Падаванство (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— А Пруссия? Я, признаться, совсем не понимаю логики поступка. — нарушил тишину Александр Николаевич.

— Сначала лорд Палмерстон захотел перетащить их в стан своих союзников. Ради чего революционеры и пошли к Фридриху-Вильгельму с короной. Если бы он ее принял, то оказался у них практически в заложниках. А это либеральное правительство, явно настроенное против нас. Но Фридрих-Вильгельм отказался. Поэтому, чтобы выбить у нас самого сильного союзника в Европе, они просто устроили этот взрыв.

— Альбрехт все еще наш друг, — возразил цесаревич.

— Он испуган. Сильно напуган. И я уверен в том, что он не решится открыто нас поддерживать. Кроме того, он совершенно неопытен в государственных делах. И кто именно встанет возле него — большой вопрос. Быть может, будучи сильно напуган, он пойдет на ненужные нам компромиссы.

— Как страшно жить… — мрачно прошептал Николай Павлович. — Люди, что звери.

— Лорд Палмерстон… — покачал головой цесаревич. — Может, все же отправим в Англию графа Толстого?

— Боюсь, что его корабль даже не доплывет. Слишком много слухов. — покачал головой граф Орлов.

— А с австрийцами что делать?

— Просьба совершенно пространна и неопределенна. Поэтому мы можем высказать свою озабоченность и разрешим им вербовать добровольцев на нашей земле.

— И все? — повел бровью Николай Павлович.

— Государь, Австрию уже разыграли. Она битая карта. Негоже нам сейчас туда лезть. Во всяком случае вот так.

— Я не пойду на нарушение слова!

— Вы его давали тому, кто отказался от своего престола, а не его племяннику. И уж точно вы не обещали защищать либеральное правительство в Вене. Я совершенно убежден, что эта просьба — очередной выпад англичан против нас.

Николай Павлович нахмурился.

А потом аж почернел лицом.

Посмотрел на сына. Тот выглядел не лучше. Взрыв семьи Фридриха-Вильгельма на него произвел неизгладимое впечатление. Казалось, словно бы порывом ветра с него сдуло немалую часть его былых убеждений…

[1] В оригинальной истории министр иностранных дел Австрии Феликс цу Шварценберга направил письмо с просьбой о помощи 21 апреля (3 мая). Здесь немного задержался.

Часть 2

Глава 4

1849, июнь, 19. Анапа

Шумел прибой.

Кричали и какали чайки.

Николай Николаевич[1] стоял на берегу Черного моря и, сняв китель, наслаждался нежным, теплым ветерком. Этаким зефиром.

Старший из братьев Толстых зачастил сюда — в Анапу. Сначала сопровождал того кораблестроителя из-за моря. А потом так — просто по делам. Особенно после появления Путилова, на которого легли многие старые заботы Николая Николаевича. Он же сам занялся этим приморским вопросом… вопросами.

А, на минуточку, император от щедрот своих не побрезговал выделить пять миллионов рублей железными векселями. На обустройства порта в Новороссийске и верфи в Анапе. Ну и на прочие полезности.

Огромные средства!

И их требовалось как-то освоить, да с умом.

Сверх того, еще братец откуда-то раздобыл приличные суммы обычными деньгами. Иностранными.

Ну и корабли.

Брату требовались торговые корабли.

И он потихоньку формировал свой личный флот, выискивая разные крупные «лоханки» по всей Европе. А вместе с тем и вербуя экипажи. Так что теперь в Новороссийске числилось три корабля, относящиеся к типу East Indiaman[2] водоизмещение порядка полутора тысяч тонн.

Встречались и крупнее.

Даже до трех тысяч тонн. Но те шли на вес золота, если бы вообще кто-то решился их продавать. Да и эти оказалось не так-то и просто купить. Очень непросто. Теперь же они у Льва Николаевича постоянно ходили конвоем. Для защиты от пиратов и каперов…

— Николай Николаевич, вы опять тут стоите? — произнес Яков Петрович Бакланов[3], подходя.

— Так предсказуемо?

— Так. — серьезно произнес тот. — Горцы ведь могут приметить.

