Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
Ничего не ответил мне князь Дмитрий, молча убрался в тыл. Надеюсь, хоть никаких глупостей не натворит. Очень не хочется проиграть битву из-за него.
Тем временем Огарёв развил бурную деятельность. Посошные ратники растаскивали телеги, расставленные кругов в подобие гуляй-города. Через проходы на поле боля шагали ровные колонны стрельцов. Следом те же посошные тащили заранее навязанные рогатки. Отдельно катили лёгкие пушки, с которыми легко справлялись два человека, какие там лошади. Их поставят на засеку, чтобы обстреливать атакующих поляков. Прикрывать орудия осталась сотня головы Мясоедова, остальные стрельцы спешным маршем прошли к проходам в плетне. Их закрывали рогатками и строились за ними, готовясь принять удар лучшей в мире тяжёлой конницы.
Мне там делать было нечего. Кавалерия отступила под прикрытие засеки с установленными на ней пушками, чтобы атаковать расстроенные ряды врага. Если, конечно, стрельцам удастся сдержать вражеский приступ. Но тут уж и Бог в помощь — я сделал всё, что мог. Теперь пришло время для обыкновенного боя, сила на силу, стойкость и упрямство против порыва и натиска.
* * *
Зборовский был в ярости. Жолкевский не имел права отчитывать его, да и Струся тоже, но на него плевать! — словно мальчишек. Он ещё поплатится за свои слова, когда они вернутся триумфаторами к королю. Какой бы он ни был гетман, всякий шляхтич имеет право часть свою с саблей в руках защищать. И коли вызовет Зборовский гетмана на двор, тот не посмеет отказаться — иначе слишком великий урон своему гонору нанесёт. С ним здороваться перестанут, не что слушаться. Кому нужен трусливый гетман. Лишь бы только король не вступился, но он вроде не сильно любит Жолкевского…
От мыслей от дуэли Зборовского отвлёк ротмистр Бобовский, доложивший что гусария готова к атаке. Но вперёд зачем-то лезут запорожцы.
— Так гетман приказал, — мрачно ответил ему Зборовский. — Пускай на сей раз первыми скачут, местность проверят. А затем уж и наш черёд придёт.
— После голытьбы в атаку идти, — сплюнул под ноги коню Бобовский. — Гетман никак унизить нас хочет.
— Наказать, а не унизить, — отрезал Зборовский, как хороший командир понимавший, что при подчинённых нельзя сомневаться в решениях командования, это подрывает всю суть армии. Жаль в войске далеко не все это могут уразуметь, выставляя свой шляхетский гонор превыше общего дела. — Мы не сумели с первого раза московитов взять. Теперь пускай казаки попытают счастья, а за ними уже и мы поспешим.
Ответ явно не особо устроил Бобовского, но спорить тот не стал и вернулся к своим гусарам.
Стоило отъехать Бобовскому, как словно специально дожидаясь своей очереди, к полковнику подъехали пара запорожцев.
— Челом бьём пану полковнику, — выдал старший, с седым черкасским чубом и усом цвета соли с перцем, заложенным за ухо, украшенное тяжёлой золотой серьгой. — Я буду сотник Тимофей Хмура, а это второй сотник — Василь Вереница, тоже добрый рубака.
Говорил он с чудовищным акцентом, мешая польские и русинские слова, отчего Зборовскому, человеку образованному, приходилось прилагать усилия, чтобы понимать его речь. Только то, что он прожил в московских землях с перерывами почти шесть лет и два из них находился в лагере второго самозванца, позволило ему более-менее сносно объясняться с запорожскими казаками. Уж у второго Дмитрия он чьей только речи не наслушался.
— Мои люди готовы к атаке, — сообщил казакам, игнорируя приветствие, Зборовский. Конечно же, ни о какой вежливости с этими хлопьями[1] и речи быть не может. — Но сперва, раз гетман приказал, пойдёте вы. Разведаете местность, проделаете побольше проходов в чёртовом плетне. Всё ясно, паны сотники?
Под конец Зборовский решил не перегибать палку и обратился к запорожцам достаточно вежливо. Как он это понимал.
— Да чего тут неясного, пан полковник, — дёрнул плечом Тимофей Хмура. — Дело привычное. Так мы поехали с Богом, сталбыть.
— Езжайте, — кивнул им Зборовский.
И вскоре перед ровными рядами гусарии словно выросло само дикое поле — четыре сотни запорожских казаков. Сила сечевиков в пехоте, в конном строю запорожцы, да и другие казаки, уступали панцирным и тем более гусарским хоругвям. Однако как лёгкая конница показали себя с наилучшей стороны. Именно поэтому гетман Жолкевский взял их с собой в этот поход, и сейчас хотел применить по назначению.
