Михаил Ланцов - Русский медведь. Цесаревич
Наступила пауза. Петр не знал, что говорить и обдумывал обстановку. «Говорить правду? А нужно ли? Тем более в столь темные времена. На костер, конечно, не отправят, но… чем все это закончится, неизвестно. А если Софья узнает неправильную трактовку, то ему точно не избежать стрелецких бердышей».
«Ладно. Будем стрелять от бедра» — подумал царь и внутренне усмехнулся, вспоминая буквально вылитый облик Архитектора из «Матрицы», который в глазах матери показался «благообразным старцем».
— Это был Петр, — наконец ответил юный царь.
— Как? Кто… — как‑то растерянно переспросила Наталья Кирилловна, потеряв разом всю напускную строгость.
— Святой это был, мой небесный покровитель — апостол Петр, — повторил сын, тяжело вздохнув и глядя на матушку так, словно малому ребенку втолковывал очевидные вещи. — И приходил он милостью Божьей наставлять меня на путь истинный, учить и вразумлять.
Мать юного царя, Наталья Кирилловна Нарышкина больше не сказала ни слова. Лишь постояла несколько минут, смотря на своего сына каким‑то странным взглядом, смешавшим в себе ужас с удивлением и уважением, после чего молча ушла…
— Дочь моя, ты понимаешь, что говоришь? — Спросил патриарх Иоаким, удивленный не только неожиданным визитом царицы–матери, но и ее в высшей степени странными речами.
— Владыко[4], своими глазами видела… две девки, тоже видели. Да и Петя изменился. Ложился спать ребенком, а с утра… встречаюсь с его глазами, а там нет ни робости, ни волнения.
— Может быть его распирает от гордости? На днях ведь венчали на царство, вот и оценил наконец да возгордился.
— Нет, Владыко. Там была не гордость, а скорее уверенность, спокойная такая.
— Хорошо, я поговорю с ним. Но дочь моя, держи эту новость в тайне. Ежели кто узнает из недругов, быть беде…
Спустя час. Покои Петра— Государь, — поклонился смутно знакомый слуга, «Видимо уже успели заменить, дабы странностей старые не заметили» — пронеслось в голове у царя, — к тебе Владыко!
— Так зови его, дурень! Нечего старого человека заставлять ждать, — буркнул Петр, ожидавший прихода кого‑то подобного. Не могли они оставить без последствий подобное событие.
Под довольно грустные мысли, впрочем, никак не отражающиеся на лице юного царя, Иоаким и вошел в палаты, стараясь всем своим видом являть монументальность и величественность.
— Доброго здравия тебе Владыко, — произнес подросток, стоявший до того возле стола и листавший Евангелие.
— И тебе крепкого здоровья, Государь, — едва кивнул головой патриарх, демонстрируя не более чем формальную вежливость, а также свой высокий статус.
— Полагаю, моя любимая матушка тебе уже наговорила всяких страстей.
— Скорее очень странных вещей, — поправил царя патриарх, внимательно и с особым интересом рассматривающий явно и решительно изменившегося подростка. — Это правда?
— Что именно? — Сохраняя полное спокойствие и самообладание, уточнил тот.
— То, что ты беседовал с апостолом Петром.
— Ты ведь в это не веришь и вряд ли поверишь, — улыбнулся царь, уходя от ответа. — Ведь так?
— Государь, в это сложно поверить, — развел руками Иоаким.
— И я тебя отлично понимаю, — покладисто кивнул Петр. — Но давай перейдем сразу к делу. Мы ведь с тобой оба понимаем, что ситуация… хм… патовая. — На лице Иоакима выразилось непонимание и удивление совершенно незнакомым словом от юного царя. — Это из шахмат, — поправился Петр. — Поясню. Если я скажу, что все это правда, то ты посчитаешь мои слова ложью. Посчитаешь. Не кривись. Предположив желание наше с матушкой использовать церковных иерархов в борьбе за трон. Согласись, царь, до общения с которым нисходит сам апостол, имеет много больше шансов усидеть на троне, чем иной. Поправь меня, если я где ошибся в своих размышлениях, — произнес подросток и уставился на патриарха спокойным, внимательным и умным взглядом.
— Ты сильно изменились, Государь, — после практически минутного молчания тихо произнес Иоаким. В его создании только что услышанное совершенно не укладывалось. Не мог этот юный отрок такого сказать. А даже если мать его научила, то откуда такая уверенность и твердость?
— Удивлен?
— Не то слово, Государь, — с куда большим почтением кивнул патриарх. — Ты совершенно не походишь на отрока. Такие речи и от взрослого мужа не часто услышишь.
