Леонид Жирков - Счастливчик
Мой провожатый доложил:
— Ваше Величество! Ваше повеление исполнено, вот тот офицер о коего Вы изволили приказать привести!
— Выйди за дверь и подожди. — Ответил ему повелитель одной восьмой части суши.
Скороход вышел за дверь. Казалось, император не обращает на меня внимания. Он прохаживался возле бюро стоявшего возле окна, потом подошел к нему и торопливо что-то стал писать. Искоса я осмотрелся. По всей вероятности это была спальня императора. Стоя ни жив, ни мертв, я рассматривал кресла, бюро, другую обстановку. Наконец император закончил писать, сложил и запечатал конверт. Взял понюшку табаку из раскрытой, стоявшей на бюро табакерки. Чихнул. После этого казалось, он заметил меня.
— Кто таков?
— Прапорщик N, гренадерского генерала от инфантерии Андрея Григорьевича Розенберга полка. Товарищ дежурного по полку!
— Прапорщик! Известно ли Тебе, что повиноваться мне надо беспрекословно, ни о чем, не спрашивая, не требуя никаких объяснений?
— Мой долг повиноваться Вашему Величеству как Богу!
Государь взглянул мне в лицо странным взглядом.
— Хорошо! Помни, я избрал тебя из тысяч других! Ты должен исполнить все в точности, понял?
— Мой долг повиноваться приказам моего Государя!
— Возьмешь конверт с письмом, доставишь коменданту крепости. Повелеваю! Ничему не удивляйся, следуй за комендантом, про все, что увидишь, доложишь мне двумя словами: „Я ВИДЕЛ!“. Пока более от тебя ничего не требуется. Понял ли?
— Понял Ваше Императорское Величество!
— Иди!
Опять вместе со скороходом, в дворцовых санях я отправился в крепость. Сани проехали через площадь, переехали по льду Невы и подъехали к воротам крепости.
Часовой, услышав пароль, пропустил нас внутрь, сани свернули к обер-комендантскому дому. Мы с провожатым вышли из саней и поднялись на крыльцо. Скороход дал понять встретившему нас коменданту, что ему надо иметь дело со мной. Приложив, полученный от императора конверт к треуголке, я протянул его коменданту. Тот распечатал его и внимательно прочитал при свете шандала. Перекрестился и, повернувшись ко мне, спросил:
— Вы знаете, что предстоит?
— Нет!
— Но Вы должны видеть?
— Да!
— А Ваш проводник?
— Я останусь здесь, ждать окончания дела, — сказал скороход.
Комендант позвонил в колоколец, и сказал появившемуся служителю:
— Четырех солдат, лом, два топора, молот. Двое саней с возницами. Через десять минут у равелина.
Служитель растворился за дверью.
— Идемте, и Вы увидите.
Я пошел вслед за комендантом по направлению к Алексеевскому равелину. Перейдя по мосту в равелин, мы стали спускаться вниз, и оказались в коридоре, в который выходили двери секретных казематов. Пройдя по коридору несколько шагов, мы остановились перед дверью с нумером 11. На улице было морозно, а внутри равелина было сыро и затхло-тепло. Я дрожал от волнения. Солдат открыл дверь, мы по скользким ступеням спустились еще ниже. В углу камеры на топчане лежал человек, который подслеповато щурился на свет свечи. Комендант сказал ему:
— Нумер 11, вставайте и одевайтесь.
Человек, лишенный имени, в одежде представлявший из себя лохмотья, на вид, как казалось, старик приподнялся, набросил на свое тело истрепанную епанчу и глухо произнес:
— Я готов.
— На выход!
Я посторонился, пропуская узника мимо себя. Он, походя, скользнул по мне взглядом потухших глаз. Я не знал кто это, в чем его вина, и что предстоит, но ощутил нервную дрожь во всем теле. Я только должен был ВИДЕТЬ. Сопровождаемые солдатами мы с комендантом и узником разместились в санях. Сани тронулись в путь. По льду мы отправились в сторону Кронштадта. Едва прошло четверть часа как мы тронулись в путь, началась метель. Колючие снежинки хлестали по лицу, поминутно заставляя закрывать глаза. Лошади пытались прижаться к берегу, но возницы упрямо держались середины Невы. Проехав, таким образом, около четырех верст, сани по команде коменданта были остановлены. Троим солдатам комендант приказал сделать прорубь. Четвертый держал в руках зажженные факелы. Я начал догадываться о предстоящей казни. Узник тоже все понял, впервые за время поездки он подал голос:
— Так вот что меня ждет! Император вспомнил обо мне!