[1] Хлоп, хлопок — польский вариант русского слова холоп
* * *
Если бы не заминка в польском лагере, наверное, не успели бы. Но война — дело не быстрое, что у нас, что у ляхов. Так что справились вовремя. Пушки с зарядными ящиками поставили на засеке. Там же к сотне Мясоедова добавилась ещё одна из того же приказа. Остальные стрельцы под командованием Огарёва, который не пожелал оставаться в укреплённом посаде, и вместе со своими людьми вышел в поле, заняли позиции у плетня, отгородившись рогатками. Тех за ночь посошные ратники успели навязать просто невероятное количество, даже в ближний лес за деревом для них ходили и рубили там тонкие деревца при свете факелов под бдительной охраной французских рейтар.
Конницу я увёл за засеку, оставив в резерве, ещё одного удара дворяне и наёмники могут и не выдержать. Слишком уж тяжко дались нам манёвры во время первой атаки гусар. Теперь наше дело поддерживать пехоту и если враг будет разбит, преследовать и рубить. Если же ляхам удастся сбить стрельцов с позиций, придётся прикрывать их отход в лагерь. Но я очень надеялся, то до этого не дойдёт.
Оставив за себя Мезецкого, я проехал сначала до засеки, где стал свидетелем презабавной сцены. Несмотря даже на наше тяжёлое положение и скорую жестокую схватку, она заставила меня улыбнуться.
— Ты чего сюда вылез, чёрт старый⁈ — орал на пожилого дядьку в пожжённом порохом пушкарском кафтане голова Огарёв. — Не хватало, чтобы тебя тут ляхи прикончили!
— Нечего мне в посаде делать, — упирался тот. — Я тут главный канонир и мне надо тут быть, а не в посаде торчать, где ни одна пушка не выстрелит, пока вас не собьют.
— Ты, Слава, это мне брось! — надсаживал глотку Огарёв. — Ты как есть главный канонир и место твоё в посаде при пушках главного наряда, а не малого.
— А ты как есть стрелецкий голова, — ехидно ответил ему канонир, — и место твоё в посаде, а на не передовой. Так что ты мне местом не тычь!
— Довольно, — прервал я спорщиков. — Кому где место уже не важно. Вы за спором ляхов не прозевайте.
— Да не ляхи первыми пойдут, — тут же обернулся ко мне Огарёв, решив, видимо, отвлечься от проигранного спора и сохранить лицо, вроде как последнего слова не сказал. — По всему видать, сперва запорожцы ударят, конные черкасы.
— Выходит, ляхи опасаются снова лезть наобум, — усмехнулся я. — Как думаешь, Огарёв, сдюжат твои люди черкасов?
— Если б те пеши шли, то тут бабушка надвое, — уверенно заявил голова, — а конных сдюжим, да пожалуй что и погоним. Вон, этот хрен упрямый, подмогнёт, и тогда точно погоним, как поганых.[1]
— Да уж поучи меня, старого, как из пушек стрелять, — не остался в долгу Слава Паулинов, старший канонир моего войска. — Я ж не учу тебя как из пищалей палить.
Огарёв хотел было с досады плюнуть себе под ноги, но сдержался, не стал делать этого при мне.
— Вот и отлично, — кивнул я сразу обоим. — Справитесь, значит, с черкасами. А как ляхи ударят, тогда жарко станет, помните, что делать.
— Лихую затею ты затеял, князь-воевода, — покачал головой Огарёв. — Мы уж как сможем, будем делать, что велено. Но уж не обессудь, всякий под ударом гусарии дрогнуть может.
— На крепость да на упрямство ваше вся надежда теперь, — заявил я на прощание и повернул коня, возвращаясь к позиции конницы.
Казаки неслись на нас словно дикая конница — прямо, как в фильмах показывают. Вот ей-богу, не вру! Сам глазам своим не верил, однако как будто оказался на съёмках фильма про восстание Хмельницкого или того же «Тараса Бульбы». Разномастно одетые, кто в шапках, кто с развевающимися чубами, почти все без брони, тегиляев ещё меньше, чем у моих поместных всадников, что уж говорить о кольчуге. Они гнали коней размашистой рысью, держа в руках сабли, пока ещё опущенные, но уже готовые взлететь вверх, чтобы обрушиться на стрелецкие шапки и скрывающиеся под ними головы. Вот только стрельцы этого дожидаться не собирались.