— За все нужно платить, Владыко.
— Что ты имеешь в виду? — Напрягся патриарх.
— Когда человек постигает мир, на это уходят годы и познание он завершает не беззаботным ребенком, но уже взрослым мужем, а мудрость та и вообще приходит, зачастую, вместе с сединами. Если же тебя наставляет на путь истинный посланец Его, это занимает мгновения. Для тела это остается совершенно незаметным, а вот душа… она вынуждена пройти всю дорогу, шаг за шагом, и не может не повзрослеть. Да, Владыко, за какие‑то жалкие минуты мое беззаботное детство осталось в прошлом.
— Мудрость? Познание? Взросление? — С некоторым недоумением переспросил Иоаким. — Но разве общение с Его посланником не должно наполнять, прежде всего, радостью и благодатью?
— Радостью и благодатью? Хм.
— Так говорят святые отцы и их словам есть вера.
— Если так думать, то вино и есть главное средство познания Всевышнего, ибо оно дает именно радость и благодать. На время. Но разве разница столь важна? А далеко на юге с теми же устремлениями вдыхают дым некоторых растений.
— Ваше Величество, — нахмурился Иоаким.
— Полагаю, что радость и благодать, это если и есть следы общения с Всевышним, то далеко не основные. Ключевым делом же я почитаю утоление жажды того, кто стремиться к этому. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.[5]
— И в чем же заключалась ваша жажда?
— Я жаждал знаний, почитая невежество за тьму и прозябание. Вот Всевышний и послал ко мне апостола своего, дабы наставить на путь истинный и обучить наукам разным. Кто‑то ведь должен был помочь самодержцу Всероссийскому не остаться без достойного образования, коли уж его так обложили интригами, что даже грамоте толком обучиться не выходило.
— Что?! — Слегка опешил от такой постановки вопроса Иоаким.
— Сильвестр, конечно, вор по которому дыба давно льет горькие слезы, но и Никитка ведь совсем дурной, хотя и преданный. Даже письмом толком не владеет, а уж что касается алгебры, философии и прочих наук, то он о подобном даже и не слышал.
— Ваше Величество! Что же вы такое говорите?
— Владыко, я вас и не виню. Знаю, что это все происки Милославских. И понять их было несложно. Федор слаб от рожденья, Иван тоже. Уже давно им стало ясно, что ни Федор, ни Иван долго не протянут, и править, в конечном счете, буду я. Вот и подсуетились, постаравшись вырастить меня невеждой, дабы можно было крутить как куклой фарфоровой. Болванчиком. Не удивлюсь, что даже вас попытались привлечь к этому делу, хитростью или обманом каким.
Иоаким молча смотрел на царственного отрока. Переваривал. В его голове творился полный бедлам. Шок. Бардак. И какая‑то вакханалия. Не мог сказанного произнести десятилетний мальчик, но он произнес. Причем очевидно, что не по научению, а сам. Вон — не сбивается, тверд в словах. И как ему поступать? Какие выводы делать? А глаза юного царя смотрят на него с таким добрым укором… словно дед взирает на шаловливого внука…
— Владыко, — нарушил тишину Петр. — Вот видите, как неудобно и неприятно объяснение с людьми, относительно той беседы. И мне и вам сейчас хочется все взвесить, обдумать, сопоставить. Поэтому полагаю, что увиденного и услышанного на сегодня вполне достаточно. Особенно мне. А посему я вас более не задерживаю. Однако жду вас в гости. Мне всегда будет нужен совет такого мудрого человека, как вы. Сами же знаете, насколько важно благословление пастырское.
С этими словами Петр кивнул, прощаясь, и отвернулся от патриарха, вернувшись к изучению Евангелия.
Иоаким с минуту постоял, продолжая переваривать и обтекать, после чего поклонился царственной спине и молча вышел. Оставив юного царя в покое.
— Поговорили? — Спросила Наталья Кирилловна, встретив патриарха, вышедшего от сына.
— Поговорил. — Кивнул он с задумчивым видом. — Дочь моя, я должен все обдумать. Слишком уж сильны изменения.
— И как же нам быть?
— Живите как жили. Просто помните, что сын ваш более не дитя неразумное, а взрослый муж.
— Неужели все так серьезно?
— Более чем, — буркнул патриарх и пошел далее. Вести разговоры ему было совсем не с руки. В своей бы голове порядок навести…
Вечером того же дняПетр же, дождавшись ухода патриарха, направился к матушке держать с ней совет, стараясь, как говорил герой в исполнении Папанова, ковать железо не отходя от кассы. Ведь на войне что главное? Правильно, инициатива. Упустишь и все — тебя обошли и разбили.