— Вот делать им больше нечего.

— Мы их враги.

Старший брат Толстого тяжело вздохнул.

Близость поселения черкесов, конечно, сказывалась. Формально они числились за короной, но фактически слышать ничего об этом не хотели. Из-за чего здесь шла вялотекущая партизанская война. Не такая яркая и жесткая, как в еще совсем недавно кипела в имамате, но тоже — не забалуешь.

Бакланов же…

Яков Петрович был личностью легендарной, с жутковатой репутацией. И то, что он теперь стоял со своим полком тут, прикрывая Черноморскую линию — большая заслуга Льва. Он убедил императора немного передвинуть ребят Якова, чтобы обеспечить покой здесь. Бакланов же взбеленился, как узнал.

Говорят, что они со Львом даже подрались.

На кулачках.

По обычаям новым.

Сам он не видел. По делам ездил, но очевидцы были под таким впечатлением, что еще полгода пересказывали и обсасывали детали. Победил Лев, но, как он сам говорил — вытянул на чистом везении и технике. Ибо Яков Петрович был от природы совершенно уникальным бойцом по силе и скорости движений, чем немало компенсировал слабость в техники и тактике.

Подрались.

А потом посидели, пообщались в более камерной обстановке. Напились, то есть. И чуть ли не побратались. Очень уж яркое впечатление на Якова произвел молодой граф. И вот Бакланов тут. Причем, относился к порученным ему делам совсем не «на отвяжись». Да, Лев Николаевич из своего кармана помогает полку, но не только из-за этого…

— Братец говорил, что было бы славно вербовать черкесов в команды корабельные.

— Опасно это. — покачал головой Бакланов.

— Хотя бы частью.

— Лучше казачков вербовать.

— Так и их тоже. Но что с черкесами делать? Они ведь не могут без набегов жить.

— Я знаю, что надобно делать, — мрачно произнес Бакланов, — да только Государь у нас добрый. Не пойдет на это.

— Лев меня сказал, что вы можете нас выручить и с местными аксакалами свести для разговора. Он хочет сделку предложить им.

— Обманут.

— Вы сможете помочь?

— Они обманут.

— И все же. Я подумаю, что можно сделать. — ответил Бакланов, сильно нахмурившись и помрачнев.

Ему явно эта вся история не нравилась.

Впрочем…

Почему нет? Раз Лев Николаевич так хочет. Тем более что он много важных дел закручивает. И у него вроде как получается.

Вон — мелкую рыбешку прошлым летом начал завозить откуда-то из Нового Света. Гамбузию[4]. Да заселять ее в водоемы по Черноморской линии. Отчего комаров стало прямо заметно меньше — эти крохи на них охотились. И лихо. Через что и малярия пошла на спад.

Башни начал ставил.

Странные.

Каменные. Нанял в османских землях несколько тысяч армян, привыкших работать с камнем, и строил, используя подручный материал. В три высоких этажа с толстенными стенами. А поверху каждой ставил 24-фунтовую чугунную пушку. Одну. На лафете, который по круговому рельсу бегал. Чтобы и ядром, и гранатом, и шрапнельной гранатой, и картечами разными можно было ударить в любом направлении.

Пока вот тут — у Анапы две возвел и еще три строил. Но останавливаться на этом не собирался. Благо, что недорогие. Хотя, конечно, платил он странно армянским артелям. Железными векселями, на которые им же и продавал товары всяческие вроде тканей и прочего им потребного, пересылаемого семьям.

А из Трабзона тянулись все новые охочие. Сотнями.

Но укрепления — это так, больше для души. Основные работы они велись иные. Здесь — в Анапе строили два здоровенных эллинга. Бакланов не в них не разбирался, но размер у них внушал. Рядом же, в Новороссийске, возводили крепкий, массивный причал и складские помещения. Каменные, разумеется.

Дороги Лев здесь тянул.

Начинал.

От Новороссийска к Анапе через форт Раевский вел насыпь с путями железными, а рядом, вдоль нее шоссированную дорогу. Пока без паровозов. Просто рельсы прислал — их и укладывали, чтобы поверх конка ходила.