь», и Маша больше ничего не спрашивала — такой уж был менталитет: раз муж сказал, значит, так и надобно. Просто собрала в дорогу, поцеловала, перекрестила да спросила — когда ждать. Вот так-то…