Солдаты били топорами и ломом по льду, отгребали обломки льда руками. Показалась вода.
Комендант приказал узнику вылезти из саней и подойти к проруби. Я весь дрожал. Старик вылез, подошел к проруби, встал на колени и стал громко молиться. Потом, не вставая с колен он сказал:
— Я готов.
Комендант взял у четвертого солдата факелы и сказал ему:
— Исполнить!
Солдат подошел к безучастно стоявшему на коленях узнику и ударил его молотом по голове. Тело опустилось в воду. Меня бил озноб. Я обратился коменданту:
— Едемте!
— Надобно еще подождать!
Мы подождали некоторое время. Наконец солдат с ломом произнес:
— Ваше Благородие! Прорубь затянуло льдом!
В доказательство этого, он постучал по образовавшейся корке льда ломом.
Раздался глухой стук.
— Садитесь в сани прапорщик. Поехали!
Обратный путь занял гораздо меньше времени. В крепости я пересел в сани с дворцовым скороходом и был доставлен к императору тем же путем, как приехал в крепость.
Император ждал меня одетый по всей форме.
— Ну, что?
— Я ВИДЕЛ!
— Ты вправду видел?
— Да Ваше Величество!
— Возьми рескрипт, я дарю тебе имение во Владимирской губернии, пятьсот крестьян. Уезжай нынче же. Прямо сейчас! Никогда не появляйся в столицах. Будешь болтать… Понял?
— Да Ваше Величество!
— Иди!
Я уехал в имение, никогда более не видел ни Москвы, ни Санкт-Петербурга. Вы первый и наверное единственный кому я рассказываю о том, чему был свидетелем.
***
— Прекрасно! Прекрасно! Дмитрий Васильевич! Я совершенно очарован, я обязательно поведаю эту легенду своим читателям.
— Единственная просьба месье Дюма!
— Все, что пожелаете!
— Немного завуалируйте эту грустную повесть.
— Конечно, конечно! История завещала нам факты, они принадлежат автору повествования: он поднимает из могил людей прошлого, одевает их в разнообразные одежды, наделяет свойственными им страстями, усиливая или ослабляя накал этих страстей в зависимости от желательной ему степени драматизма. Все в моих руках. Если можно так выразиться, я обожаю извлекать изюм занимательности из черствого хлеба истории. Никто не узнает Вашей истории в моей передаче. А какая вторая легенда?
— Это грустная история о княжне Таракановой…
***
Санкт Петербург 1902 г.
Здравствуй отец!
Прости за нерегулярные мои эпистолы, постараюсь исправиться. Не думай, что, получив место при дворе, я забыл о своем старом отце. Жизнь в Петербурге такова, что и про самого себя забудешь.
Я здоров, по службе все складывается хорошо и удачно. Кажется, мои матримониальные устремления в этом году увенчаются полным успехом. Имя своей избранницы не называю, так как, находясь при дворе, вполне заразился мистикой и верой в дурные приметы. Боюсь сглазить.
Ты можешь смеяться над моими страхами старый циник и материалист, я же с некоторых пор попал под ауру неких сверхъестественных ощущений.
Но по порядку!
Как довольно широко известно, в придворных кругах, в Гатчинском дворце, постоянном местопребывании Императора Павла I, когда он был Наследником, в анфиладе есть одно небольшое зало, и в нем, посередине на пьедестале стоял до первого марта прошлого года довольно большой ларец из слоновой кости затейливо украшенный. Ларец был заперт и опечатан. Причем ключ от ларца лежал под ним самим. Все кому это дозволено было, знали об этом. Я знаю об этом только по рассказам. Вокруг ларца на четырех столбиках, на кольцах, был протянут толстый малиновый шелковый шнур, преграждавший к нему доступ.
Многим было известно, что в этом ларце хранится некий конверт с пророчеством, который был положен вдовой Павла I, Императрицей Марией Феодоровной. Ею было завещано открыть ларец и вынуть в нем хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины Императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать Царский Престол в России. Павел Петрович скончался в ночь на 1 марта 1801 года. Государю Николаю Александровичу и выпал, таким образом, жребий вскрыть таинственный ларец и узнать, что в нем столь тщательно и таинственно охранялось от всяких, не исключая, и царственных взоров.
Практически все предшествующие императоры знали, что там находиться запечатанный конверт, с надписью выполненной рукой Павла Петровича, „Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины“. Но никто из них не дерзнул нарушить волю предка.
